С этими словами Иона гордо выпрямилась, как вдохновенная. Вид ее и голос поразил ужасом душу ее собеседника.
– Мужественное сердце! – молвил он, помолчав немного. – Действительно, ты достойна быть моею. О! Я мечтал о подобной участнице в моей судьбе и нашел ее только в тебе. О Иона, – продолжал он с увлечением, – неужели ты не видишь, что мы созданы друг для друга! Как ты не узнаешь что-то родственное твоей собственной энергии, твоему собственному мужеству – в моей возвышенной, независимой душе? Мы созданы для того, чтобы сливать наши симпатии, чтобы вдохнуть новый дух в этот грубый, пошлый мир. Созданы, чтобы осуществить великие цели, которые душа моя, проникнув сквозь темную завесу времени, предвидит в будущем. С решимостью, равной твоей, я презираю твои угрозы о бесславном самоубийстве. Приветствую тебя, как свою супругу! Царица моя – преклоняюсь перед тобой с уважением и смирением, но вместе с тем приношу тебе мое обожание и любовь! Вместе с тобою мы перенесемся за океан, вместе найдем там себе царство, и далекие века увидят длинное потомство царей, рожденных от брака Ионы с Арбаком!
– Ты бредишь! Эти мистические речи приличны скорее какому-нибудь убогому шарлатану, продающему волшебные снадобья на рыночной площади, чем мудрому Арбаку. Ты слышал мое решение, – оно непреложно, как сама Судьба. Орк слышал мой обет, и он записал в книге Гадеса, который ничего не забывает. Исправь же прошлое, о Арбак! Обрати гнев на милость, месть в благодарность – спаси того, кто никогда не будет твоим соперником. Это поступки, приличные самой сущности твоего характера, где есть искры возвышенных, благородных чувств. Такие деяния имеют много значения для всех царей Смерти, они перетянут чашу в тот день, когда душа, отрешившаяся от тела, с трепетом предстанет между Елисейскими полями и Тартаром. Они веселят душу при жизни продолжительнее и лучше, нежели удовлетворение минутной страсти. О Арбак! Послушайся меня и смягчись!
– Довольно, Иона. Все, что я могу сделать для Главка, будет сделано. Но не осуждай меня, если это не удастся. Спроси у моих врагов даже, – не старался ли я отвратить приговор от Главка и, согласно этому, суди меня. Отдохни, Иона. Ночь скоро минет. Оставляю тебя и желаю, чтобы твои сны были более благоприятны человеку, который только и дышит тобою!
Не дожидаясь ответа, Арбак поспешно удалился. Может быть, он боялся услышать еще страстные мольбы Ионы, терзавшие его ревностью, возбуждавшие вместе с тем его сострадание. Но сострадание пришло слишком поздно. Если б даже Иона обещала ему в награду свою руку, он уже не мог бы спасти афинянина теперь, когда показание дано и народ возбужден. Тем не менее, воодушевленный энергией своего духа, Арбак полагался на будущее и думал, что ему еще удастся восторжествовать над женщиной, так всецело овладевшей его страстью.
В то время как рабы помогали ему раздеваться на ночь, в голове его вдруг мелькнула мысль о Нидии. Он почувствовал, как необходимо, чтобы Иона никогда не узнала о безумии своего жениха, иначе это могло бы оправдать его в возводимом на него преступлении. А между тем ее слуги могли уведомить ее, что Нидия находится под одним с нею кровом, и тогда Иона пожелает увидеться с нею. Чуть только эта мысль пришла ему в голову, он обратился к одному из своих отпущенников:
– Ступай, Каллий, тотчас же к Созию и скажи ему, чтобы он ни под каким видом не выпускал слепой рабыни, Нидии, из ее комнаты. Постой, сперва сходи к рабыням, прислуживающим моей питомице, и предупреди их, чтобы они не уведомляли ее о присутствии слепой девушки под моим кровом. Ступай скорее!
Отпущенник повиновался. Передав поручение своего господина прислужницам Ионы, он отправился к достойному Созию. Он не нашел его в маленьком чулане, отведенном ему в виде кубикулума. Он громко позвал его по имени и из комнаты Нидии услышал голос Созия, отвечавшего:
– О Каллий! Это ты, тебя ли я слышу? Хвала богам! Отопри дверь, прошу тебя!
Каллий отодвинул засов, из-за двери мгновенно показалось огорченное лицо Созия.
– Как ты забрался в комнату молодой девушки? Созий! Proh pudor! Разве мало спелых плодов на стене, что ты польстился на такой зеленый…
– Не называй имени этой маленькой колдуньи, – прервал его Созий нетерпеливо, – она погубит меня!
И он немедленно рассказал Каллию об истории воздушного демона и о бегстве вессалийки.
– Ну, пропал ты, бедняга Созий, а мне только что дано самим Арбаком поручение к тебе, чтобы ты ни под каким видом не выпускал ее из комнаты ни на минуту!
– Ах, я несчастный! – воскликнул раб. – Что мне делать? Тем временем она успела обежать половину всей Помпеи! Но завтра, впрочем, я постараюсь изловить ее, только не выдавай моей тайны, милый Каллий!
– Я сделаю все, что смогу сделать, по дружбе, не повредив самому себе. Но уверен ли ты, что она вышла из дому? Может быть, она тут где-нибудь прячется?
– Возможно ли это? Она легко могла выбежать в сад, а калитка ведь была отворена, говорят тебе.
– Нет, потому что в тот самый час, о каком ты говоришь, Арбак был в саду с жрецом Калением. Я вышел туда собирать травы для ванны моего господина к завтрашнему дню. Я видел, что стол опрокинут, но калитка была затворена, в этом ручаюсь тебе. Калений вошел в сад и, понятно, затворил за собою калитку
– Но она не была заперта.
– Нет, была, так как я сам, рассерженный небрежностью, по милости которой какие-нибудь воры могли растаскать бронзу из перистиля, – я сам повернул ключ в замке, и так как не нашел надлежащего раба, кому бы передать его, то ключ остался у меня до сих пор, – вот он, у меня за поясом.
– О, милосердный Бахус! Недаром же я молился тебе так усердно! Нельзя терять ни минуты. Пойдем, обыщем сад, – она еще, может быть, там!
Добросердечный Каллий согласился помочь рабу и, тщетно обшарив все соседние комнаты и ниши перистиля, они вышли в сад.
Это было приблизительно в то время, когда Нидия решилась выйти из своего тайника и отважилась идти дальше. Ступая на цыпочках, трепетно задерживая дыхание, то скользя мимо обвитых цветами колонн перистиля, то мелькая по полосам лунного света, ложившимся на мозаичный пол, то пробираясь по террасе сада и между мрачными, безмолвными деревьями, она добралась до роковой калитки и нашла ее запертой! Всем нам случалось видеть то выражение страдания, неизвестности, страха, внезапного разочарования осязания, если можно так выразиться, которое разливается вдруг по лицу слепых! Но какие слова в состоянии описать ту невыносимую скорбь, то сердечное отчаяние, какое изобразилось теперь на лице вессалийки? Несколько раз ее маленькие, дрожащие ручки ощупали неумолимую дверь. Бедняжка! Напрасно было все твое благородное мужество, все твои невинные хитрости, твои старания ускользнуть от ищеек и охотников! В нескольких шагах от тебя, издеваясь над твоими попытками, над твоим отчаянием, зная, что ты уже в их власти, и с жестоким терпением выжидая минуты, чтобы схватить тебя, стоят твои преследователи, которых ты не можешь видеть!
– Тише, Каллий, оставь ее, не трогай! Посмотрим, что она будет делать, когда убедится, что дверь действительно заперта.
– Смотри! Она подымает голову к небу… Что-то бормочет… Падает в отчаянии… Нет! Клянусь Поллуксом, она замышляет какую-то новую штуку! Не хочет покориться! Юпитер! Этакий настойчивый характер! Гляди, она вскакивает, бросается назад, придумала что-то! Советую тебе, Созий, дольше не откладывать: забирай ее, прежде чем она успела убежать из сада! Ну, вот, теперь!
– А! Беглянка! Наконец-то я поймал тебя, – воскликнул Созий, схватив несчастную Нидию.
Подобный предсмертному крику зайца, настигнутого собакой, или пронзительному крику ужаса сомнамбулы, внезапно разбуженной, раздался вопль слепой, когда она почувствовала себя в грубых лапах тюремщика. Это был вопль, полный такой дикой агонии, такого отчаяния, что, раз услышав его, нельзя было позабыть. Она почувствовала, как будто последняя спасительная доска вырвана из рук утопающего Главка! Это была борьба и на жизнь и на смерть, и вот смерть восторжествовала!
– Боги! Такой крик всполошит весь дом!
– А у Арбака сон такой чуткий. Заткни же ей глотку! – воскликнул Каллий.
– А! Вот как раз и полотенце, которым юная колдунья завязала мне глаза и омрачила мой рассудок. Вот и ладно, – теперь ты и нема и слепа.
Подхватив легкую ношу на руки, Созий вошел в дом и добрался до той комнаты, откуда бежала Нидия. Там, сняв повязку с ее рта, он оставил ее в одиночестве, столь ужасном и томительном, что в сравнении с ним все муки ада показались бы ничтожными.
XVI. Печаль добрых приятелей по поводу чужого несчастья. – Тюрьма и ее жертвы
Подходил к концу третий и последний день судилища над Главком и Олинтием. Через несколько часов после того, как окончилось заседание суда и приговор был произнесен, небольшое общество помпейской золотой молодежи собралось за роскошным столом Лепида.
– Итак, Главк до конца отрицал свое преступление, – заметил Клавдий.
– Да, но свидетельство Арбака имело решающее значение. Он видел, как нанесен был удар, – отвечал Лепид.
– Но каков же мог быть повод к преступлению?
– Этот жрец был суровый, загадочный человек. Вероятно, он журил Главка за его веселый образ жизни, за пристрастие к игре и, в конце концов, поклялся, что не согласится на брак афинянина с Ионой. Произошел крупный разговор. Главк, очевидно, принесший обильную жертву Бахусу, нанес удар в припадке сильного гнева. Возбуждение от вина и отчаяния вызвали в нем горячечный бред, которым он и страдал несколько дней. И я могу себе представить, что он, бедняга, до сих пор еще, под влиянием этого бреда, не сознает сделанного преступления. Таково, по крайней мере, мудрое заключение Арбака, который был, по-видимому, крайне снисходителен и доброжелателен в своих показаниях.
– Да, своим поведением в этом деле он снискал себе большую популярность. Но, в виду этих обстоятельств, сенату следовало бы смягчить свой приговор.