Свет даже не включаю. Без него лучше. Ложусь спиной на плиты пола, которые холодят лопатки. Потом набираю номер Купа, намертво въевшийся в мою память.
Он берет трубку после нескольких гудков. Голос его охрип со сна.
– Куинси?
Едва я его слышу, как мне тут же становится легче.
– Куп, – говорю я, – у меня, похоже, проблемы.
– Какого рода?
– Кажется, я попала в переплет, из которого сама не выберусь.
До моего слуха доносится далекий шорох простыней – это Куп садится на кровати. Мне в голову вдруг приходит, что он может быть не один. Вполне возможно, что рядом с ним каждую ночь кто-то спит, только вот я об этом ничего не знаю.
– Ты меня пугаешь, – говорит он, – давай, рассказывай, что у тебя произошло.
Но у меня ничего не получается. Это самое каверзное во всей этой ситуации. Я не могу рассказать Купу о своих подозрениях касательно Сэм, не упомянув о своем чудовищном поступке. Все это настолько тесно переплелось, что отделить одно от другого невозможно.
– Думаю, не стоит, – отвечаю я.
– Мне приехать?
– Нет, мне просто хотелось услышать твой голос. И спросить, не можешь ли ты мне что-нибудь посоветовать.
Куп откашливается.
– Очень трудно что-то советовать, не зная, что происходит.
– Пожалуйста, – прошу я.
На несколько мгновений на том конце повисает тишина. Я представляю, как Куп выскальзывает из кровати и надевает форму, собираясь приехать сюда и помочь, независимо от того, хочу я этого или нет. Потом он наконец говорит:
– Я могу сказать только одно: оказавшись в скверной ситуации, проблемы надо решать как можно быстрее.
– А если я не могу?
– Куинси, ты сильнее, чем тебе кажется.
– Нет, – отвечаю я.
– Ты настоящее чудо, хотя сама об этом даже не догадываешься, – говорит Куп, – большинство девушек на твоем месте погибли бы той ночью в «Сосновом коттедже». Но только не ты.
В мозгу опять вспыхивает жуткое, мучительное воспоминание, посетившее меня в парке. Он. Стоит на корточках в «Сосновом коттедже». Почему, черт возьми, ко мне вернулось именно оно?
– Только потому, что ты меня спас, – отвечаю я.
– Нет, – говорит Куп, – тогда ты уже начала спасать себя сама. Поэтому куда бы ты сейчас ни впуталась, я уверен, что у тебя есть силы выбраться.
Я киваю, хотя и знаю, что он меня не видит. Я делаю так потому, что думаю, что он был бы рад увидеть мое согласие.
– Спасибо тебе, – говорю я, – и прости, что разбудила.
– Никогда не проси прощения за то, что со мной связалась, – говорит Куп, – я для того и существую.
Я это знаю. И несказанно ему благодарна.
Когда Куп дает отбой, я продолжаю лежать на полу, сжимая в руке телефон. Неподвижно на него смотрю, прищурившись от яркого света дисплея, и наблюдаю, как часы в верхней части экрана отсчитывают одну минуту, затем другую. Когда проходит еще одиннадцать, я начинаю понимать, что нужно сделать, хотя от одной мысли об этом меня мутит.
Так что я ищу в смартфоне смс от Джоны Томпсона и набираю ответ, сражаясь с собственными пальцами за каждое нажатие.
готова поговорить. брайант-парк. ровно в 11.30.
Позднее утро.
Брайант-парк.
Временное затишье перед наплывом жаждущей ланча толпы. Несколько офисных сотрудников уже вытекают из ближайших зданий, решив пораньше улизнуть из своих кабинок. Я смотрю на них сквозь окна Нью-Йоркской публичной библиотеки, завидуя их товарищеским отношениям, их беззаботной жизни.
Утро ясное, хотя все такое же холодное. Полог листвы над тротуарами приобрел пыльно-золотистый цвет. С деревьев свисают лоскуты плюща, уже готового к зиме.
Джону я замечаю сразу – копна его искрящихся на солнце волос появляется на противоположном конце парка и прыгает вверх-вниз, прокладывая себе путь в толпе. Он оделся будто на первое свидание. Клетчатая рубашка. Спортивный пиджак с платком в нагрудном кармане. Бордовые брюки с отворотами. Носков нет, несмотря на октябрьский холод. Какой же претенциозный мудак.
На мне та же одежда, что и вчера: я слишком устала, чтобы рыться в шкафу в поисках чего-нибудь нового. Звонок Купу успокоил меня достаточно, чтобы немного поспать, но этих пяти-шести часов оказалось недостаточно, чтобы наверстать упущенное за последнюю неделю.
Подойдя ко мне, Джона улыбается и говорит:
– Мы с коллегой поспорили на десять долларов, придете вы или нет.
– Поздравляю, – говорю я, – вы только что выиграли десятку.
Джона качает головой.
– Я ставил на неявку.
– Но я, как видите, здесь.
Я даже не пытаюсь скрывать охватившую меня усталость. Голос звучит так, словно я страдаю хронической бессонницей или мигренями. В действительности, всем сразу. Головная боль притаилась сразу за глазами, поэтому я не поворачиваю головы и лишь бросаю на него искоса взгляд, когда он говорит:
– И что теперь?
– А теперь у вас ровно минута, чтобы убедить меня остаться.
– Отлично, – отвечает он, глядя на часы, – но перед тем, как начнется отсчет, у меня есть вопрос.
– Ну конечно же.
Джона почесывает голову, при этом ни один его волосок не двигается с места. Наверняка он прихорашивается часами. Как кошка. Или как эти обезьянки, которые постоянно выискивают что-то у себя в шерстке.
– Вы хотя бы смутно меня помните? – спрашивает он.
Я помню, как он болтался у подъезда моего дома. Помню, как наблевала ему на ноги. Определенно помню, как он сообщил мне истинную и страшную причину смерти Лайзы Милнер. Но кроме этого никаких воспоминаний о Джоне Томпсоне у меня нет, и он догадывается об этом, увидев мое замешательство.
– Не помните, – говорит он.
– А должна?
– Мы с тобой вместе учились в колледже, Куинси. На курсе по психологии.
Вот так сюрприз – это означает, что он на добрых пять лет старше, чем мне казалось. Или страшно ошибается.
– Вы уверены? – спрашиваю я.
– Абсолютно уверен, – отвечает он, – аудитория Тамбурро-холл. Я сидел позади тебя. И не потому, что за каждым было закреплено определенное место.
Да, я помню Тамбурро-холл. Резко уходивший вниз полукруг, в котором гуляли сквозняки. Ряды скамей располагались как на стадионе: колени человека, сидящего сзади, были всего в нескольких сантиметрах от твоего затылка. После первой недели все более или менее постоянно садились на одни и те же места. Я облюбовала себе скамью ближе к галерке, немного слева.
– Простите, но я не могу вас припомнить.
– А вот я тебя точно помню, – говорит Джона. – Ты часто говорила мне «привет», прежде чем сесть.
– Правда?
– Ну да. Ты всегда была очень милой. Помню, что ты казалась счастливой.
Счастливой… Я совершенно не могу вспомнить, когда в последний раз кто-то использовал по отношению ко мне это определение.
– Рядом с тобой всегда сидела еще одна девушка, – продолжает Джона, – она часто опаздывала.
Это он о Жанель, она действительно обычно пробиралась в аудиторию уже после начала занятий, нередко с похмелья. Несколько раз засыпала у меня на плече. После лекции я давала ей свой конспект.
– Вы с ней дружили, – говорит он. – Кажется. Может, ошибаюсь. Помню, вы постоянно с ней пререкались.
– Нет, такого не было, – возражаю я.
– Было-было. У вас были какие-то пассивно-агрессивные отношения. Как будто вы прикидывались лучшими подругами, хотя на самом деле терпеть друг друга не могли.
Я не помню ничего такого, но это не значит, что Джона говорит неправду. Судя по всему, это случалось довольно часто, раз он запомнил.
– Мы были лучшими подругами, – тихо произношу я.
– Господи, – восклицает Джона, неумело делая вид, что только сейчас связал воедино все концы. Наверняка он все знал. Прямо перед ним сидели две девушки, и обе они не вернулись после очередного октябрьского уик-энда.
– Я не должен был об этом говорить.
Конечно, не должен, и я не преминула бы его отчитать, если бы у меня не болела голова и мне не хотелось бы так сильно сменить тему.
– А теперь, когда мы установили, что у меня плохая память, пришло время объяснить, зачем я здесь. Минута пошла.
Джона сразу берет быка за рога, будто торговец на краткой презентации своего товара. Я начинаю подозревать, что он тренировался. Он говорит с гладкостью, которая достигается многократными репетициями.
– Вы недвусмысленно дали понять, что не желаете обсуждать то, что с вами произошло. Я понимаю вас и принимаю вашу позицию. Я буду говорить не о вас, Куинси, – хотя если вам захочется что-то обсудить, знайте, что я всегда рядом, – а о Саманте Бойд.
– Вы сказали, что она меня обманывает. В чем?
– Я до этого доберусь, – отвечает он, – но мне хочется знать, что о ней известно вам.
– А почему вас так интересует Сэм?
– Не меня одного, Куинси. Видели бы вы, какой интерес вызвала статься о вас двоих. Сумасшедшее число просмотров в Интернете.
– Если вы еще раз заикнетесь об этом материале, я встану и уйду.
– Простите, – говорит Джона, и его шея слегка краснеет. Мне приятно видеть, что он хоть немного стыдится своих поступков. – Возвращаемся к Сэм.
– Вы хотите, чтобы я ее поливала грязью, – говорю я.
– Нет! – возражает он, но слишком резкий и высокий голос свидетельствует о том, что я права. – Просто хочу, чтобы вы поделились со мной тем, что вам известно. Вроде краткой биографии.
– Под запись или как?
– Я бы предпочел под запись, – говорит Джона.
– Какая жалость, вам не повезло.
Он начинает меня раздражать. От этого голова начинает чуть больше пульсировать болью, посылая в ноги неугомонную дрожь.
– Давайте пройдемся.
Мы покидаем библиотеку и направляемся в сторону Шестой авеню. В парк стекается все больше людей, которые заполняют асфальтовые дорожки и охотятся на выстроившиеся вдоль них вожделенные скамейки. Нас с Джоной тесно прижимают друг к другу, в итоге мы вынуждены шагать плечом к плечу.
– Публика действительно жаждет узнать о Сэм как можно больше, – говорит он. – Что она собой представляет. Где все это время скрывалась.