Я делаю несколько глубоких вдохов, отчаянно жаждая «Ксанакса», хотя и знаю, что мне нужна ясная голова. Но моя зависимость все же побеждает и выталкивает меня на кухню, чтобы я бросила в рот одну таблетку. Затем я хватаю бутылку виноградной газировки и пью до тех пор, пока она не проскальзывает по пищеводу вниз.
Вооружившись должным образом, я возвращаюсь в комнату Сэм. Теперь мои руки мне подчиняются, и рюкзак легко открывается. Я копаюсь в нем, вытаскиваю ворованную одежду, черные футболки, поношенные лифчики и трусы. Потом появляется бутылка бурбона – новая, даже еще не откупоренная. Она с глухим стуком падает на пол и катится к моим коленям.
Наконец я нащупываю то, что спрятано на самом дне. Щетка для волос, дезодорант, пустой пузырек из-под лекарств. Смотрю на этикетку. «Золпидем». Не «Анитрофилин».
Нахожу «Айфон», позаимствованный Сэм из моего потайного ящичка. Тот самый, что я украла в кафе. Он выключен, скорее всего, сел аккумулятор.
В самом низу пальцы натыкаются на холодные глянцевые страницы. Журнал.
Я выдергиваю его, переворачиваю и смотрю на обложку. Номер «Тайм», потрепанный, со скрепленными степлером страницами, которые вот-вот отвалятся. На обложке ветхий мотель, окруженный полицейскими машинами и небольшими сосенками, увитыми испанским мхом. Заголовок, выбитый красными буквами поперек шиферно-серого неба, гласит: Ужас в отеле.
Тот самый номер «Тайм», который я жадно читала в детстве, трясясь под одеялом, со страхом ожидая кошмарных снов. Я быстро листаю страницы и нахожу ту, которая в детстве так меня пугала. Это еще одна фотография, сделанная в номере мотеля. В открытую дверь виднеется белое пятно – прикрытая простыней жертва.
Рядом с ней узкой колонкой начинается текст:
Сначала ты думаешь, что такое случается только в кино. Что в реальной жизни быть не может. И уж в любом случае не с тобой. Но это случилось. Сначала в студенческом женском клубе в Индиане. Потом в мотеле во Флориде.
Отрывок отзывается в моей голове чем-то знакомым. Как поцелуй дежавю. Не из детства, хотя я тогда наверняка его читала. Это недавнее воспоминание.
Точно те же слова сказала мне Сэм в первую ночь своего пребывания здесь. Разговор по душам. Бутылка бурбона, переходящая из рук в руки. Ее искренний монолог о событиях в «Найтлайт Инн».
На самом деле оказавшийся куском дерьма, слово в слово содранным с журнальной статьи.
Я запихиваю вещи Сэм обратно в рюкзак. Все, кроме журнала, способного стать оружием против нее, и украденного «Айфона», который можно использовать против меня.
Журнал скатываю в трубочку и зажимаю под мышкой, телефон сую за пазуху и фиксирую лямкой лифчика.
Убедившись, что комната выглядит так же, как раньше, я бегу на кухню, хватаю виноградную газировку и сажусь за ноутбук. Открываю его рывком, захожу на «Ютьюб» и вбиваю в поисковой строке «Интервью с Самантой Бойд». В ответ получаю сразу несколько ссылок на различные версии единственного интервью, которое Сэм дала тележурналистам. Все они выложены фриками, которые ведут сайты о реальных убийствах.
На экране та же ведущая, которая когда-то подсунула мне под дверь бумажку, пахнущую духами «Шанель». Выражение лица доброжелательное – маска беспристрастности. Если ее что-то и выдает, то только глаза. Черные и алчные. Как у акулы.
Молодая женщина, которой она задает вопросы, сидит спиной к камере, не попадая полностью в кадр. Зрителю виден только ее силуэт. Девушка, едва вышедшая из подросткового возраста. Изображение размыто, чтобы ее нельзя было узнать.
– Саманта, – спрашивает ведущая, – вы помните, что случилось с вами той ночью?
– Конечно помню.
Этот голос. Он звучит совсем не так, как у той Сэм, которую я знаю. У Сэм, которая сейчас дает интервью, он не такой звонкий, дикция не такая четкая.
– Вы часто об этом думаете?
– Очень, – отвечает сидящая в студии Сэм, – я думаю о нем постоянно.
– Вы имеете в виду Келвина Уитмера? Мешочника?
Темный силуэт экранной Сэм кивает и говорит:
– Знаете, я до сих пор вижу его перед собой. Когда закрываю глаза. Он вырезал в мешке отверстия для глаз. Плюс маленькую дырочку над носом, чтобы дышать. Никогда не забуду, как от его дыхания подрагивала ткань. У него на шее была проволока, фиксировавшая мешок.
Эти слова она тоже украла. Произнесла их при мне, будто в первый раз.
Я возвращаюсь в начало ролика. Когда мисс «Шанель № 5» вперивает в экранную Сэм взгляд своих акульих глаз, у меня начинает кружиться голова.
– Саманта, вы помните, что случилось с вами той ночью?
Я моргаю, на глаза вдруг наваливается усталость.
– Конечно, помню.
Голоса в компьютере отдаляются и теряют внятность.
– Вы часто об этом думаете?
Тело цепенеет. По ладоням и вверх по рукам бегут огненные мурашки.
– Я думаю о нем постоянно.
Крышка ноутбука двоится в глазах, лицо ведущей расплывается все больше. Отведя в сторону взгляд, я вижу вместо кухни лишь мутные цветные полосы. Потом смотрю на виноградную газировку, приобретшую ядовито-лиловый, как костюм Вилли Вонки, цвет. Мои руки одеревенели, и я не могу взять бутылку, поэтому толкаю ее локтем, встряхивая осадок. Отливая голубым сиянием, на дне кружат крошки «Ксанакса».
За спиной раздается голос.
– Я знала, что тебе захочется пить.
Я поворачиваюсь. Она стоит на кухне, полностью одетая, без малейших следов влаги на теле и голове. Где-то далеко-далеко все еще шумит душ, так же тихо, как и струящийся из динамиков ноутбука голос экранной Сэм. Это была приманка. Ловушка.
– Чт…
Я не могу говорить. Язык отяжелел и рыбой трепещет во рту.
– Тссс… – говорит она.
Потом превращается в размытую тень, точно такую же, как ее двойник на экране моего ноутбука. Экранная Сэм возвращается к жизни. Вот только это не Сэм. И скрыть это не могут даже таблетки, буйствующие сейчас в недрах моей нервной системы. Момент истины. Последний на ближайшее будущее.
Может быть, даже навсегда.
– Тина, – говорю я, – Тина Стоун.
Непослушный язык едва ворочается во рту.
Она делает в мою сторону шаг. Я в ответ тянусь к держателю ножей на кухонной стойке. Рука движется медленно-медленно. Я хватаю самый большой нож. В моей руке он весит несколько десятков килограмм.
Я подаюсь вперед, но мои бесполезные ноги превратились в два тяжеленных камня. Мне удается один раз слабо махнуть ножом, а потом он выскальзывает из пальцев, болтающихся, словно макаронины. Кухня опрокидывается, хотя я и понимаю, что на самом деле опрокидываюсь я, заваливаясь набок. Когда череп врезается в пол, свет в глазах меркнет.
Через год после «Соснового коттеджа»
Тина уходила одной из последних. Она сидела на скрипучей койке и смотрела на кровать у противоположной стены, в последнее время принадлежавшую растрепанной пироманке по имени Хизер. Простыни с нее уже сняли, оставив лишь бугристый матрац с продолговатым пятном от мочи. На стене из-под слоя краски пробивались ругательства, которые написала губной помадой предшественница Хизер по имени Мэй. Когда ее перевели, она рассказала Тине о своем тайничке с косметикой.
В общей сложности Тина провела в этой палате три года. Больше, чем где-либо. Не то чтобы она могла выбирать. За нее все решило государство.
Но теперь пришло время уходить. Медсестра Хэтти встала в коридоре и своим скрипучим голосом с деревенским акцентом заорала:
– Закрываемся, ребята! Все на выход!
Тина подняла стоявший у кровати рюкзак. Когда-то он принадлежал Джо. Родители оставили его, когда наводили порядок в палате сына, после его убийства. Теперь он принадлежал ей и вмещал все ее немногочисленные вещи. Ее поражало, какой он легкий.
Выйдя из палаты, Тина даже не оглянулась. В своей жизни она переезжала достаточно часто, чтобы понять, что долгий прощальный взгляд не делает расставание с привычным местом легче. Даже если ты жаждал как можно быстрее отсюда уйти с того самого момента, как впервые переступил порог.
В коридоре Тина встала рядом с другими задержавшимися пациентами, выстроенными на последнюю утреннюю перекличку. Санитарам надо было убедиться не в том, что все тут, а в том, что больше никого не осталось. В полдень двери Блэкторна закрывались навсегда.
Большинство здешних пациентов были слишком безумны, чтобы жить самостоятельно. Их, в том числе и Хизер, уже перевели в другие лечебные учреждения штата. Тина вошла в число тех немногих, кого сочли достаточно здоровым для обычной жизни. Она отслужила свой срок. Теперь ее отпускали на волю.
После переклички ее вместе с остальными отвели в просторную, продуваемую сквозняками комнату отдыха, уже полупустую. Тина увидела, что телевизор сняли со стены, а большинство стульев свалили в углу. Но ее стол все еще стоял на месте. Стол у зарешеченного окна, за которым они с Джо сидели и смотрели на лес за поросшей кустарником лужайкой, мечтая, куда они отправятся, когда выйдут отсюда.
Тина бросила на вид за окном последний взгляд и тут же об этом пожалела, поскольку он напомнил ей Джо. Ей велели о нем не думать.
Но все равно она думала. Постоянно. Ее отъезд ничего не изменит.
Еще ей велели не думать о той ночи. Обо всех ужасах, которые тогда случились. О погибших ребятах. Но разве ей это было под силу? Ведь именно поэтому закрывали больницу. Поэтому ее и остальных выводили отсюда.
Некоторые санитары пришли на них посмотреть. В том числе и Мэтт Кроумли, этот козел с завитыми волосами. Он столько раз совал Тине руку в штаны, что она сбилась со счета. Проходя мимо, она вперила в него взгляд. Он подмигнул ей и облизал губы.
Снаружи стоял микроавтобус, которому предстояло отвезти их на автостанцию. После этого всем будет глубоко наплевать, куда они отправятся, лишь бы не остались здесь.
Перед посадкой медсестра Хэтти протянула ей большой конверт. Внутри был адрес агентства по вопросам соцобеспечения, которое поможет ей найти работу, предоставит все необходимые медицинские справки, даст рекомендации и снабдит скромной суммой наличных, которых, как знала Тина, хватит лишь на каких-то пару недель.