– Она может остаться только на одну ночь, – говорит Джефф.
– Но уже почти утро! – возражаю я, по-прежнему досадуя на него по совершенно непонятным мне причинам. – Поэтому две ночи. Это как минимум.
– Это не обсуждается.
– Почему ты так противишься?
– А почему ты так настаиваешь? – говорит Джефф. – Куинни, мы ее совсем не знаем. Она даже не потрудилась назвать тебе свое настоящее имя.
– Я знаю, как ее зовут. Саманта Бойд. И она мне не чужая. Это человек, который прошел через то же, через что прошла я. И теперь этому человеку негде остановиться.
– Мы же на Манхеттене, – возражает Джефф, – здесь полно мест, куда она могла бы пойти. В отель, например.
– Я уверена, что она не может позволить себе номер в отеле.
Джефф со вздохом садится на кровать и сбрасывает ботинки.
– Вообще-то этот факт сам по себе должен тебя насторожить. Ну подумай: кто приезжает в Нью-Йорк неизвестно откуда без гроша в кармане? И без конкретных планов, если уж на то пошло?
– Человек, до глубины души потрясенный смертью Лайзы Милнер и желающий что-то предпринять.
– Но мы, Куинни, не обязаны нести за нее ответственность.
– Нет, обязаны! – отвечаю я. – Раз она приехала ко мне, я за нее в ответе.
– Только что я добился, чтобы с нее сняли обвинения. Мне кажется, на этом с благотворительностью по отношению к совершенно незнакомому человеку можно было бы покончить.
Джефф снимает рубашку с брюками и забирается под одеяло, готовый тут же выбросить из головы всю сегодняшнюю ночь. Я стою у двери, сложив на груди руки и излучая волны невысказанного гнева.
– Ну да. У тебя все вышло офигенно.
Джефф садится и щурит на меня глаза.
– Погоди. Ты поэтому злишься?
– Я злюсь из-за того, что ты с такой готовностью бросился разыгрывать карту жертвы. Тебе достаточно было лишь один раз произнести «Найтлайт Инн».
– Но Сэм не возражала.
– Только потому, что ничего не слышала. Уверена, что иначе все было бы по-другому.
– Я не собираюсь извиняться за то, что не дал ей сесть в тюрьму.
– Тебя об этом никто и не просит! – говорю я. – Но ты, как минимум, должен признать, что для этого можно было найти способ и получше. Видел бы ты, как тот коп смотрел на Сэм. Как на побитую собаку или что-то в этом роде. Джефф, она потому и сменила имя, чтобы ее перестали жалеть.
Однако я сержусь на него не только из-за Сэм. Когда он шептался с полицейским, я мельком увидела в нем Джефферсона Ричардса за работой. Адвоката. Человека, готового сказать что угодно, чтобы помочь своему клиенту, даже если для этого придется свести того к рангу бессловесного предмета жалости. Увиденное мне совсем не понравилось.
– Послушай, – говорит Джефф, протягивая ко мне руку, – сейчас я сожалею о том, что так поступил. Но тогда мне показалось, что это самый эффективный и быстрый способ решения проблемы.
Я еще теснее сплетаю на груди руки.
– А если бы мы поменялись ролями и сегодня арестовали бы меня, ты бы сделал то же самое?
– Конечно нет!
В его голосе я улавливаю нотку фальши. В словах таится какая-то неубедительность, из-за которой кожу опять начинает пощипывать раздражение. Я скребу ногтями шею, чтобы облегчить этот зуд.
– Но в этом ведь моя суть, так ведь? – говорю я. – Я ведь жертва? Точно так же, как Сэм?
Джефф недовольно вздыхает.
– Ты знаешь, что твоя суть этим не ограничивается.
– Как и Сэм. И пока она будет гостить у нас, тебе придется подобающим образом к ней относиться.
Джефф пытается еще раз извиниться, но я его прерываю, резко развернувшись и распахнув дверь спальни. Когда я ухожу, с такой силой ее захлопываю, что дрожит стена.
Гостевая комната маленькая, чистенькая и тесная. Красный абажур ночника отбрасывает на стены розоватые отблески. В этот предрассветный час все кажется призрачным и загадочным. Я понимаю, что надо бы поспать, но мне совсем не хочется. Рядом с Сэм – всегда рвущейся в бой, фонтанирующей энергией, горячностью и жизнью – это невозможно. Поэтому мы сбрасываем обувь на пол, устраиваемся на огромной двуспальной кровати и прячем под одеяло ноги, чтобы им было тепло.
Сэм подходит к валяющемуся в углу рюкзаку и достает из него бутылку бурбона «Уайлд Теки».
– Средство для поддержания тонуса, – говорит она, забираясь обратно в кровать, – думаю, оно нам сейчас необходимо.
Бурбон переходит из рук в руки, мы хлещем прямо из бутылки. С каждым глотком из горла в желудок будто опускается огненный шар, воспламеняющий давно забытые воспоминания. Вот мы с Жанель в первый день после заселения в комнату в кампусе. Плечом к плечу: она пьет фруктовый пунш, который она кокетством вытянула из старшекурсника, я потягиваю диетическую «Колу». В тот вечер мы стали лучшими подругами. До сих пор она для меня то же. Моя лучшая подруга. И неважно, что она уже десять лет лежит в могиле и что наша дружба не смогла бы дожить до настоящего дня, даже если Жанель дожила бы.
– Я только на одну ночь, – говорит Сэм, – утром уйду.
– Можешь оставаться, сколько тебе нужно.
– Мне нужно только на одну ночь.
– Тебе надо было сказать мне, что оказалась в трудном положении. Я рада помочь. Могу одолжить денег. Или еще как-нибудь поддержать.
– Уверена, твой парень будет в восторге.
Я делаю еще глоток бурбона и закашливаюсь.
– Что касается Джеффа, не бери в голову.
– Я ему не понравилась.
– Просто он тебя, Сэм, еще не знает, – я ненадолго умолкаю и продолжаю. – Или, может, тебя лучше звать Тиной?
– Сэм, – отвечает она, – Тина – просто формальность.
– Ты давно сменила имя?
– Несколько лет назад.
– Когда решила исчезнуть?
– Ага. Мне до смерти надоело быть Последней Девушкой Самантой Бойд. Захотелось стать кем-то еще, хотя бы на бумаге.
– А твоя семья об этом знает?
Она качает головой, протягивает мне бутылку и срывается с кровати. Первым пунктом назначения для нее становится рюкзак, из которого она достает пачку сигарет. Потом подбегает к окну, поворачивается ко мне и говорит:
– Можно?
Я пожимаю плечами, и Сэм открывает окно. Лилово-синее небо исполосовано тонкими облаками. В темноте звенит смутная энергия. Приближается рассвет.
– Надо бросать, – произносит Сэм, поднося к сигарете зажигалку, – курение становится чертовски дорогим удовольствием.
– Да при этом еще и убийственным, – говорю я.
Она выпускает в оконный проем струю дыма.
– Этот момент меня ничуть не беспокоит. Однажды я уже обманула смерть.
– Значит, ты стала курить после «Найтлайт Инн»?
– Ну, знаешь, надо же было чем-то успокоить нервы.
Да, я знаю. Помимо «Ксанакса», для меня лучшим выпускным клапаном является вино. Красное, белое, розовое – неважно. Жанель наверняка усмотрела бы в этом иронию.
– Меня удивляет, что ни ты, ни Лайза так и не стали курить, – сказала Сэм, – мне это показалось таким естественным.
– Я один раз пробовала. Не понравилось.
В этот момент у меня в голове резким звонком раздается вопрос.
– А откуда ты знаешь, что Лайза не курила?
– Просто мне так показалось, – отвечает Сэм, – в своей книге она ничего такого не упоминала.
Первые полдюйма ее сигареты превращаются в столбик пепла, готового в любой момент упасть на пол. Она отходит на шаг от окна, держа в вытянутой руке сигарету, другую сует в рюкзак и достает из него переносную пепельницу. Кожаная и похожая на сумочку, она напоминает кошелек с кнопочной застежкой. С ловкостью заядлого курильщика Сэм резким движением ее открывает и стряхивает свисающий с сигареты пепел.
– Значит, ты все-таки читала ее книгу? – спрашиваю я.
Она затягивается, кивает, выпускает дым.
– Мне она показалась нормальной. Но, черт бы ее побрал, никак не помогла мне справиться с тем, что случилось.
– Ты часто об этом думаешь?
Я отпиваю еще бурбона, уже привыкнув к его теплу в моей глотке. Сэм тянет руку за бутылкой. Я передаю ей бутылку, и она делает два жадных глотка, которые разделяет только быстрая затяжка.
– Постоянно.
Она передает напиток обратно. Я подношу бутылку к губам, мой тихий голос отскакивает от стекла:
– Если хочешь, можем об этом поговорить.
Сэм приканчивает сигарету коротким, резким выдохом. Гасит окурок о пепельницу и тут же щелкает застежкой. Когда закрывается окно, в комнате все равно остается запах дыма – стойкий, как дурное воспоминание.
– Сначала ты думаешь, что так бывает только в фильмах, – говорит она, – что в реальной жизни ничего такого быть не может. Точно не так. И однозначно не с тобой. Но вот оно произошло. Сначала в студенческом женском клубе в Индиане. Потом в мотеле во Флориде.
Она стягивает куртку, показывая верхнюю часть своего черного платья. Теперь хорошо видны ее руки и плечи, с натянутой и бледной кожей. На спине, сразу под правым плечом, выколота татуировка, изображающая Смерть с косой. Череп разделен надвое лямкой платья.
– Келвин Уитмер, – говорит она, забираясь обратно в кровать, – Мешочник.
От звука этого имени у меня внутри все содрогается. Ощущение такое, будто между моими органами скользит глыба льда.
– Ты произнесла его имя.
– А что, не надо было?
– Я никогда не называла Его по имени, – ничего уточнять не надо, она и так знает, кого я имею в виду. – Ни разу.
– Мне это нетрудно, – отвечает Сэм и забирает у меня бутылку. – Я думаю о нем постоянно. Я даже могу его увидеть. Когда закрываю глаза. Он вырезал в мешке отверстия для глаз. Плюс маленькую дырочку над носом, чтобы дышать. Никогда не забуду, как от его дыхания подрагивала ткань. У него на шее была проволока, фиксировавшая мешок.
Я чувствую, что внутри образуется еще одна глыба льда, беру у Сэм бутылку с бурбоном, хотя она собиралась хлебнуть еще, и делаю два больших глотка, надеясь его таким образом растопить.
– Чересчур много подробностей? – спрашивает Сэм.
– Они-то как раз и важны, – отвечаю я, качая головой.