– Вас тоже, Сэм, – говорит он, – я хочу, чтобы вы это знали.
Сэм кивает. Потом начинает плакать. А может, она уже давно плачет, просто мы с Купом ничего не заметили. Но теперь она делает все, чтобы это стало видно. Когда она откидывает с лица волосы, не увидеть струящиеся по ее щекам слезы просто невозможно.
– Простите, – говорит Сэм, – все это… меня потрясло до глубины души.
Я не двигаюсь с места, пытаясь понять, искренни ли ее слезы, но сама мысль, что я позволила себе в ней усомниться, приводит меня в ужас. Куп тем временем встает, огибает стол и подходит к ней.
– То, что вы расстроились, вполне нормально, – говорит он, – ситуация ужасная.
Сэм кивает и вытирает глаза. Поднимается с места. Протягивает руки вперед в поисках утешительного объятия.
Куп подчиняется. Я смотрю, как он обхватывает ее своими ручищами и прижимает к груди, в чем неизменно отказывал мне последние десять лет.
Я отвожу взгляд, иду на кухню, принимаю еще одну таблетку «Ксанакса» и принимаюсь печь.
Когда Куп наконец появляется на кухне, я готовлю тесто для яблочных рогаликов. На стойке в ряд передо мной выстроились ингредиенты. Мука и соль, разрыхлитель и кулинарный жир, немного молока в качестве растворителя. Куп прислоняется к дверному косяку и молча смотрит, как я смешиваю сухие продукты, потом добавляю жир, потом молоко. Вскоре на столешнице уже лежит пластичный, гладко поблескивающий шар. Я сжимаю руку в кулак и наношу по нему несколько ударов, превращая в бесформенную массу.
– Чтобы воздух вышел, – говорю я.
– Понятно, – отвечает Куп.
Я продолжаю молотить тесто. Под костяшками остаются вмятины. Я останавливаюсь, только когда чувствую под рукой твердую поверхность столешницы.
– А где Сэм?
– Думаю, легла в постель, – говорит Куп, – ты в порядке?
Я изображаю улыбку, натянутую, будто готовая вот-вот лопнуть резинка.
– В порядке.
– Что-то непохоже.
– Нет, правда.
– Мне жаль, что нам пока не удалось узнать ничего нового о том, кто убил Лайзу. Я знаю, с этим нелегко смириться.
– Нелегко, – отвечаю я, – но со мной все будет хорошо.
Могучие плечи Купа опускаются и опадают, будто я выбила воздух и из него. Зачерпнув горсть муки, я сыплю ее тонким слоем на столешницу. Потом шлепаю сверху тесто, вздымая вверх крохотные белые облачка, беру скалку и раскатываю его долгими натужными движениями. При каждом нажатии мышцы на руках напрягаются.
– Куинси, может, оторвешься ненадолго и поговоришь со мной?
– Да не о чем говорить, – отвечаю я, – надеюсь, полиция как-нибудь поймает того, кто сделал это с Лайзой, и все будет хорошо. Пока же, я полагаю, ты сделаешь все возможное, чтобы обеспечить мою безопасность.
– Само собой.
Он берет меня за подбородок, точно так же, как когда-то отец. Тот часто делал так, когда мы вместе что-нибудь пекли и я в очередной раз что-нибудь портила. Просыпала муку мимо миски или настолько неудачно разбивала яйцо, что крохотные кусочки скорлупы смешивались с желтком. Я очень расстраивалась, а он брал меня за подбородок большим и указательным пальцами, приподнимал его и тем самым меня успокаивал. И хотя сейчас то же сделал Куп, эффект остался неизменным.
– Спасибо, – говорю я, – нет, правда. Я знаю, со мной бывает трудно, особенно в такой день, как сегодня.
Куп начинает что-то говорить, я слышу, как кончик его языка упирается в зубы, когда он открывает рот, собираясь произнести какое-то слово. Но в этот момент открывается входная дверь, и квартиру заполняет голос Джеффа.
– Куинни? Ты дома?
– Я на кухне.
Присутствие Купа Джеффа, конечно же, удивляет, но ему удается мастерски это скрыть. Я замечаю это только по его взгляду, в котором все же проскальзывает недоумение. Ему требуется всего несколько секунд, чтобы оценить ситуацию и понять, что Куп здесь по той же причине, по какой он сам вернулся домой сразу после обеда с бутылкой вина и двумя пакетами с едой из моего любимого тайского ресторана.
– Как только об этом сообщили в новостях, я тут же отпросился с работы, – говорит он, открывая холодильник, – пытался с тобой связаться, но все звонки переадресовывались на голосовую почту.
Все потому, что, вернувшись домой, я выключила телефон. К этому моменту в нем, вероятно, накопилось столько пропущенных звонков, непрочитанных СМС и электронных писем, что мне вряд ли когда удастся их разгрести.
Убрав еду и освободив тем самым руки, Джефф обнимает меня и прижимает к себе.
– Ну как ты?
– Она в порядке, – сухо отвечает Куп.
Джефф ему кивает – первый жест, показывающий, что он вообще заметил Купа. Потом поворачивается ко мне.
– Точно?
– Конечно, нет, – отвечаю я. – Мне грустно, мне страшно, и я очень зла.
– Бедная Лайза. Но ведь они уже знают, кто это сделал, да?
Я качаю головой.
– Нет, не знают. Ни кто, ни почему. Знают только как.
Не выпуская меня из объятий, Джефф опять поворачивается к Купу. Моя голова, прижатая к его груди, непроизвольно поворачивается вместе с ним.
– Я рад, что вы, Фрэнклин, в эту минуту были рядом. Уверен, что для Куинни и Сэм это было большим утешением.
– Жаль, что мне не удалось сделать больше, – говорит Куп.
– Вы и без того сделали очень многое, – возражает Джефф, – Куинни повезло, что в ее жизни есть вы.
– И ты, – говорю я, обращаясь к Джеффу, – мне так повезло, что у меня есть ты.
Я теснее прижимаюсь к его груди, ощущая щекой гладкий галстук. Решив, что так я выражаю страдания, – наверное, так оно и есть, – он обнимает меня еще крепче. Я не противлюсь, и тело Джеффа перегораживает мое поле зрения, затмевая фигуру Купа, который смотрит на нас из противоположного угла кухни.
Позже мы с Джеффом, лежа в постели, посмотрели очередной нуар. «Бог ей судья» с Джин Тирни в роли безумной, кровожадной молодой жены. Такой красивой. Такой порочной. По окончании фильма мы включили выпуск одиннадцатичасовых новостей. Внезапно показывают репортаж о деле, которое сейчас ведет Джефф. Профсоюз полицейских устроил пресс-конференцию с вдовой их убитого коллеги, требуя более сурового наказания для тех, кто обвиняется в преступлениях против стражей порядка. Прежде чем Джефф успевает схватить пульт и выключить телевизор, передо мной на долю секунды возникает лицо вдовы – бледное, изборожденное морщинами, обезображенное горем.
– Ну зачем ты, дай посмотреть, – говорю я.
– Мне кажется, тебе надо отдохнуть от плохих новостей.
– Я в порядке, – настаиваю я.
– Точно так же, как Сэм. А заодно и Куп.
Куп попрощался через несколько минут после появления Джеффа, невнятно извинившись и сославшись на долгий обратный путь в Пенсильванию. Сэм, явно пребывающая в подавленном состоянии, за ужином старательно избегала любых разговоров. А я по-прежнему злилась, несмотря на «Ксанакс», рогалики и полбутылки вина. И не успокоилась даже сейчас, несколько часов спустя. Во мне до сих пор полыхает какой-то иррациональный, всепоглощающий гнев. Я злюсь на все вокруг. Я злюсь на этот мир.
– Я знаю, как тебе сейчас трудно.
– Даже не представляешь.
Я говорю это не в сердцах, это ледяная истина. Джефф не может знать, каково это, когда одного из двух единственных человек, точно таких же, как ты, стерли с лица земли. Он не может знать, как это тоскливо, как страшно, как тяжело.
– Прости, – говорит он, – ты права. Я не знаю. Но я понимаю, почему ты так злишься.
– Я не злюсь, – вру я.
– Злишься.
Джефф на мгновение умолкает, и я напрягаюсь, зная, что он собирается сказать что-то такое, чего мне не хочется слышать.
– И раз ты уже и так злишься, лучше сообщу тебе прямо сейчас, что мне опять придется съездить в Чикаго.
– Когда?
– В субботу.
– Ты же только что оттуда вернулся.
– Понимаю, это страшно некстати, – отвечает Джефф, – но в деле появился новый свидетель со стороны защиты.
Я смотрю на погасший экран телевизора и будто вновь вижу перед собой вдову убитого полицейского.
– А, ясно, – говорю я.
– Это двоюродный брат того парня, – продолжает Джефф, хотя у меня нет никакого желания слушать подробности, – он священник. Они вместе выросли, их вместе крестили. Он может здорово помочь защите.
Я поворачиваюсь на бок и упираюсь взглядом в стену.
– Он убил полицейского.
– Предположительно, – отвечает Джефф.
Я думаю о Купе. Что если бы его вот так застрелили? Что если бы клиент Джеффа убил Лайзу? Я бы так же притворно радовалась, что какие-то детали, рассказанные кузеном-священником, помогут сократить ему срок? Определенно нет. Хотя Джефф, судя по всему, именно этого и ждал бы.
– Ты ведь знаешь, что он почти наверняка виновен? – спрашиваю я. – Что, как все и думают, он застрелил того детектива?
– Это решать не мне.
– Разве?
– Ну конечно! – восклицает Джефф, тоже начиная раздражаться. – В чем бы его ни обвиняли, он, как и любой другой, имеет право на достойную защиту.
– Но как ты сам думаешь: виноват он или нет?
Я немного приподнимаюсь и через плечо смотрю на Джеффа. Он по-прежнему лежит на спине, заложив руки за голову и уставившись в потолок. Потом моргает, и по мимолетному трепетанию его век я понимаю: да, он знает: его клиент виновен.
– Я не дорогущий защитник по уголовным делам, – говорит он, как будто это его в какой-то степени оправдывает, – я не разбогатею, представляя матерых убийц. Я просто поддерживаю основополагающие принципы американской судебной системы. Каждый имеет право на честный беспристрастный суд.
– А если бы тебе поручили защищать какого-нибудь отъявленного негодяя? – спрашиваю я, отворачиваясь от него, не в состоянии больше на него смотреть.
– У меня бы просто не было выбора.
Был бы у него выбор. Если бы его клиентом стал размахивающий ножом Стивен Лейбман или Мешочник Келвин Уитмер, он всегда мог бы отказаться и сказать, что подобные люди не заслуживают защиты.