Я закрыла глаза, пытаясь выбросить из головы образ гестаповцев, уводящих девушку.
– Янник ле Бользек приехал через три дня. Он отправился прямо в полицейский участок. – Она замялась. – Но было слишком поздно.
Я крепко зажмурилась, схватившись за живот, когда волны тошноты прокатились по мне.
– Она похоронена на кладбище в Перро-Гирек. Вот где сейчас мадам ле Кальве. – Она сделала еще глоток кофе, поглядывая на меня поверх чашки. – Да, ей тяжело с тобой. Очень тяжело. Она святая, это точно.
Я изо всех сил сдерживала рвотные позывы, пытаясь дышать животом.
– Она рассказала мне эту дурацкую историю о твоем так называемом женихе. Я не сказала ни слова, просто сделала вид, что поверила. Она все понимает насчет меня. Но не это важно. Важно то, во что верят все остальные. Поэтому, моя девочка… – Она выдержала паузу, словно для пущего эффекта. – Тебе придется вести себя прилично. Слухи уже поползли. Возможно, они недалеки от истины, но мы пресечем их в зародыше.
Я кивнула, согласная на что угодно, лишь бы мы были в безопасности. Все мы.
– Суазик прошла через ад, – продолжила она. – Потеряла мужа из-за бошей, потом дочь. У нее здесь хорошие друзья. Верные друзья. Мы всегда поддержим ее. И никто не догадается, что после всех этих испытаний она приютила… тебя и твоего… – Она громко вздохнула. – Когда это бедное дитя родится, Суазик будет той, кто возьмет его на руки и предъявит миру. Только так люди смогут принять его. – Она встала. – Люди просто должны видеть, что ты – хороший работник, что мадам ле Кальве довольна тобой, что ты знаешь, как не высовываться и не попадать в неприятности. – Она прищурилась. – Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я снова кивнула.
– Мы – люди простые и не просим большего. – Она выпятила грудь. – Ну, это все, что я хотела сказать. Будь паинькой. Мы раскрутим историю о твоем женихе, и люди либо поверят в нее, либо нет. Но мы позаботимся о том, чтобы они правильно обошлись с твоим ребенком. Ради Суазик. – Она шагнула к двери. И, не попрощавшись, открыла ее и ушла.
Глава 47
Бретань, 14 апреля 1945 года
Элиз
По мере того как весна вытесняла зиму, по утрам становилось светлее, и я больше не просыпалась в темноте. Я наслаждалась умиротворением тишины и покоя, пока доила коров до полного восхода солнца. Но в то утро Джесси капризничала и все время дергалась. Боль пронзила живот, когда я поднялась с табуретки, хотя ведро было лишь до четверти наполнено молоком. Я понесла его в коттедж и как раз увидела отъезжающего на велосипеде почтальона; наверное, пришло письмо от мамы или Изабель, может, и новости об отце.
Но когда я вошла на кухню, то поняла, что радовалась напрасно. Мадам ле Кальве сидела за столом, склонившись над телеграммой. Она словно застыла, и воздух вокруг нее сгустился. Мгновение я стояла в дверях, надеясь привлечь ее внимание, но она даже не шелохнулась.
Инстинктивно я села рядом с ней, взглянув на две строчки, написанные на листе коричневой бумаги. Дрожь пробежала по спине. Я оцепенела, не в силах переварить то, что прочитала.
Янник ле Бользек скончался в прошлый понедельник. Один выстрел в затылок.
– Кто? – пробормотала я. – Кто его убил?
– Они думали, что он был коллаборантом, – ровным и монотонным голосом проговорила она.
Кровь заледенела в жилах. Я отказывалась понимать. И все же понимала. Лучше других.
– Кто? Кто решил, что он коллаборант?
– Откуда мне знать? Наверное, одна из группировок, стремящихся свести счеты. Должно быть, все из-за того боша, что таскался к нему в магазин. Твоего боша! – Она со злостью выплюнула последнее слово.
Острая боль пронзила мой бок. Хватая ртом воздух, я прижала руку к вздымающейся груди. Добрый, мудрый мсье ле Бользек. Убит. Его слова звенели у меня в ушах. Недостойно нас. Невообразимое. Немыслимое. Варварство. Я подумала о милом старике, лежащем с простреленной головой в луже темной крови. И стало ясно как божий день, что точно так же они расправились и с Себастьяном. Холодные тихие слезы потекли по моему лицу, и я дала им волю.
– Пожалуйста, – сказала мадам ле Кальве. – Я хочу побыть одна.
Жаль, мы могли бы найти утешение друг в друге, но она воздвигла между нами стену. Я встала и вернулась в коровник, где уткнулась головой в теплый бок Джесси, оплакивая Янника ле Бользека, Себастьяна, себя и своего ребенка. Когда слез уже не осталось, я улеглась на солому, измученная и опустошенная. Я боялась возвращаться в коттедж и ушла бы из этого дома, если бы было куда. Мы не разговаривали до конца дня, и в тот вечер я легла спать даже раньше обычного, в изнеможении рухнув на кровать.
Посреди ночи я проснулась от ощущения холода и сырости. Откинув одеяло, я села на кровати и включила настольную лампу. Простыня была мокрой насквозь. Сердце бешено забилось. Вот оно, началось! Мой ребенок просился на свет божий. Я сняла простыню, прополоскала ее в ванной и повесила сушиться на спинку стула в комнате. Потом соорудила на полу постель и легла на одеяло, уставившись в потолок, накрывая рукой живот, чувствуя своего малыша.
– Пожалуйста, приди здоровым и невредимым, – прошептала я.
Должно быть, я задремала, потому что очнулась, когда мадам ле Кальве раздвигала занавески.
– Что ты делаешь на полу? – спросила она. – Уже шесть утра.
Моя рука тут же метнулась к животу.
– Ночью у меня отошли воды.
Она обернулась.
– Схватки начались?
– Нет, я так не думаю. Мне не больно. – Я села, упираясь руками в пол, с трудом поднимаясь на ноги.
Мадам ле Кальве наблюдала за мной отстраненно, как будто пыталась что-то придумать.
– Должны начаться схватки. Тебе следует подвигаться. Раз отошли воды, внутрь может попасть инфекция.
– Что же мне делать? – Я старалась, чтобы голос не выдал зарождающуюся панику.
– Вставай и продолжай заниматься своими делами. Все придет в положенный срок. – Она шагнула к двери. – Спускайся. Живем по обычному распорядку.
Я последовала за ней вниз по лестнице, пытаясь выровнять прерывистое дыхание.
– Не садись, – сказала она, как только я вошла в кухню. – Если не хочешь замедлить процесс.
Мой живот налился тяжестью, связки растянулись, и я поддерживала его снизу, как будто несла на руках, когда шла к коровнику, дрожа от холода и страха. Выдвинув табурет, я подсела к Джесси, согревая руки, прежде чем ощупать полное вымя, а затем потянулась пальцами к ее соскам. Она издала низкое глубокое мычание и брыкнулась задним копытом. Пришлось прервать дойку.
Я встала, стараясь дышать животом. Корова боднула меня своей широкой плоской головой, отталкивая назад, давая понять, что не хочет видеть меня рядом с собой этим утром. Я вышла из коровника и вернулась на кухню.
Мадам ле Кальве варила кофе на плите. Я вдохнула теплый успокаивающий аромат, глядя на ее округлые плечи, когда она доставала кружки из шкафа.
– Я не могу сегодня доить коров, – сказала я, обращаясь к ее спине.
Она обернулась, смерив меня холодным взглядом.
– Что ты имеешь в виду?
– Они капризничают.
Она поставила кружки на стол.
– Капризничают? Полагаю, тогда мне придется этим заняться. – Она вздохнула. – Как будто и без того недостаточно дел.
– Может, нам вызвать акушерку? – Мне нужен был кто-то, кто успокоил бы меня, пообещал, что все будет хорошо.
– Нет. – Она налила кофе. – Пока не стоит ее беспокоить. Она лишь скажет, что следует больше двигаться. Твоему телу нужно проснуться.
Остаток дня она занимала меня самыми разными делами; я чистила курятник, собирала яйца, выводила коров на пастбище. Даже после обеда она не позволила мне отдохнуть, но заставила печь хлеб и сбивать масло. К вечеру, когда мы наконец сели ужинать, я была измотана до предела.
– Ты все еще чувствуешь, как он двигается? – спросила она, отламывая кусок багета.
– Не знаю. Нет, я так не думаю. – Я положила руку на свой твердый живот, нащупывая округлость попки ребенка, молясь о том, чтобы он скорее перевернулся головкой вниз и пробился наружу.
– Отведем на это сутки. Если к утру ничего не случится, позовем акушерку.
– А мы не можем позвать ее прямо сейчас?
– Пока нет. Порой схватки начинаются не сразу, может потребоваться некоторое время.
После ужина, хотя и не было холодно, она разожгла камин в маленькой гостиной, и мы устроились на потертом диване. Я притворилась, что читаю книгу, а мадам ле Кальве делала вид, что читает газету. Я не понимала, почему она не может позвать акушерку, чтобы та хотя бы осмотрела меня. Ужасные мысли закрадывались в голову. Что, если она не хотела, чтобы этот ребенок родился? Что, если она хотела, чтобы мы оба умерли? После вчерашнего известия о смерти мсье ле Бользека она стала еще более отстраненной и черствой, воротила от меня нос, как от прокаженной.
– Янник был моим другом. – Я не выдержала и нарушила молчание.
Она выглядела изумленной.
– А мне он был братом.
– Он всегда видел лучшее в каждом человеке. – Я посмотрела в ее ледяные глаза. – Но лучше бы он не посылал меня сюда. Он попросил от вас слишком многого. – Ну вот, я и сказала это. Сердце мадам ле Кальве оказалось не таким всепрощающим и добрым, как думал ее дорогой брат.
Она сложила газету и какое-то мгновение изучала мое лицо. Я надеялась, что она скажет что-то, но ее губы оставались плотно сжатыми. Наконец она заговорила:
– Может, нам стоит попробовать касторовое масло? Думаю, у меня найдется немного.
– Почему бы нам просто не вызвать акушерку?
Она посмотрела на меня краем глаза.
– Я делала это раньше.
Я не совсем поняла, о чем она – о том, как сама рожала, или о том, что принимала роды.
– Что вы имеете в виду?
Она устремила на меня рассеянный взгляд, как будто ее мысли были где-то далеко, а затем произнесла очень тихо:
– У меня был ребенок. – Слова прозвучали весомо, но в то же время я чувствовала их пустоту. – Девочка, – прошептала она. – Ей потребовалось много времени, чтобы появиться на свет. Наконец-то она заговорила со мной о дочери, которую потеряла. Я кивнула, не желая ее прерывать, и ждала продолжения. Уставившись на огонь, она продолжила медленным монотонным голосом, как будто слова принадлежали не ей: