етства она была продана в рабство, попала в руки жестокого хозяина: немудрено, что добрые чувства, которыми она была наделена от природы, заглохли и иссякли. Ее понятия о добре и зле спутались благодаря страсти, всецело овладевшей ею. В душе ее бушевали те же сильные, трагические чувства, какие мы видим у женщин классической древности – у Мирры и Медеи.
Прошло много времени. Вдруг послышались легкие шаги, и кто-то вошел в комнату, где сидела Нидия, погруженная в мрачную задумчивость.
– О! Благодарение бессмертным богам! – воскликнула Юлия. – Вот я и вернулась, вышла, наконец, из этой страшной пещеры. Идем, Нидия, идем скорее!
Только когда они сели в носилки, Юлия заговорила снова.
– Ах, – сказала она, вздрагивая, – какая сцена! Какие ужасные заклинания! И это мертвенное лицо! Но не будем вспоминать об этом. Я достала зелье, – колдунья ручается за его действие. Моя соперница сразу опротивеет ему, и я стану единственным кумиром Главка.
– Главка? – воскликнула Нидия.
– Да, дитя мое. Сперва я сказала тебе, что люблю не афинянина, – но теперь я убедилась, что можно вполне довериться тебе – да, я люблю красивого грека!
Легко себе представить, что почувствовала Нидия, услыхав это признание, – она сама помогала, способствовала тому, чтобы отвлечь Главка от Ионы, но только для того, чтобы силой волшебства еще безнадежнее привязать его к другой! Сердце ее сжималось так, что у нее захватывало дыхание. В потемках Юлия не могла заметить волнения своей спутницы. Она продолжала болтать о действии волшебного зелья, о близком торжестве над Ионой, по временам вдруг вспоминая об ужасах пережитого приключения, о невозмутимости Арбака и его власти над страшной колдуньей.
Между тем Нидия успела опомниться, неожиданная мысль пришла ей в голову, ведь она будет ночевать в комнате Юлии, не завладеть ли ей самой волшебным зельем?
Они вернулись в дом Диомеда и прошли прямо в комнату Юлии, где был приготовлен ужин.
– Выпей вина, Нидия, ты, должно быть, озябла. Что до меня касается, то я совсем окоченела.
И Юлия не колеблясь сделала несколько глотков вина, приправленного разными пряностями.
– У тебя снадобье? – спросила Нидия. – Дай мне подержать его в руках. Какая маленькая склянка! Какого цвета зелье?
– Прозрачно, как вода, – отвечала Юлия, взяв пузырек из рук Нидии, – его не отличишь от простой воды. Колдунья уверяет, что оно безвкусно. Как ни мала склянка, ее достаточно, чтобы обеспечить верность на всю жизнь. Ее можно влить в любой напиток, и Главк узнает, что он выпил, лишь тогда, когда почувствует на себе действие моего зелья.
– Итак, это напиток по виду совсем как вода?
– Да, такой же прозрачный и бесцветный! Милая водица! Как ты сияешь сквозь хрусталь, словно роса, озаренная луною, так же светлы и радостны мои надежды!
– А чем закупорена склянка?
– Простой пробочкой, вот я ее вынула – запаха ровно никакого. Странно, снадобье, по-видимому, не действующее ни на одно из чувств, в то же время способно повелевать всеми чувствами!
– Его действие мгновенно?
– По большей части, но иногда оно заставляет ждать себя несколько часов.
– О, какой прелестный запах! – сказала вдруг Нидия, взяв со стола небольшой флакон и с наслаждением вдыхая аромат духов.
– Ты находишь? Флакон украшен довольно дорогими каменьями. Но ты отказалась от браслета вчера утром, не хочешь ли взять это флакон?
– Мне кажется, что это именно такие духи, которые напоминают щедрую Юлию тому, кто не может видеть ее лица. Если флакон не слишком дорог…
– О, у меня есть множество других, гораздо более драгоценных, возьми этот себе, дитя мое.
Нидия поблагодарила и спрятала флакон на груди.
– И это зелье всегда действительно, кто бы ни воспользовался им?
– Говорят, его сила такова, что если б даже он был влит самой отвратительной старухой, и тогда Главк стал бы считать ее красавицей, единственной в мире!
Юлия, разгоряченная вином, была полна оживления и восторга. Она громко смеялась, болтала о том о сем и только поздно ночью, почти под утро, позвала своих рабынь, чтобы раздеться.
Отпустив их, она сказала Нидии:
– Я ни за что не хочу расстаться с этим дивным зельем до тех пор, пока не настанет время воспользоваться им!
Сказав это, она положила склянку под подушку. Сердце Нидии сильно забилось.
– Отчего ты пьешь одну воду, Нидия, выпей вина, оно стоит рядом.
– У меня лихорадка, – отвечала слепая, – вода освежает меня. Я поставлю графин возле постели, это прохлаждает в летнюю ночь. Благородная Юлия, я принуждена уйти от тебя очень рано утром… Так приказала Иона, быть может, раньше твоего пробуждения, поэтому прими теперь же мои искренние поздравления.
– Благодарю. В следующий раз, когда мы встретимся, Главк уже будет у ног моих.
Обе улеглись в постель, и Юлия, утомленная впечатлениями прошедшего дня, очень скоро заснула. Но вессалийку волновали тревожные, жгучие мысли, и она не могла сомкнуть глаз. Она прислушивалась к спокойному дыханию Юлии, и ее чуткое ухо, привыкшее улавливать малейшие звуки, вскоре убедило ее, что красавица спит крепким сном.
– Ну а теперь помоги мне, о Венера! – тихо прошептала слепая.
Осторожно поднявшись с постели, она вылила на мраморный пол духи, подаренные Юлией, тщательно выполоскала флакон чистой водой и, без труда отыскав постель Юлии (ведь день и ночь были для нее одинаковы), засунула дрожащую руку под подушку и вытащила пузырек со снадобьем. Юлия не шевельнулась, ее ровное дыхание опахнуло пылающие щеки слепой девушки. Затем, откупорив склянку, Нидия перелила ее содержимое во флакон из-под духов, а склянку наполнила чистой водой, от которой, по словам Юлии, так трудно отличить таинственное зелье, и, не медля, опять сунула ее на прежнее место. Проделав все это, она снова улеглась в постель и с волнением ждала рассвета.
Взошло солнце. Юлия все еще спала. Нидия беззвучно оделась, спрятала свое сокровище на груди, взяла своей посох и поспешно вышла из дома.
Привратник Медон ласково поздоровался с нею, когда она спускалась с лестницы, но она не слышала его: в голове ее вихрем проносились смутные, беспорядочные мысли. Чистый утренний воздух не освежил ее пылающего лица.
– О Главк! – шептала она. – Все зелья всесильной магии не могут заставить тебя полюбить меня так сильно, как я люблю тебя! А Иона?.. Но нет, прочь сомнения, прочь угрызения совести! Главк – вся жизнь моя в твоей улыбке, а твоя судьба… О радость! О надежда! О восторг! Твоя судьба – в моих руках!..
Часть четвертая
I. Размышления о рвении древних христиан. – Опасное решение. – Иногда и у стен бывают уши, в особенности у стен священных
Рассматривая историю первых времен христианства, нетрудно убедиться, насколько необходим был для торжества новой веры дух горячего, ревностного прозелитизма, который, не страшась опасностей, не допуская никаких сделок, вдохновлял подвижников и поддерживал мучеников. В господствующей церкви дух нетерпимости может скорее повредить делу, но в церкви юной, подвергающейся преследованиям, этот же дух поддерживает и укрепляет. Необходимо было осуждать, презирать, всячески опровергать все другие веры, чтобы победить соблазны, которые они могут представить. Необходимо было верить, что учение евангельское не только есть истинная вера, но что это единственная вера, дающая спасение. Это придавало мужество христианам к перенесению суровых правил их учения и подбодряло их в священном, опасном деле обращения язычников в христианство. Так как по суровым принципам веры добродетель и царствие небесное были уделом немногих избранных, так как все иные боги считались демонами, а всех исповедующих иную религию ожидали муки ада, то первые христиане, естественно, старались обращать в свою веру близких, – родных и друзей, чтобы спасти их от погибели. Вдобавок к этому присоединялось еще другое, более высокое побуждение – желание содействовать славе Божьей. Проникнувшись такими убеждениями, христианин смело боролся со скептицизмом одних, с ненавистью других, преодолевал презрение философов и священный трепет толпы, – самая его нетерпимость служила ему лучшим орудием успеха, и язычники стали, наконец, думать, что, действительно, должно быть нечто святое, им незнакомое в этом решении, которое не останавливалось ни перед какими препятствиями, не страшилось ни опасностей, ни мучений, ни даже казни.
В числе этих пылких, смелых, стойких людей Олинтий был одним из самых усердных. Как только Апекидес, после его крещения, был принят в лоно христианской церкви, назареянин поспешил убедить его в невозможности оставаться долее жрецом Исиды. Ясно, что он не мог исповедовать истинную веру и в то же время продолжать, хотя бы только для виду, поклоняться нечестивым языческим божествам.
Да и притом пылкий, увлекающийся Олинтий рассчитывал воспользоваться положением Апекидеса, как жреца, для того, чтобы показать обманутому народу недостойные проделки, творившиеся в храме Исиды. Он думал, что само Небо послало ему это орудие, чтобы раскрыть, наконец, глаза толпе и, быть может, подготовить путь к обращению целого города. Он не колеблясь обратился к энтузиазму Апекидеса, стараясь возбудить его мужество и подстрекнуть его усердие. Они условились встретиться вечером, в день крещения Апекидеса, в роще Цибелы, уже описанной нами.
– В первый же раз, когда обратятся за советом к оракулу, – сказал Олинтий, с жаром наставляя новообращенного, – подойди к решетке, громко провозгласи перед толпой, что она жертва обмана, пригласи присутствующих войти, чтобы они сами могли убедиться в грубом, надувательском механизме который ты описывал мне. Не бойся ничего. Господь, спасший Даниила из рва львиного, защитит и тебя. Все мы, члены христианской общины, будем в толпе. Мы станем убеждать сомневающихся, и при первой же вспышке негодования и гнева в толпе, я сам водружу на этом же алтаре пальмовую ветвь, символ Евангелия, на меня снизойдет Дух Святой и будет глаголить моими устами.