Эйми, с неживыми, как у куклы, глазами.
Крейг, которого оттаскивают от внедорожника.
Бетц и Родни, их почти осязаемый ужас и отчаяние. Они видели больше меня. Все произошло на их глазах.
Но я видела то, чего они не смогли. Его. Он ползал рядом с Эйми и скулил. Потом поднял нож и выставил вперед.
Эта картинка повторяется чаще других. В ней что-то не то, что-то, чего я не могу понять.
Вырвавшись из рук Тины, я бросаюсь в холл, негнущиеся ноги несут меня, подчиняясь лишь настойчивому зову памяти. Мне не хватает воздуха. В груди гулко ухает сердце.
Останавливаюсь я только в гостиной, то есть там, откуда мы начали. Встаю точно на том же месте, где стояла десять лет назад, и гляжу туда, где в последний раз видела Его. Он будто до сих пор здесь, замер на целое десятилетие. Я вижу нож в его руках. Вижу мутные стекла очков. А за ними широко распахнутые, непонимающие глаза, две испуганных луны.
Испуганных мной.
Он боялся меня.
Думал, что я его покалечу. Что это я всех убила.
Я открываю рот, падаю на колени, кашляя, жадно хватая ртом пыльный воздух.
– Это не он, – говорю я, сотрясаясь от кашля, – он не делал этого.
Тина подбегает ко мне, опустив нож и совершенно о нем забыв. Встает передо мной на колени и крепко хватает за руки. Так крепко, что мне больно.
– Ты уверена? – Ее слова окрашены надеждой. Призрачной, трепетной и жалкой. – Скажи мне – ты уверена?
– Да, уверена.
Теперь я понимаю, зачем Тина здесь. Зачем разыскала нас с Лайзой. Она хотела, чтобы я все вспомнила и доказала невиновность Джо, чтобы объявила, что он не сделал ничего плохого.
Все было ради него. Ради Джо.
– Я хотела пойти с ним, – говорит она, – хотела сбежать. Но он попросил меня остаться. Даже когда я пошла за ним по коридору к той сломанной двери. Обещал вернуться за мной позже. И я осталась. Потом мне сказали, что он умер. Что он убил какую-то компанию студентов.
– Я не знала, – говорю я, – я правда думала, что это он.
– Но кто тогда это сделал? Кто их убил?
К горлу желчью поднимается неверие. Я опять закашливаюсь, пытаясь его прочистить.
– Кто-то еще.
– Ты? – спрашивает она. – Это сделала ты, Куинни?
Господи, у нее есть все основания так думать. Я так много всего забыла. Она видела меня в порыве ярости. Все-таки у нее была такая цель – спровоцировать меня, вывести из себя и посмотреть, на что я способна. Я ее не разочаровала.
– Нет! Клянусь, это не я!
– Но тогда кто?
Я качаю головой, совершенно выбившись из сил и едва дыша.
– Не знаю.
Это не так. Кажется, я все-таки знаю. Ко мне приходит еще одно, запоздавшее воспоминание.
Воспоминание о том, как я бегу по лесу и вижу кое-что еще.
Кого-то еще.
– Ты что-то вспомнила, – говорит Тина.
Я киваю. Закрываю глаза. Думаю. Думаю до тех пор, пока голова не начинает гудеть.
И вдруг все вижу, так же отчетливо, как в тот день, когда это все случилось. Я с криками бегу через лес, меня с силой бьет по лицу ветка. Вижу впереди фары и в их ярком свете силуэт человека.
Полицейского. Я вижу его форму.
Она покрыта чем-то темным и влажным. В тусклом лунном свете кажется, что она запятнана моторным маслом. Но я знаю, что это не так. Подбегая к к нему, я уже знаю, что его форма покрыта кровью.
Моей. Кровью Жанель. Кровью всех остальных.
Но я слишком напугана, чтобы размышлять трезво. Особенно когда где-то в лесу скрывается Джо. Гонится за мной. Я все еще чувствую вкус его губ.
Поэтому я стрелой бросаюсь к полицейскому обнимаю его и прижимаюсь платьем к его рубашке.
Кровь к крови.
– Они умерли, – задыхаясь, говорю я, – они все умерли. А он все еще где-то здесь.
И вдруг вижу Джо, продирающегося сквозь кусты. Полицейский достает пистолет и делает три выстрела. Два в грудь, еще один в голову. В моей голове они сейчас звучат так же громко, как и в реальности.
В этот момент я слышу четвертый. Громче, чем в голове. Явно в реальности.
Грохот пролетает по всему дому, отскакивая от стен. Энергия пули тонкой линией тянется от выбитой двери в «Сосновый коттедж». За ней ощущается чье-то присутствие, некая сила, заполняющая комнату.
Мне на лицо брызжет горячая, липкая жидкость.
Ощутив ее, я пронзительно кричу, распахиваю глаза и вижу, что Тина заваливается на бок и выбрасывает вперед руку, которая со стуком падает на пол. Из пальцев выскальзывает нож. Под ней появляется небольшая лужица крови и быстро увеличивается в размерах.
Тина не двигается. Я даже не уверена, что она жива.
– Тина? – говорю я, тряся ее за плечо. – Тина?
От дверного проема доносится какой-то звук. Дыхание. Я поднимаю глаза и вижу Купа. Даже во мраке мне удается разглядеть блеск его голубых глаз, когда он опускает пистолет.
– Куинси, – говорит он и кивает головой.
Он всегда кивает.
Кольцо я замечаю сразу же. Красный перстень, который он носит на безымянном пальце. Знакомый, но вместе с тем непривычный. Я видела его столько раз, что перестала видеть. Воспринимала как нечто само собой разумеющееся, как и многое другое в Купе.
И именно поэтому не узнала его, когда увидела на фотографии на комоде Лайзы Милнер. Лица Купа на снимке не было, только его рука, обнимающая Лайзу за плечи. И кольцо, видимое, но незаметное.
Но теперь я вижу только его – на той же руке, которой он сжимает «Глок». Хотя он его и опустил, указательный палец продолжает подергиваться на спусковом крючке.
– Ты ранена? – спрашивает он.
– Нет.
– Это хорошо, – говорит Куп, – это очень хорошо, Куинси.
Он подходит ближе, его длинные ноги за один шаг преодолевают расстояние, для которого любому другому человеку потребуется сделать два. Еще шаг – и он останавливается рядом, возвышаясь над нами. А может, теперь лишь надо мной. Тина, вероятно, уже мертва. Не знаю точно.
Резким пинком Куп отшвыривает лежащий под рукой Тины нож, который летит в дальний угол, где его поглощает тень.
О том, чтобы бежать, нечего и думать. Палец Купа по-прежнему покоится на спусковом крючке. Чтобы прикончить меня, хватит одного-единственного выстрела. В точности как с Тиной. Я даже не уверена, что смогла бы бежать. Мое горе, таблетки и гнет воспоминаний о той ночи меня парализовали.
– Первые несколько лет я без конца гадал, что же тебе известно, – говорит Куп. – Когда ты в тот день попросила меня прийти в больницу, я решил, что это игра. Что тебе захотелось увидеть меня перед тем, как обо всем рассказать детективам. Я почти уже решил не приходить.
– А почему пришел?
– Думаю, я уже тогда любил тебя.
Я слегка покачиваюсь, ошеломленная отвращением. Случайно я смещаюсь влево, и палец Купа на спусковом крючке напрягается. Я приказываю себе остановиться.
– Сколько их было? – спрашиваю я. – До той ночи?
– Трое.
Колебаний в голосе нет. Это слово он произносит с той же легкостью, с какой заказывает кофе. Я надеялась хотя бы на паузу.
Трое. Задушенная женщина неподалеку от дороги и двое туристов, зарезанных в своей палатке. Все они упоминались в статье, которую я нашла в доме Лайзы. Думаю, она знала, что с ними случилось. И именно из-за этого умерла.
– Это болезнь, – продолжает Куп, – и ты, Куинси, должна меня понять. На самом деле я не хотел этого делать.
Горло сжимают подавленные рыдания. Из носа начинает течь, но я его не вытираю.
– Тогда зачем делал?
– В этих лесах я провел всю жизнь. Бродил по ним, охотился и делал вещи, для которых был еще слишком молод. На той широкой скале я потерял невинность. – От этого воспоминания Куп морщится, недовольный собой. – Она была нашей школьной потаскухой, готовой заниматься этим с кем угодно, даже со мной. Когда все закончилось, меня стошнило в кустах. Боже мой, как же мне было стыдно за то, что я сделал. Мне даже захотелось схватить ее за голову и разбить о ту самую скалу, только чтобы она никому ничего не рассказала. Удержал меня только страх быть пойманным.
Я качаю головой и прижимаю к виску руку. Каждое его слово откалывает от сердца маленький кусочек и разбивает его вдребезги.
– Пожалуйста, замолчи.
Но Куп продолжает говорить, с облегчением человека, который наконец-то смог исповедоваться.
– Но я был любопытным. Видит Бог, был. И решил, что служба в армии выбьет из меня дурь. Что когда меня заставят убивать ради страны, я потеряю к этому вкус. Но ничего не получилось. Я насмотрелся такой жути, что стало еще хуже. Вскоре после того, как я вернулся домой, я оказался в тех же лесах. Сидел в машине, и мне отсасывала какая-то шлюха, которая пыталась доехать автостопом до Нью-Йорка. Теперь я уже не боялся. Война вышибла из меня весь страх. В тот раз я сделал, что хотел.
На моем лице сохраняется бесстрастное выражение, я изо всех сил стараюсь не выдавать ужаса и отвращения, которые бурлят внутри. Не хочу, чтобы он знал, о чем я думаю. Не хочу его злить.
– Клянусь, я собирался сделать это только один раз, – продолжает Куп. – Я избавился от этой потребности. Но я продолжал приезжать в лес. Как правило, с ножом. И когда увидел тех двух туристов, понял, что болезнь меня так и не отпустила.
– А сейчас?
– Я пытаюсь, Куинси. Изо всех сил пытаюсь.
– В ту ночь ты даже не подумал пытаться, – говорю я, дрожа от желания поднять на него глаза и показать, как я его ненавижу.
От моего сердца больше ничего не осталось. Одни только осколки – острые, как нож.
– Я устраивал себе проверки, – говорит Куп, – ходил в этот дом. Поступал всегда так: парковался на дороге, приходил сюда пешком и вглядывался в окна, одновременно надеясь и боясь увидеть что-то такое, что вернет болезнь. Но ничего не происходило. Пока я не увидел тебя.
Мне кажется, я вот-вот потеряю сознание. Молю Бога, чтобы так оно и было.
– Меня послали на поиски парня, сбежавшего из психушки, – продолжает он. – Но вместо эт