– Мы на месте, – говорит она.
Место – это Пятая авеню. Место – это бетонная крепость торгового центра «Сакс». Мы дрейфуем по тротуару, вплываем в двери к сияющим узорам парфюмерного отдела, откуда исходят столь сильные запахи, что я почти вижу, как они переливаются всеми оттенками розового и бледно-лилового. В радужном воздухе я устремляюсь за Сэм вверх по эскалатору. А может, мы и не едем вверх. Может быть, еду только я. Я вплываю в отдел женской одежды, где возникает еще одна радуга, сотканная из хлопка, атласа и шелка.
Там кружатся другие женщины. Скучающие продавщицы, высокомерные матроны, апатичные девочки-подростки, которые вместо школы явились сюда и теперь роняют вздохи в трубки мобильных телефонов. Они бросают на нас оценивающие взгляды, если, конечно, вообще удостаивают нас взглядами.
Зависть.
Они знают, что мы особенные.
– Привет, – хихикая, говорю я одной из них.
– Отличная юбка, – говорит Сэм другой.
И подводит меня к длинному ряду блузок – белых с вкраплениями цвета. Хватает одну из них с вешалки, приподнимает ее и спрашивает:
– Что скажешь?
– На тебе будет смотреться просто обалденно, – отвечаю я.
– Думаешь?
– Да, тебе обязательно надо ее примерить.
Сэм берет блузку и говорит:
– Давай сумочку.
Ах да, кошелек. Я даже забыла, что взяла ее с собой. Вдруг сквозь туман пробивается луч света, настолько яркий, что я едва могу устоять на ногах.
– Ты ее не украдешь, – говорю я.
Лицо Сэм совершенно бесстрастно. Золотистое сияние на ее коже увядает и сереет.
– Если ты что-то заслужила, это не кража. После всего, через что мы прошли, детка, мы заслужили это удовольствие. Сумочку, пожалуйста.
Я едва ощущаю свои онемевшие руки, когда они протягивают кошелек Сэм. Она сжимает его подмышкой и удаляется в примерочную.
Пока я ее жду, какая-то золотистая искра привлекает мое внимание и манит на другой конец зала. Это оказывается небольшая витрина с украшениями – тонкие цепочки, массивные браслеты и нитки бус. Но мой взгляд приковывают сережки. Два болтающихся овала напоминают зеркала, которым, чтобы сиять, нужно вбирать в себя свет.
Ослепительные. Как я. Как Сэм.
Я касаюсь одной из них пальцем, глядя на сияющие всполохи. С ее поверхности срывается мое отражение – бледное, слегка вытянутое лицо.
– Что, понравились? – шепчет мне на ухо Сэм. Внезапно она оказалась за моей спиной. – Ну, давай, ты знаешь, что делать.
Она сует мне в руки сумочку. Мне не надо в нее заглядывать, чтобы понять – блузка там. От нее исходит пульсирующий жар. Я чуть-чуть раскрываю молнию и вижу внутри белый шелк с яркими пятнами.
– Это никому не навредит, – говорит Сэм. – Навредили тебе, Куинни. Тебе, мне и Лайзе.
Она подходит к ряду свитеров, берет сразу несколько и тут же роняет на пол, гремя пластмассовыми вешалками. Привлеченная шумом продавщица молнией бросается в ее сторону.
– Я такая неуклюжая, – говорит Сэм.
Это сигнал. Пока они с продавщицей собирают разбросанные по полу свитера, я хватаю с витрины серьги и бросаю их в сумочку. Затем я быстрым шагом покидаю место преступления. На полпути к выходу из отдела меня догоняет Сэм. Она хватает меня за запястье, заставляя сбавить шаг, и шепчет:
– Полегче, детка. Не надо вести себя подозрительно.
Но все же мы выглядим крайне подозрительно. Я совершенно уверена, что все эти скучающие продавщицы, заносчивые матроны и апатичные девочки-подростки, которым полагается быть в школе, знают, что мы сделали. Я ожидаю, что они будут пялиться на нас, но этого не происходит. Мы так ослепительны, что стали невидимы.
Замечает нас только один человек. Ему чуть больше двадцати, на нем драные джинсы, майка-поло и новенькие черные кроссовки с красными полосками по бокам. Он следит за нами из-за витрины с ароматами, глядя, как мы направляемся к двери. Рука его замерла, так и не распылив какой-то парфюм. Я тоже смотрю на него и замечаю, как у него за переносицей что-то щелкает. Это меня беспокоит.
– Нас засекли, – говорю я Сэм, – охрана.
Сердце принимается скакать у меня в груди, колотится все быстрее и быстрее. Мне страшно, нервы мои на взводе, я задыхаюсь и совершенно вымотана. Хочется бежать, но Сэм по-прежнему цепко держит меня за руку, даже когда парень оставляет в покое свой одеколон, берет лежащую на прилавке газету и идет за нами.
– Извините! – окликает он нас.
Сэм тихо чертыхается. Сердце бьется все быстрее.
– Извините! – опять произносит он, на этот раз громче и требовательнее, привлекая внимание других, – они оборачиваются, смотрят на него, смотрят на нас. Мы перестали быть невидимками.
Сэм прибавляет шагу, вынуждая меня сделать то же. Мы подходим к двери и протискиваемся сквозь нее, но парень уже совсем близко, он протягивает руку и дотрагивается до моего плеча.
Оказавшись на улице, Сэм явно намеревается бежать. Все ее тело напрягается и готовится к броску. Я тоже напрягаюсь, главным образом от того, что парень теперь прямо у меня за спиной. Его рука опускается мне на плечо, я поворачиваюсь и протягиваю ему сумочку, словно подарок.
Но он смотрит не на нее, а на нас, глупо ухмыляясь.
– Я знал, что это вы.
– А мы тебя не знаем, чувак, – говорит Сэм.
– Я знаю вас, – отвечает он, – Куинси Карпентер и Саманта Бойд, так ведь? Последние Девушки.
Он сует руку в карман джинсов и достает ручку, застрявшую в кольце, на котором болтается несколько ключей. Резко ее выдергивает и протягивает мне:
– Было бы круто получить ваши автографы.
Затем он разворачивает перед нами журнал. С первой полосы таблоида на меня взирает собственное лицо.
– Вот, видите? – говорит парень, донельзя гордый собой.
Я отшатываюсь от него, падаю на землю, тротуар под ногами вдруг твердеет и начинает дрожать. Второй взгляд на журнал подтверждает то, что мне уже и так известно.
Каким-то образом мы с Сэм попали в заголовки сенсационных новостей.
Наша фотография занимает почти всю первую полосу вплоть до самой шапки. Там изображены мы с Сэм во время первой встречи, когда мы стоим у моего дома и оценивающе смотрим друг на друга. Фотография показывает меня с самой худшей стороны: вес тела перенесен на правую ногу, бедро выставлено вперед, руки недоверчиво сложены на груди. Сэм стоит ближе к краю кадра, и ее бледный профиль виден лишь частично. Рюкзак лежит у моих ног, рот Сэм широко открыт, будто ей захотелось зевнуть. Этот момент я помню с поразительной точностью. Сэм вот-вот произнесет: «Не надо быть такой тварью».
Под фотографией огромными красными буквами идет заголовок: Выжили и подружились.
Чуть ниже можно увидеть фотографию Лайзы Милнер, почти такую же, как на обложке ее книги. Рядом с ней – еще один заголовок, меньше по размеру, но не менее тревожный: Последние девушки встречаются после самоубийства Лайзы Милнер, выжившей жертвы кровавой резни.
Я опять смотрю на шапку. Тот самый таблоид, на который, по его словам, работает околачивавшийся вчера у моего дома репортер. В голове вспыхивает его имя. Джона Томпсон. Лживая скотина. Значит, он все-таки там остался и подсматривал за нами, скрючившись на переднем сидении припаркованной машины и пристроив фотоаппарат на приборную доску.
Я выхватываю у охотника за автографами газету и отправляюсь прочь.
– Эй! – кричит он.
Я не оборачиваюсь и ковыляю дальше по Пятой авеню. Хотя от «Ксанакса» у меня трясутся ноги, мышцы мучительно требуют еще дозу. А потом еще одну. Сколько потребуется, чтобы я могла на несколько дней погрузиться в забвение. И этого все равно будет недостаточно, чтобы утишить мой гнев.
На ходу я бегло пролистываю журнал. Внутри есть еще одна, более крупная фотография Лайзы и серия снимков, сделанных во время нашего первого разговора с Сэм – все с одного ракурса. На каждом последующем снимке я выгляжу все менее сердитой, поза и выражение лица у меня постепенно смягчаются. Что же касается самой статьи, то мне едва удается прочитать лишь пару первых абзацев.
– Что пишут? – спрашивает Сэм, пытаясь идти вровень со мной.
– Что мы с тобой в городе, нас свело неожиданное самоубийство Лайзы.
– Ну, это вроде как правда.
– Но это не их собачье дело! Что я и собираюсь сейчас высказать Джоне Томпсону.
Я листаю страницы, пока не нахожу адрес редакции. Сорок седьмая Западная улица. Два квартала к югу и один к западу отсюда. Подгоняемая гневом, я бросаюсь вперед, делаю два шага, и вдруг осознаю, что Сэм не двинулась с места. Она стоит на углу, обкусывает заусенцы и смотрит мне вслед.
– Пойдем, – говорю я.
Сэм качает головой.
– Почему нет?
– Потому что это плохая идея.
– И это человек, который только что подговорил меня украсть в магазине сережки! – это заявление привлекает взгляды нескольких прохожих. Ну и плевать. – А я все равно пойду.
– Как твоей душе угодно, детка.
– Неужели тебя это не бесит?
– Бесит, конечно же.
– Тогда нам надо что-то сделать.
– Это ничего не изменит, – отвечает Сэм, – мы все равно останемся на обложке.
Мы привлекаем еще больше внимания. Я сердито буравлю глазами тех, с кем встречаюсь взглядом. Потом так же смотрю на Сэм, удрученная тем, что она совсем не злится. Я хочу видеть ее такой, какой она была час назад, когда призывала не держать в себе гнев, но ей на смену пришел совсем другой человек, размякший от того же «Ксанакса», который сейчас зудит во мне.
– Я все равно пойду!
– Не надо, – говорит Сэм.
Я поворачиваюсь и, подхлестываемая яростью, шагаю дальше, бросая Сэм через плечо, насмешливо растягивая слова:
– Я у-хо-жу-у-у.
– Куинни, подожди.
Поздно, я уже дошла до угла и ступила на пешеходный переход, хотя на светофоре горит красный. Сэм, кажется, продолжает меня окликать, но ее голос растворяется в шумной многоголосице города. Я иду вперед, сжимая в кулаке газету, отказываясь останавливаться до тех пор, пока не окажусь лицом к лицу с Джоной Томпсоном.