– Она жива?
– Да. – Он глубоко вздыхает, собираясь с духом, прежде чем произнести следующие слова. – Она родила дочь, Жозефину. Мою дочь.
– Я знаю, – шепчет Мэгги в темноте. – Я поняла это, как только увидела ее.
– Элиз никогда не рассказывала ей обо мне. Она выдавала за отца Жозефины совсем другого человека. – Эти слова разрывают ему сердце. Как она могла вот так запросто вычеркнуть его из их жизни? – Жозефина узнала правду только месяц назад.
Мэгги переворачивается на спину, тянется к его руке под одеялом. Но Себастьян не двигается. Он лежит с открытыми глазами в темноте, думая о том, как много в Жозефине от Элиз – как она в задумчивости подпирает подбородок руками, какой глубокий и проницательный у нее взгляд. Как она улыбается, не разжимая губ, и на ее щеках играют крошечные ямочки. Выражение лица выдает ее точно так же, как это было с Элиз. Себастьян научился читать чувства Элиз по лицу. Она могла говорить одно, а думать другое; пыталась скрыть свои страхи и неуверенность под маской дерзости, когда на самом деле дрожала внутри. Вот и Жозефина такая же: решилась на поездку в Англию, но, должно быть, страшно боялась, стоя на пороге его дома, не зная, чего ожидать. По мере того как его мысли обращаются к Элиз, боль обиды разрастается. Неужели она возненавидела его? Он задумывается о том, что Элиз могла рассказать Жозефине. Рассказала ли о том, как пнула в парке табличку «Евреям вход запрещен»? Как он спас ее из штаб-квартиры гестапо? Или о пикнике в гостиничном номере, когда они мечтали о долгой совместной жизни? Ему интересно, довольна Жозефина тем, что открыла для себя, или он не оправдал ее надежд и ожиданий.
– Ты думаешь о ней? – Вопрос Мэгги возвращает его в настоящее.
– Да, – признается он. – Я думал о них обеих.
– Она похожа на свою мать?
– Да, похожа.
– У нее твои глаза. Как и у Филипа. – Она колеблется. – Элиз когда-нибудь выходила замуж?
– Не знаю. Я не спрашивал. – Но его сердце знает ответ. Она не была замужем. И он знает вопрос, который Мэгги хочет задать, но не осмеливается.
– Это ничего не изменит для нас. – Себастьян пытается успокоить ее мятущийся разум. – Все в прошлом. Ту потерю я уже давно оплакал. – Он сжимает руку Мэгги под одеялом, но не поворачивается к ней лицом. Его взгляд по-прежнему устремлен в потолок.
Глава 66
Ковентри, 25 июня 1963 года
Жозефина
Жозефина просыпается с полным ощущением, что она дома, в Трегастеле, но уже в следующее мгновение реальность возвращается. Жозефина в Англии, и ее отец здесь, в этом доме. При одной этой мысли ее охватывает волнующий трепет, но в то же время она чувствует укол тоски по родному дому, по знакомому маленькому коттеджу, по маме и Суазик. Она слышит звуки, доносящиеся снизу: болтовню ребенка, звон переставляемой посуды, голос отца.
Когда прошлым вечером он открыл дверь – в темном костюме и темно-синем галстуке, она невольно отметила его опрятный и элегантный внешний вид. Он не производил впечатления человека, способного злиться, кричать и ругаться. А потом он, все так же в костюме, готовил ей гренки на кухне. Но она почувствовала холодность со стороны его жены Мэгги. Жозефина надеется, что ее не оставят наедине с ней и детьми на весь день. Поскольку она владеет только школьным английским, возможности их общения ограничены, и многие слова, которые она слышит, определенно не звучали на уроках в школе. Она встает и идет в ванную, где умывается, а потом надевает вчерашнее платье и спускается по узкой лестнице, ступая осторожно, чтобы никого не потревожить.
– Bonjour, Жозефина, – приветствует ее отец, как только она заходит на кухню. – Гренки?
Теперь она знает это слово и улыбается.
– Oui, s’il te plaît[128]. – Она машинально произносит фамильярное «tu» вместо формального «vous». Его улыбка говорит ей, что он заметил.
– Присаживайся, – продолжает он по-французски. – Ты можешь сесть рядом с Филипом.
Дома по утрам она приветствовала Суазик и мать поцелуями в щеки. Но инстинктивно она знает, что здесь это не принято, и потому просто здоровается с Филипом и садится на табурет рядом с ним у кухонной стойки. Малыш восседает на высоком детском стуле и машет ей мягким гренком как бы в знак приветствия. Его щеки покрыты липким джемом и хлебными крошками.
– Чаю? – спрашивает отец.
Обычно она начинает утро с кружки Ricoré – смеси цикория и кофе, – но догадывается, что здесь этого напитка не найти.
– Да, спасибо.
Отец кипятит воду и наливает ее в заварочный чайник, накрывая его чем-то вроде шерстяной куртки. Для нее все это внове и так непривычно.
– Я взял отгул на работе. – Отец поворачивается к ней. – Чтобы мы могли провести время вместе. – Он говорит это так просто, так тепло, как будто желание провести с ней время – самая естественная вещь в мире. Жозефина смотрит на его руки, когда он наливает ей чай. У него длинные пальцы, и между указательным и средним виднеется маленькая коричневая отметина в форме полумесяца. Она кладет на стол руку, разглядывая коричневатое пятнышко в основании указательного пальца. Удивительно. Даже пальцы у них одинаковые. Глаза жжет от подступающих слез. Она быстро смаргивает слезы и поворачивается к Филипу, который тычет ложкой ей в плечо.
– Я полагаю, ты впервые в Англии, – говорит отец.
– Да.
– Сегодня я отвезу тебя в Ковентри. Покажу, как выглядит современный английский город.
– Спасибо. – Ее сердце радостно замирает в предвкушении поездки по новым местам.
Он ласково щиплет Филипа за липкую щеку.
– Может, возьмем с собой этого парнишку?
Филип ухмыляется, как будто понимает.
– Сколько ему? – спрашивает Жозефина.
– На прошлой неделе исполнилось два года. Если хочешь, можешь говорить с ним по-французски. Иногда я так делаю. Похоже, он одинаково хорошо усваивает и английский, и французский.
– А немецкий? – вырывается у Жозефины. – Ты говоришь с ним по-немецки?
– Нет, – отвечает он. – Думаю, двух языков достаточно для одного маленького мальчика. Согласна? – Он вопросительно смотрит на нее.
– Да, пожалуй.
– Нам есть о чем поговорить, Жозефина. – Он кладет руку ей на плечо. – Я с нетерпением жду сегодняшнего дня.
И вот он снова говорит о том, что очень хочет узнать ее поближе. Она невольно ощущает, как теплое сияние разливается внутри нее.
Глава 67
Бретань, 1 июля 1963 года
Элиз
Проходит целая неделя, прежде чем я получаю письмо от Жозефины. Не то чтобы я беспокоюсь за нее; она разумная девочка, просто, уезжая, она все еще тихо злилась на меня, и я умираю от желания услышать от нее хоть слово, узнать, что с ней все в порядке.
Конверт адресован нам обеим – Суазик и мне, – но, открывая его, я нахожу внутри еще два конверта, и на одном из них написано только мое имя. Я засовываю его в передний карман своего платья и вскрываю другой конверт. Письмо я зачитываю вслух, для Суазик:
Chère Maman, Суазик,
Такое чувство, что мой мир перевернулся с ног на голову, и я вовсе не тот человек, каким себя считала. Мне открылась совершенно другая моя сторона, о существовании которой я даже не подозревала. Как будто до сих пор я росла только одной своей половиной. Я бы хотела остаться здесь подольше. У моего отца есть жена и двое детей. Хочу познакомиться с ними поближе.
Мое сердце ухает куда-то вниз. Мне дурно. Жена! Двое детей! Как она может вот так, мимоходом, говорить мне, что у Себастьяна есть семья, словно это само собой разумеется? Слова расплываются и утекают. Я хватаюсь за край стола и держусь из последних сил, заставляя себя взглянуть на все это в перспективе. Себастьян начал жизнь с чистого листа. Он отпустил меня.
Конечно, я допускала такую возможность. Но никогда в нее не верила. И вот подтверждение, черным по белому. Как он мог жениться на ком-то еще? Иметь детей от другой женщины? Ведь все это мы задумывали только для нас двоих.
Я смотрю на Суазик и вижу в ее глазах жалость. Это невыносимо, мне надо уйти.
Но прежде чем я успеваю открыть дверь, Суазик кладет руку мне на плечо.
– Жозефина скоро вернется домой. Ей просто нужно немного времени.
– Время! – огрызаюсь я. – Ты отняла его у нас!
Она убирает руку, и ее глаза становятся холодными.
– Я дала тебе дом, когда никто другой этого не сделал бы.
– Да! Но какой ценой? – Я смотрю ей в глаза. – Ты заставила меня заплатить за это!
Кровь отливает от лица Суазик. Ее губы плотно сжимаются, запечатываются.
– Ты заставила меня лгать ей!
Она отворачивается, как будто ее ударили по щеке, но в следующее мгновение снова смотрит мне в лицо:
– Это небольшая цена, которую пришлось заплатить! Жозефина росла без груза прошлого. И она жива. Жива! – Последнее слово вырывается как рыдание, и я знаю, что она думает о своей дочери. Дочери, чей призрак преследовал нас здесь всю жизнь; дочери, чью могилу ни я, ни Жозефина не достойны посещать. Суазик берет себя в руки, краски возвращаются к ее лицу.
– Война еще даже не закончилась, когда ты появилась на моем пороге. Мы должны были защитить себя и Жозефину. Это был единственный способ.
Я не могу говорить об этом, не сейчас. Я протискиваюсь мимо Суазик, пулей вылетаю из дома и спускаюсь к морю. До прилива еще далеко, и ветер дует мне навстречу, свирепствует, треплет волосы. Я стремительно шагаю вперед по пляжу в сторону Иль-о-Лапен, куда можно добраться во время отлива. Я скидываю обувь и ступаю по широкой дорожке из гальки и острых ракушек, продвигаясь в дальний конец острова, где взбираюсь на самый большой валун, упираясь ногами в неровности камня. С его высоты я смотрю на море, погруженная в свои мысли. Думаю о том, как лишила свою дочь отца, делая вид, будто его никогда не существовало. О том, как променяла его на крышу над головой. Проще говоря, я вытираю слезы жалости к себе и проклинаю себя за то, что послушалась Суазик. Мне очень хотелось рассказать Жоз