– Себастьян, о чем ты думаешь?
Он поворачивается ко мне, напряженность его взгляда прожигает меня насквозь.
Я придвигаюсь ближе, касаясь его плеча кончиком пальца. Я чувствую, как он дрожит, и невольно придвигаюсь еще ближе, преодолевая пропасть между нами. Теперь мы на расстоянии одного вздоха. Я поглаживаю волоски на его груди, страстно желая прижаться к нему всем телом.
– Лиз, – выдыхает он.
Я целую его в губы, как будто могу поцелуем стереть слова, которые, знаю, он собирается сказать.
– Ты всегда в моих мыслях, за всем, что я делаю, за всем, о чем я думаю.
Я снова целую его.
Он отстраняется.
– Лиз, я должен уехать.
Я выпрямляюсь, смотрю прямо перед собой, но ничего не вижу. Ветер ласкает мои волосы, что-то нашептывает мне, пока падают мои тихие слезы. Я не могу поднять на него глаза. Если я хотя бы взгляну на него, то уже не смогу его отпустить.
– Сегодня вечером, – говорит он. – Я уезжаю сегодня вечером.
Мой взгляд по-прежнему устремлен на море, и сердце так щемит от глубокой потери, что я едва могу дышать. Он целует меня в щеку.
– Я всегда любил тебя. И буду любить до конца моих дней.
Если я повернусь и обниму его; если вцеплюсь в него, как тогда, в больнице; если буду целовать его снова и снова, он не сможет оставить меня. Я знаю, что он этого не сделает. Я думаю о том, как он нужен мне, какой пустой будет моя жизнь без него. Я могла бы повернуться и обнять его. Могла бы. Но я слишком сильно его люблю. И поэтому ничего не говорю. Я даже не двигаюсь. Я превращаюсь в камень.
Я чувствую, как его губы касаются моей щеки, и улавливаю древесный, мускусный запах его кожи.
– Au revoir, Lise. Je t’aime[141], – бормочет он. Я слышу, как он убирает в рюкзак остатки нашего пиршества, кроме коврика подо мной. Мне требуются все мои силы и мужество, чтобы не кинуться ему на шею, умоляя не уезжать.
– Лиз, я не могу остаться. Не могу оставить своих мальчиков без отца. – Он гладит меня по волосам.
Я вздрагиваю. Он чувствует это и быстро опускает руку.
– Прости. Мне так жаль.
Заткнись! Мне хочется наорать на него. Но я храню молчание. Я представляю себя гранитным валуном, и у меня не дрогнет ни один мускул. Он должен уйти сейчас же. Он должен. Или я могу сломаться.
Я чувствую, как он уходит. Но не смотрю на него, и пустота внутри расширяется, угрожая поглотить меня целиком. Но я продолжаю дышать.
Я встаю и иду в море, чувствуя, как волны плещутся о мои ноги. Я сажусь на мелководье, наблюдая, как кружит в воде подол моего платья. Я брызгаю водой на лицо, позволяя ей смешаться со слезами, ощущая вкус соли на губах.
Не знаю, как долго я остаюсь там, пытаясь разобраться во всем, пытаясь быть храбрее, чем когда-либо.
И тут я слышу, как кто-то зовет меня по имени.
Я оборачиваюсь и вижу свою дочь. Мою прекрасную дочь.
– Мама, мама! – кричит она.
Я поднимаюсь ей навстречу, и она заключает меня в объятия.
– Мама. Я люблю тебя. – Впервые она произносит эти слова с тех пор, как была маленькой. – Я люблю тебя, мама, – снова говорит она, как будто знает, что ее слова возвращают мне жизнь.
Я подхватываю ее и кружу, как маленькую девочку. Для меня она невесомая. Моя дочь, сотканная из света, воздуха и любви.
Себастьян вернул ее мне. И оставил ее здесь, со мной, где ей и место.
– Жозефина, ты здесь.
– Да, мама, я здесь. Я с тобой!
Я перестаю кружиться и целую ее влажную щеку. Приглаживаю ее непослушные волосы. Она – моя семья, и она вернулась домой. Я крепко прижимаю ее к своей груди, смаргивая слезы. Сквозь туман в глазах я смотрю поверх ее плеча и вижу пару голубок на мелководье. Наклонив головки набок, они поглядывают на меня, а потом расправляют крылья и улетают – ослепительно белые на фоне голубого неба. По мере того как они растворяются в синеве, меня охватывает чувство свободы. Я наконец-то вырвалась из паутины лжи. Я крепче обнимаю Жозефину, сердце подкатывает к самому горлу, и я глубоко вдыхаю, позволяя воздуху наполнить мои легкие жизненной силой. Это жизнь. Жизнь, полная возможностей. Такой жизнью я хочу жить.
Эпилог
Начало ноября 1963 года
Хрустящее зимнее утро. Солнце светит ярко, но не особо греет. Меня пробирает дрожь, и я теснее прижимаюсь к Жозефине, пока мы ждем поезда.
– Я не возвращалась в Париж с тех пор, как уехала с тобой в утробе. – Я смеюсь, хотя это не смешно.
Она серьезно смотрит на меня.
– Ты справишься?
Я снова смотрю на телеграмму от матери:
Папа умер в пятницу. Похороны во вторник. Пожалуйста, приезжай.
Мой отец – папа; я не называла его так с раннего детства. Всплывают давние воспоминания о нем; папа забирает меня из школы в субботу утром, ведет прямиком в кондитерскую, позволяя выбрать торт к дню рождения моей матери. Папа громко распевает в ванной. Кто этот человек, который был моим отцом?
Прибывает поезд, и мы заходим в пустой вагон. Жозефина садится у окна, и я устраиваюсь рядом с ней, положив руку ей на колено. Мне нужно чувствовать ее телесность. Мне нужно знать, что она здесь.
Когда сельские просторы уступают место бетону и зданиям по мере приближения к Парижу, что-то трепещет у меня в животе. Стыд и страх, которые я испытывала, когда уезжала, все еще со мной.
Как будто чувствуя это, Жозефина накрывает мою руку ладонью.
– Мы почти приехали, – бормочет она.
Я не двигаюсь, пока поезд медленно тащится вперед. В поле зрения появляется платформа. Поезд останавливается, и Жозефина одной рукой подхватывает наш маленький чемодан, а другой берет меня за руку.
– Идем, мама.
Но я цепенею, не в силах пошевелиться. Париж. Слишком много воспоминаний. Это приводит меня в ужас.
Жозефина ставит чемодан на пол и садится рядом со мной. Она обнимает меня за плечи и подбадривает:
– Все будет хорошо.
Затуманенными глазами я смотрю на свою прекрасную, чуткую дочь и знаю, что с Жозефиной рядом готова встретиться лицом к лицу с воспоминаниями. Я целую ее в щеку.
– Идем, – говорю я. – Посмотрим Париж.
Мы выходим из поезда, и я как будто ступаю в другой мир. Это не тот Париж, который я помню. На перроне толчея и суматоха; люди болтают, кричат, смеются. Исчезли зловещие мундиры, черные сапоги, полуголодные, окаменевшие граждане. Я замираю на мгновение, впитывая энергию, радость, свободу, и удивляюсь, как это могло произойти. Как такое возможно?
– Элиз! – кричит кто-то. Изабель подбегает к нам, обнимает меня, потом Жозефину. – Я так рада, что вы приехали!
Мы идем пешком через Люксембургский сад, по обсаженным деревьями аллеям; листья переливаются всеми оттенками, от рубиново-красных до рыжих и бурых. Я предлагаю присесть на скамейку возле идеально подстриженного газона, где однажды я сбила ногой ту табличку. Я смотрю на пустое пространство, вспоминая Эллен.
Я поднимаю глаза, почти ожидая увидеть нацистских солдат, но вокруг резвятся дети, убегая от своих матерей, и беззаботно прогуливаются парочки. Снова закрывая глаза, я откидываюсь на спинку скамейки и вдыхаю теплый запах осени, которым меня ласкает легкий ветерок.
Изабель берет меня за руку, а я беру за руку Жозефину, и вместе мы молча идем через сад к нашей старой квартире. Когда мы пересекаем площадь Сен-Сюльпис, я чувствую, как учащается пульс и становится трудно дышать. Мы поворачиваем за угол на нашу маленькую улочку. Я замираю. Железная балюстрада все еще на месте. Крепко зажмуриваясь, я пытаюсь блокировать воспоминания о том, как меня стаскивали вниз, как я ударилась о землю, как боль пронзила локоть; хочу заглушить истошные крики, пение…
Стоп! Я мотаю головой, как будто могу вытряхнуть память!
Жозефина смотрит на меня с беспокойством.
– Ты такая бледная, мама.
Я киваю, глядя на массивную парадную дверь бордового цвета. Ничего не изменилось. И все изменилось. Изабель толкает дверь, и мы заходим в подъезд. На одном из почтовых ящиков наша фамилия – Шевалье. Я представляю себе, как мой отец своим маленьким ключиком открывает его, вынимает все письма, присланные мне, и прячет подальше.
Распахивается стеклянная дверь с другой стороны вестибюля. Там стоит моя мать – худенькая, хрупкая. Ее взгляд мечется между нами, и в глазах такая печаль. Внезапно мне вспоминается Жозефина, когда она пришла за мной, убитой горем, к морю, и оживают ее слова, сказанные тогда.
Я подхожу к матери, беру ее руку, подношу к своим губам и нежно целую. Изабель сжимает мою руку, и мы втроем держимся друг за друга. К нам присоединяется Жозефина, заключая всех нас в широкие объятия. И круг замыкается.
От автора
На эту книгу меня вдохновила история моего двоюродного деда Вольфганга. Родом из Восточной Германии, пятнадцатилетним юношей он был вынужден вступить в гитлерюгенд. В 1943 году он попал в плен к британцам в Северной Африке, откуда его отправили на американский Юг работать в полях. Позже его как военнопленного перевели в Ковентри, в Англию, и там, на ферме в Кенилуорте, он встретил мою двоюродную бабушку Дороти. Вольфганг не любил говорить о войне и никогда не разговаривал по-немецки со своими детьми. К сожалению, он скончался в 2017 году, но, к счастью, Дороти до сих пор с нами в добром здравии и с удовольствием расскажет вам, как все любили Вольфганга «как сына».
Их история меня зацепила; мне всегда было интересно, как местное население относилось к таким бракам. Я еще больше загорелась этой идеей, когда прочитала блестящую и вдохновляющую книгу Кэтрин Клей «Путешествие Траутманна: от гитлерюгенда до легенды Кубка Англии» – правдивую историю молодого немецкого солдата, который впервые попал в Англию как военнопленный, а позже обосновался там и стал звездой английского футбола.
Благодарности
Я выражаю сердечную благодарность всем моим замечательным друзьям-писателям, которые так много значат для меня. Ян, Шелли, Мэз, Эллен, Мелисса, Рэйчел, Хейз, Нэнси, Конни – спасибо вам за то, что были рядом со мной и возились с моими бесконечными черновиками. Своим талантом вы вдыхаете жизнь в каждую строчку.