С этими словами она опять погрузилась в неподвижность, такую глубокую и страшную, как будто жизнь снова застыла в ней.
– Давно ли ты живешь здесь? – спросил Главк немного погодя, чувствуя, что это безмолвие удручает его.
– О да, очень давно.
– Мрачно же твое жилище!
– Ага! Можно сказать по справедливости, что «ад под нашими ногами», – отвечала ведьма, указывая на землю своим костлявым пальцем. – Скажу тебе по секрету, темные подземные духи угрожают вам своим гневом, вам, людям молодым, красивым и легкомысленным!
– У тебя на языке одни только злые слова, плохо же ты понимаешь гостеприимство! – заметил Главк. – Впредь я согласен лучше подвергаться грозе, чем просить у тебя убежища.
– И хорошо сделаешь. Никто не должен приходить ко мне, кроме несчастных.
– Почему же несчастных? – спросил афинянин.
– Я колдунья Везувия, – отвечала старуха с угрюмой усмешкой, – мое ремесло в том и состоит, чтобы возвращать надежду безнадежным, для несчастных в любви у меня есть любовное зелье, для скупцов – обещания сокровищ, для злых, жаждущих мщения, – ядовитые снадобья. Но для счастливых и для добрых у меня есть одни проклятия! Не беспокой меня более!
Сказав это, страшная обитательница пещеры впала в упорное, мрачное молчание, и Главк тщетно пытался втянуть ее в разговор. По ее суровым, застывшим чертам не было даже заметно, что она слышит его. К счастью, буря, столь же сильная, как и кратковременная, стала утихать. Дождь перестал. Наконец, рассеялись тучи, выглянула луна и залила своим ярким, чистым светом роковое жилище. Никогда, быть может, она не озаряла группы, более достойной кисти художника: красавица Иона сидела около грубого очага. Ее возлюбленный, уже позабыв о присутствии колдуньи, расположился у ног невесты, нежно смотрел ей в глаза и нашептывал слова любви. В некотором отдалении виднелась фигура бледной, испуганной служанки, а страшная колдунья вперла в пришельцев свои мертвенные глаза. Главк и Иона казались совершенно спокойными и довольными (взаимная любовь делает такие чудеса), словно какие-то высшие, неземные создания, попавшие в эту мрачную, нечестивую пещеру, с ее странными, волшебными атрибутами. Лисица поглядывала на них из своего угла своими живыми, блестящими глазами. Случайно повернувшись к волшебнице, Главк впервые увидел под ее табуретом сверкающие глаза и голову большой змеи. Быть может, яркого цвета плащ афинянина, накинутый на плечи Ионы, раздражил пресмыкающееся, но только гребень его стал надуваться, как будто оно грозило броситься на неаполитанку. Главк проворно схватил головню из костра, но еще более разъяренная этим движением змея выползла из своего убежища и с громким шипением выпрямилась почти в рост Главка.
– Колдунья! – крикнул он. – Уйми змею, иначе ты увидишь ее мертвой!
– У нее вынуто ядовитое жало! – возразила колдунья, очнувшись при этой угрозе.
Но едва успела она произнести эти слова, как змея кинулась на Главка. Ловкий грек проворно отскочил в сторону и так сильно и метко ударил змею в голову, что она, корчась и извиваясь, упала прямо в горячую золу костра.
Старуха вскочила и бросилась к Главку с лицом, которое годилось бы для злейшей из фурий, до такой степени гневно и свирепо было его выражение, – однако, даже во всем своем ужасе это лицо сохранило очертания и следы былой красоты.
– Ты нашел убежище под моим кровом, – заговорила она медленным, твердым тоном, не согласовывавшимся с выражением ее лица, до такой степени он был спокоен и бесстрастен, – обогрелся у моего очага. Ты отплатил мне злом за добро. Ты ударил, может быть, убил существо, принадлежавшее мне и любившее меня, – мало того, существо, преимущественно перед всеми посвященное богам и почитаемое людьми, как священное. Знай же, какое наказание ожидает тебя: именем луны, покровительницы волшебницы, именем Орка, бога мести, – проклинаю тебя! Будь проклят! Да сгинет твоя любовь, да посрамится твое доброе имя… Да отметят тебя силы ада, да иссохнет и да сгорит твое сердце, в свой последний час вспомни пророческий голос колдуньи Везувия! А ты, – резко обратилась она к Ионе, подняв правую руку…
Но тут Главк стремительно прервал ее.
– Колдунья! Берегись… – вскричал он. – Меня ты прокляла, и я поручаю свою судьбу богам, я не боюсь тебя и презираю! Но осмелься только произнести хоть слово против этой девушки, и проклятие на твоих мерзких устах мгновенно превратится в предсмертный стон. Берегись!..
– Я кончила, – отвечала старуха с диким хохотом, – ибо судьба той, которая любит тебя, связана с твоей судьбой, тем более что из ее уст я слышала твое имя, теперь я знаю, как назвать тебя, отдавая во власть демонов. Главк – будь проклят!
С этими словами она отвернулась от афинянина и, опустившись на колени возле раненой змеи, которую вытащила из очага, уже не обращала ни на кого внимания.
– О Главк, – прошептала Иона в ужасе, – что мы сделали? Поскорее бежим отсюда! Гроза миновала. Добрая хозяйка, прости его, возьми свои слова назад, – он хотел только защитить себя! Прими этот залог мира и откажись от своих слов! – И Иона, нагнувшись, положила свой кошель на колени старухи.
– Прочь! – крикнула та гневно. – Вон отсюда. Проклятие произнесено, – одни Парки могут развязать этот узел. – Прочь!
– Пойдем, дорогая, – сказал Главк нетерпеливо. – Неужели ты думаешь, что боги небес или ада услышат бессильный бред сумасшедшей старухи? Пойдем!
Под сводами пещеры долго отдавался эхом страшный хохот колдуньи, – она так и не удостоила посетителей другим ответом.
Влюбленные вздохнули свободно, выйдя на свежий воздух. Однако сцена, которой они были свидетелями, слова и хохот ведьмы тяжело удручали Иону. Даже Главк не мог стряхнуть с себя вынесенное впечатление. Гроза миновала. Лишь по временам раздавались вдали глухие раскаты грома, и далекая зарница боролась с царственным светом луны. С трудом выбрались они на дорогу, где отыскали свой экипаж, уже починенный. Возница громко призывал Геркулеса, умоляя его сказать ему, что сталось с его господами.
Главк тщетно старался развеселить опечаленную Иону, да и ему самому никак не удавалось вернуть своего обычного веселого и бодрого настроения. Скоро они прибыли к городским воротам. При въезде им загородили путь чьи-то носилки.
– Слишком поздно для выезда из города, – крикнул часовой человеку, сидевшему в носилках.
– Ничего не значит, – отвечал знакомый голос, при звуке которого наши влюбленные вздрогнули, – я отправляюсь на виллу Марка Полибия и скоро вернусь. Я Арбак, египтянин.
Страж замолк, и носилки прошли бок о бок с экипажем Главка и Ионы.
– Арбак! И в такой поздний час! Едва оправившись от болезни… Что заставило его выехать из города? – проговорил Главк.
– Увы! – отвечала Иона, заливаясь слезами. – Душа моя все более и более предчувствует беду. «Спасите нас, о боги! – прибавила она про себя, – или, по крайней мере, спасите Главка!»
X. Повелитель с огненным поясом и его клеврет. – Судьба начертала свое пророчество огненными буквами, но кто в состоянии прочесть его?
Арбак выждал, пока миновала гроза, чтобы отправиться под покровом ночи к колдунье Везувия. Несомый надежными рабами, которым он привык доверяться во всех своих секретных экспедициях, он лежал, распростертый в носилках, предаваясь розовым мечтам об удовлетворительной мести и счастливой любви. В таком коротком путешествии рабы двигались тише мулов, и Арбак скоро достиг конца узкой тропинки, которую нашим влюбленным не удалось открыть сразу и которая сквозь густую заросль виноградных лоз вела прямо к притону волшебницы. Здесь носилки остановились. Приказав рабам спрятаться и скрыть носилки в кустах от глаз случайного прохожего, Арбак стал подыматься по крутому склону все еще слабой поступью и опираясь на длинный посох.
Дождь перестал. Небо было ясно, но дождевые капли, стекая с листвы, образовали лужи и ручейки в рытвинах скалистой тропинки.
– Как изумительно сильно действие страстей даже на такого философа, как я, – размышлял Арбак, – страсти заставляют меня, только что вставшего с одра болезни и привыкшего окружать себя изнеженной роскошью, – пускаться в ночное странствие по диким скалам. Но любовь и мщение, достигая своих целей, способны из ада сделать рай.
Чистым, печальным светом озаряла луна путь египтянина, отражаясь в каждой луже и бросая длинные тени на покатые склоны горы. Он видел впереди тот же огонек, который служил путеводителем его намеченным жертвам, но теперь при лунном свете казался гораздо тусклее.
Достигнув входа в пещеру, он остановился перевести дух. Затем со своей обычной спокойной, величественной осанкой переступил через порог зловещего жилья.
Лисица вскочила при появлении незнакомого и протяжным воем известила свою хозяйку о его приходе. Колдунья сидела на прежнем месте в мрачной, мертвенной неподвижности. У ног ее на подстилке из сухих трав, полускрывавших ее, лежала раненая змея. Но зоркий глаз египтянина тотчас же заметил ее чешую, сверкающую при свете костра в то время, как она то вытягивала, то свивала свои кольца от боли и гнева.
– Прочь, раба! – крикнула колдунья на лисицу, и животное по-прежнему покорно улеглось на пол, притихнув, но зорко наблюдая своими блестящими глазами.
– Встань, слуга ночи и Эреба! – повелительно проговорил Арбак. – К тебе явилось существо, еще более сведущее в твоем искусстве! Встань и приветствуй его.
При этих словах старуха повернулась и бросила взгляд на высокую фигуру и на мрачные черты египтянина. Долго смотрела она пристальным взором на незнакомца, стоявшего перед ней в восточных одеждах, со сложенными на груди руками и надменным челом.
– Кто ты такой, – молвила она наконец, – что похваляешься, будто превосходишь в искусстве меня, волшебницу огненных полей, дочь погибшего этрусского племени?
– Я тот, у кого черпали свою науку все мудрецы, занимающиеся магией – от севера к югу, от востока к западу, от Ганга и Нила до долины Вессалии и берегов желтого Тибра!..