– Саманта Бойд, – говорю я.
Она кивает:
– Мне больше нравится Сэм.
Саманта Бойд.
Вторая Последняя Девушка.
Кажется, ее история была самой страшной.
Это случилось, когда до окончания школы ей оставалось две недели. Она была самой обычной девчонкой, пытавшейся наскрести достаточно денег, чтобы заплатить за учебу в местном колледже. Ей удалось устроиться горничной в мотеле «Найтлайт Инн», который располагался на оживленной автомагистрали на въезде в Тампу. Как новичок, она была вынуждена работать в ночную смену, разнося утомленным дальнобойщикам полотенца и меняя простыни, провонявшие потом и спермой, в номерах, где постояльцы проводили лишь полночи.
Через два часа после того, как она в четвертый раз заступила на смену, в мотель заявился мужчина с холщовым мешком на голове и начался ад.
Он работал разъездным мастером на все руки, и его до крайности возбуждали те главы из Библии, о которых мало кому приятно говорить. Вавилонские блудницы. Наказание грешников. Око за око, зуб за зуб. Звали его Келвин Уитмер. Но после того лета он вошел в историю как Мешочник.
Прозвище ему подходило: он много что хранил в своих мешках. Ими был забит весь багажник его грузовичка. Мешки пустых металлических банок. Мешки с кожей животных. Мешки с песком, солью и галькой. И еще один, который он прихватил с собой в «Найтлайт Инн», – с полотнами пил, зубилами и гвоздями для забивки в каменную кладку. В целом полиция обнаружила двадцать один инструмент, большинство из которых покрывала толстая корка запекшейся крови.
Из них Саманту настигли два. Во-первых, острое сверло, проложившее путь к ее спине. Дважды. А во-вторых, слесарная ножовка, которая вгрызлась ей в верхнюю часть бедра и задела артерию. Со сверлом она столкнулась перед тем, как Мешочник привязал ее колючей проволокой к дереву за мотелем. А слесарная ножовка появилась, когда ей каким-то чудом удалось освободиться.
В ту ночь погибло шесть человек – четверо постояльцев мотеля, ночной портье по имени Трой и Келвин Уитмер. Последний умер от руки Сэм, которая, едва освободившись, схватила то же сверло, которое он до этого вонзал ей в спину, прыгнула на Мешочника и ударила его в грудь. Потом еще, еще и еще. Полицейские ее так и нашли – с колючей проволокой на теле, верхом на заколотом трупе.
Все это я узнала из статьи в журнале «Тайм», который, по мнению родителей, не читала никогда. Но тот номер я заглотила, прячась под одеялом и сжимая во вспотевшей руке фонарик. Потом меня неделю преследовали кошмары.
История Сэм мало-помалу проделывала тот же путь, что и история Лизы, а впоследствии моя. Вечерние новости. Первые полосы газет. Обложки журналов. Ах, с какой же радостью на нее набросились журналисты. Вполне возможно, те самые, что позже оккупировали лужайку перед домом моих родителей. Сэм дала несколько интервью газетам и журналам, плюс эксклюзивное той телевизионной суке, чьи записочки пахли «Шанель № 5». Скорее всего, примерно за ту же сумму, что и я.
У нее было только одно условие: ни фото– ни видеокамеры ее снимать не будут. Все видели только ту единственную фотографию из выпускного альбома – неизменную иллюстрацию ее страшного испытания. Вот почему ее согласие принять вместе со мной и Лайзой участие в шоу Опры – и открыто выступить перед всем миром на камеру – наделало столько шума. И еще больше, когда я отказалась. Из-за меня все лишились возможности увидеть современную Саманту Бойд.
А через год она исчезла.
Это не стало неожиданностью и случилось не сразу. Сэм испарялась постепенно, будто тающий на солнце утренний туман. Журналисты, готовящие публикации о десятилетней годовщине событий в «Найтлайт Инн», вдруг не смогли ее найти. Мать, в конечном итоге, признала, что больше не поддерживает с дочерью контакт. Ее были не в состоянии отыскать даже власти, считающие своим долгом приглядывать за жертвами насильственных преступлений.
Она пропала. Как говорит Куп, исчезла с радаров.
Ни одна живая душа не знает, что именно тогда случилось, что отнюдь не мешает теориям возникать и расти как грибы после дождя. В одной статье я прочитала, что она сменила имя и уехала в Южную Америку. Автор другой предположил, что Саманта ведет уединенный образ жизни где-то на западе страны.
Всякие любительские сайты, разумеется, выдвигали более мрачные гипотезы, множа теории заговора. Им мерещилось самоубийство, похищение или инициированные спецслужбами операции прикрытия.
И вот теперь она стоит прямо передо мной. Причем выглядит настолько неожиданно, что я теряю дар речи.
– Что вы здесь делаете?
Это все, что мне удается из себя выдавить. Сэм закатывает глаза.
– Здороваешься ты отстойно.
– Простите, – отвечаю я, – здравствуйте.
– Так-то лучше.
– Спасибо. Но это все равно никоим образом не объясняет, зачем вы сюда приехали.
– Но это же очевидно – повидаться с тобой.
Ее голос вызывает в уме злачный бар – прокуренный и проспиртованный. В нем таится мрачная нотка чего-то запретного.
– Просто я подумала, что нам наконец надо встретиться.
Несколько секунд мы смотрим друг на друга. Каждая из нас оценивает ущерб, нанесенный собеседнице теми роковыми событиями. Я понимаю, что Сэм предварительно навела обо мне справки: ее взгляд сначала скользит по моему животу, потом упирается в плечо. Я, тем временем, опускаю глаза на ее ногу, пытаясь припомнить, не хромала ли она, когда переходила дорогу.
В голове всплывает воспоминание о Лайзе. «Мы редкая порода, – как-то сказала мне она, – и поэтому должны держаться вместе».
Теперь, когда ее больше нет, никто больше не в состоянии понять, через что нам пришлось пройти. Только я и Сэм. Нас осталось только двое. И хотя я по-прежнему не понимаю, почему ей понадобилось выходить из тени, просто чтобы меня повидать, я неохотно киваю:
– Ну да, – говорю я глухим от удивления голосом, – может, тогда, поднимемся ко мне?
Мы сидим в гостиной, но не прикасаемся к стоящему перед нами кофе. Вернувшись домой, я сняла спортивный костюм, надев вместо него синие джинсы, красные туфли без каблуков и бирюзовую блузку. Яркое цветное пятно в противовес черному наряду Сэм.
Я присела на краешек кресла, обтянутого лиловым бархатом. Жесткое и неудобное, оно скорее для красоты, чем для пользы. Сэм устроилась на старинном диване и явно чувствует себя так же неловко. Сжала коленки, вытянула руки по швам и пытается вести светскую беседу, хотя это очевидно не ее конек. Слова срываются с ее уст короткими, резкими разрядами. Каждый похож на взметающийся в небо яркий фейерверк.
– Милая квартирка.
– Спасибо.
– И по виду просторная.
– Да, не тесная, но, правда, у нас всего две спальни.
Я тут же жалею об этих словах. «Всего две». Как будто я какая-то обездоленная. Судя по рюкзаку, который притащила с собой Сэм, у нее вряд ли есть хоть какая-то комната.
– Здорово.
Сэм ерзает на диване. Похоже, она с трудом противится желанию сбросить ботинки и растянуться на нем. Ей так же неудобно, как и мне.
– Я не к тому, что квартира маленькая, – я начинаю частить в отчаянной попытке исправить впечатление. – Я понимаю, что мне очень повезло. И свободная комната всегда очень кстати, когда к нам приезжают родственники Джеффа. Джефф – мой парень. Его родители живут в Делавэре, а брат, невестка и два племянника в Мэриленде. Им очень нравится ездить в гости. И это здорово, когда с тобой периодически живут дети.
Я люблю семью Джеффа, такую же идеальную, как и он сам – хоть сейчас помещай в рекламный проспект. Все они знают о «Сосновом коттедже». Джефф рассказал им сразу после того, как наши отношения вышли на серьезный уровень. И эти закоренелые протестанты, представители среднего класса, даже глазом не моргнули. Его мать даже прислала мне корзину фруктов и написанную от руки записку, выразив в ней надежду, что фрукты меня порадуют.
– А что с твоей семьей? – спрашивает Сэм.
– В каком смысле?
– Они вас часто навещают?
Я вспоминаю тот единственный раз, когда мама была у нас в гостях. Она напросилась сама под предлогом, что у них с Фредом что-то не заладилось и ей нужно было недельку передохнуть. Джефф решил, что это хороший знак. Я поначалу тоже. Подумала, что новая жизнь, которую я сотворила себе сама, произведет на маму впечатление. Но вместо этого она всю неделю критиковала абсолютно все – начиная с моей одежды и кончая количеством вина, которое я пью за обедом. К тому времени, когда она собиралась обратно, она практически все время молчала.
– Нет, не часто, – отвечаю я Сэм, – а ваши?
– То же самое.
Я как-то видела миссис Бойд, когда она давала интервью в программе «20/20», вскоре после того как все узнали об исчезновении Сэм. Она была какая-то зачуханная, прыщавая, из-под ее крашеных белесых волос пробивались темные корни. Во время разговора в студии она неприятно поразила почти полным отсутствием каких-либо чувств по отношению к дочери. Выглядела потрепанной и уставшей. И хотя у Сэм такой же потасканный вид, я понимаю, почему она решила сбежать от такой женщины. Миссис Бойд напоминала дом, побитый множеством штормов.
Моя мама – ее полная противоположность. Шейла Карпентер никогда не будет демонстрировать последствия ущерба. Когда после «Соснового коттеджа» я попала в больницу, она каждое утро приходила ко мне с идеальным макияжем и укладкой. Конечно же, ее единственный ребенок чудом ускользнул от маньяка, который перерезал всех ее друзей, но это еще не повод являться на люди расхристанной. Если мама Сэм – старая убитая квартира, то моя – прекрасная усадьба, гниющая изнутри.
– Был слух, что вы куда-то пропали, – говорю я.
– Вроде того, – отвечает Сэм.
– Где же вы были все эти годы?
– По-разному… то тут, то там… ну типа просто держалась ото всех подальше.
Заметив, что мои руки сложены на груди, а ладони спрятаны подмышками, я вытаскиваю их и с видом примерной ученицы кладу на колени. Но уже через несколько секунд они, помимо моей воли, возвращаются в исходное положение. Все мое тело жаждет дозы «Ксанакса».