Кровь его застыла в жилах, волосы поднялись дыбом. Какое таинственное, сверхъестественное существо могло забраться в это страшное уединение?
– Кто там? – крикнул он в новой тревоге. – Какой призрак, какая страшная Larva посетила несчастного Каления?
– Жрец, – отвечала вессалийка, – помимо ведома Арбака я была, по воле богов, свидетельницей его коварства. Если я смогу сама выбраться отсюда, я попытаюсь спасти тебя. Но отвечай на мои вопросы в замочную скважину.
– О! Небесный дух! – воскликнул жрец с восторгом, повинуясь приказанию Нидии. – Спаси меня, и я продам все кубки из самого храма, чтобы отплатить тебе за твою доброту.
– Не нужно мне твоего золота, а нужна только твоя тайна. Хорошо ли я расслышала? Ты можешь спасти афинянина Главка от тяжкого обвинения, угрожающего его жизни?
– Могу, могу! За это и запер меня здесь вероломный египтянин (да разразят его фурии), за это он и оставил меня умирать с голоду и гнить в этом подвале…
– Афинянина обвиняют в убийстве, можешь ли ты опровергнуть обвинение?
– Только освободи меня, и тогда ни одна самая надменная голова в Помпее не будет в такой безопасности, как голова грека. Я собственными глазами видел, как совершилось преступление, видел Арбака наносящим удар, я могу уличить истинного преступника и спасти невинного. Но если я погибну, тогда и он умрет. Разве ты принимаешь в нем участие? О, благословенная незнакомка, в моем сердце приговор, осуждающий или спасающий его!
– И ты дашь полное показание всего, что знаешь?
– О да! Хотя бы сам ад раскрылся у меня под ногами! Мщение предателю-египтянину, мщение, мщение, мщение!
Между тем как Калений выкрикивал эти последние слова, скрежеща зубами, Нидия поняла, что в его лютой страсти именно и заключается спасение афинянина. Сердце ее забилось. Неужели ей предназначено судьбой избавить от смерти ее кумира, ее обожаемого Главка?
– Довольно, – сказала она про себя, – высшие силы, приведшие меня сюда, помогут мне и дальше. Да, я чувствую, что спасу тебя. Жди с терпением и надеждой.
– Будь осторожна, осмотрительна, милая незнакомка. Не пробуй умилостивить Арбака, – у него сердце каменное. Ступай к претору, расскажи ему все, что ты знаешь, добейся приказа произвести обыск, приведи сюда солдат, искусных слесарей, ведь эти замки удивительно крепки. Я могу умереть, умереть с голоду, если ты замешкаешься! Иди, иди! Однако нет, погоди, так страшно остаться одному. Воздух здесь, как на кладбище, а скорпионы… О! Какие-то бледные привидения… О, останься, останься!
– Нет, – молвила Нидия, зараженная ужасом жреца и жаждавшая остаться одной, чтобы все обсудить про себя, – нет, для твоей же пользы я должна уйти. Да подкрепит тебя надежда. Прощай!
С этими словами она ускользнула прочь, ощупывая протянутыми руками колонны, пока, наконец, добралась до дальнего конца залы и достигла входа в галерею, которая вела на открытый воздух. Но там она остановилась, поняв, что рассудительнее было бы подождать, пока не минует ночь и не наступит рассвет. Тогда весь дом будет погружен в сон, и она может выйти незамеченной. Поэтому она еще раз легла наземь и стала считать долгие минуты. В ее сердце, полном надежды, радость была преобладающим чувством. Правда, Главк подвергается смертной опасности, но ей суждено спасти его!
XV. Арбак и Иона. – Нидия выбралась в сад. – Удастся ли ей бежать и спасти афинянина?
Согревшись несколькими глотками душистого вина, приправленного пряностями и столь ценимого в богатых классах, Арбак почувствовал на сердце непривычную легкость и ликование. Во всяком достигнутом успехе кроется гордость, которая чувствуется не меньше, даже если цель была преступна. Наша тщеславная человеческая натура, прежде всего чванится в сознании своего совершенства и достигнутого успеха, а уже потом является страшная реакция угрызений.
Но вряд ли Арбак стал бы испытывать угрызения совести по поводу участи презренного Каления. Он изгнал из своей головы самое воспоминание о мучениях жреца и его жестокой смерти: он сознавал только, что для него самого миновала великая опасность и что возможный враг обречен на молчание. Теперь ему оставалось одно – объяснить жрецам исчезновение Каления, а это, думал он, нетрудно будет сделать. Калений часто посылался им с различными религиозными миссиями в соседние города. Поэтому Арбак мог уверить, что и теперь послал его с приношениями в Геркуланум и Неаполис, в тамошние храмы Исиды, с умилостивительными жертвами богине, разгневанной недавним убийством своего жреца, Апекидеса. Когда Калений умрет, тело его можно будет выбросить, перед отплытием египтянина из Помпеи, в глубокий поток Сарна. А в случае, если б его нашли, убийство можно было бы свалить на назареян, как отместку за казнь Олинтия на арене. Перебрав мысленно все эти планы для личного ограждения, Арбак старался позабыть о злополучном жреце и, воодушевленный успехом, недавно увенчавшим его замыслы, всецело предался мечтам о Ионе. В последнее их свидание она прогнала его от себя с упреками и горьким презрением, и этого не могла вынести его надменная натура. Теперь он чувствовал себя достаточно уверенным в себе, чтобы искать другого свидания. В этом отношении он не отличался от других людей. Он беспокойно искал присутствия возлюбленной, хотя она даже оскорбляла и унижала его. Из уважения к ее горю он не снял с себя темной, будничной одежды, но, умастив благовониями свои черные кудри и расположив складки туники как можно изящнее, направился в комнату неаполитанки. Подойдя к рабу, сторожившему дверь, он осведомился, не легла ли уже Иона. Узнав, что она еще не спит и, по-видимому, успокоилась, он отважился войти. Он застал свою прелестную питомицу сидящей за маленьким столиком, подпирая голову обеими руками, в задумчивой позе. Однако лицо ее не имело обычного выражения кроткой ясности, делавшего ее похожей на Психею. Губы ее были полуоткрыты, глаза смотрели неопределенно и рассеянно, а длинные темные волосы, падавшие небрежными, растрепанными прядями на ее шею, еще более оттеняли бледность ее щек, уже утративших прежнюю округлость очертаний.
Арбак молча глядел на нее несколько минут, прежде чем подойти. Она тоже подняла глаза и, когда увидела, кто вошел, закрыла их со страдальческим выражением, но не двигалась.
– Ах, – произнес Арбак тихим, страстным голосом, почтительно, даже смиренно приближаясь к ней и садясь в небольшом отдалении от стола, – ах, если б смерть моя могла победить твою ненависть, как я желал бы умереть! Ты несправедлива ко мне, Иона, но я снесу несправедливость безропотно, только позволь мне видеться с тобой иногда. Укоряй, оскорбляй меня, если хочешь, я научусь претерпевать все твои оскорбления. Даже самые гневные слова из уст твоих слаще для меня музыки самых гармонических лютней. Когда ты молчишь, мне кажется, что весь мир замер, для меня нет света, нет жизни и радости без сияния твоего лица, без мелодии твоего голоса…
– Возврати мне моего брата и моего жениха, – молвила Иона спокойным, молящим тоном, и несколько крупных слез скатилось по ее щекам.
– Как желал бы я воскресить одного и спасти другого! – воскликнул Арбак с притворным чувством. – Да, чтобы сделать тебя счастливой, я отрекся бы от своей злополучной любви и соединил бы твою руку с рукой афинянина. Быть может, он еще выпутается из своего процесса (Арбак постарался, чтобы она не узнала, что суд уже начался). Если так, то можешь судить его сама. И не думай, о Иона, чтобы я стал дольше преследовать тебя мольбами о любви. Я знаю, что это напрасно. Позволь мне только плакать и горевать вместе с тобою. Прости мои порывы, в которых я глубоко раскаиваюсь! Обещаю более не оскорблять тебя. Дай мне снова сделаться для тебя тем, кем я был раньше, – другом, отцом, покровителем. Ах, Иона, пощади меня и прости!
– Я тебе прощаю. Только спаси Главка, и я откажусь от него. О могущественный Арбак! Ты всесилен и в зле и в добре. Спаси афинянина, и бедная Иона никогда его больше не увидит.
С этими словами она встала, пошатываясь, и, упав к его ногам, обвила руками его колени.
– О, если ты действительно любишь меня, если ты человечен, вспомни о прахе отца моего, вспомни о моем детстве, подумай о часах, счастливо проведенных нами вместе, и спаси моего Главка.
Страшная судорога пробежала по всему телу египтянина. Черты его страшно исказились, он отвернулся и проговорил глухим голосом:
– Если б я мог спасти его даже теперь, я спас бы. Но римские законы строги и суровы. А если б мне удалось освободить, спасти его, согласилась бы ты быть моей… Моей женой?
– Твоей? – повторила Иона, вставая. – Твоей женой? Кровь брата моего не отомщена: кто убил его? О Немезида, могу ли я изменить тебе даже ценою жизни Главка. Твоей женою, Арбак? Никогда!
– Иона! Иона! – воскликнул Арбак страстно. – К чему эти таинственные слова? Зачем ты связываешь мое имя с представлением о смерти твоего брата?
– Эти два понятия связаны в моих снах, а сны посылаются богами.
– Пустые бредни! Из-за каких-то снов ты оскорбляешь невиновного и отрекаешься от единственного шанса спасти жизнь твоего возлюбленного.
– Выслушай меня, – сказала Иона твердо, рассудительным, торжественным тоном, – если Главк будет спасен тобою, я все-таки никогда не войду к нему в дом его женою. Но я не могу совладать со своим отвращением к другому браку, я не могу выйти за тебя. Не прерывай меня… Но заметь себе, Арбак, если Главк умрет, я в тот же день разрушу все твои козни и оставлю любви твоей один мой прах. Да, ты можешь отнять у меня кинжал и яд, можешь заточить меня в тюрьму, заковав в цепи, но мужественная душа, решившаяся ускользнуть из твоих сетей, всегда найдет средства. Вот эти руки, обнаженные и безоружные, могут порвать узлы жизни. Свяжи их, и мои уста с твердостью откажутся дышать. Ты учен, ты читал, как женщины лишали себя жизни, чтобы избегнуть бесчестия. Если умрет Главк, я не переживу его. Клянусь всеми богами неба, океана и земли, я лишу себя жизни! Я сказала!