Встав сегодня на рассвете, я опять заглянула вниз, в пропасть, и увидела огромные обломки камней, несущихся по огненному потоку, более широкому, могучему и багровому, чем даже прошлой ночью. Тогда я взобралась на вершину горы. Там открылась небывалая, громадная впадина, которой я не замечала раньше, и из нее клубился легкий дым. Испарения были смертоносны, я задыхалась, почувствовала дурноту и чуть не умерла. Вернувшись домой, я забрала свое золото и зелья и покинула убежище, где жила столько лет, ибо вспомнила грозное этрусское предсказание, гласившее: «Когда разверзнется гора, город падет. И когда дым увенчает гору Сожженных Полей, будет плач и стенания у очагов приморских учителей». Великий учитель, прежде чем покинуть эти стены для другого, более отдаленного пристанища, я пришла к тебе. Клянусь жизнью, я убеждена, что землетрясение, пошатнувшее город до основания шестнадцать лет тому назад, было только предвестником бедствия, еще более рокового. Ведь стены Помпеи воздвигнуты над Полями Смерти и на берегах недремлющего ада! Прими это предостережение и беги отсюда.
– Благодарю тебя, волшебница, за твое участие и знай, что я сумею вознаградить тебя. Вон на столе золотой кубок, возьми его, он твой. Мне и в голову не приходило, чтобы на свете было, помимо жрецов Исиды, хоть одно существо, которое захотело бы спасти Арбака от погибели. Признаки, что ты заметила в кратере потухшего вулкана, – продолжал египтянин задумчиво, – наверняка предвещают какую-нибудь неизбежную опасность городу, быть может, землетрясение еще сильнее последнего. Как бы то ни было, это новая причина для того, чтобы я поспешил бежать из этих стен. Завтра же соберусь к отъезду. А ты, дочь Этрурии, куда держишь путь?
– Я сегодня же отправлюсь в Геркуланум, а оттуда проберусь по берегу, отыскивая новое пристанище. У меня нет друзей на свете: оба мои товарища – лисица и змея – умерли. Великий Гермес, ведь ты обещал мне лишних двадцать лет жизни!
– Да, обещал, – отвечал Гермес. – Но, женщина, – прибавил он, приподымаясь на локте и с любопытством заглядывая в лицо колдуньи, – скажи мне, пожалуйста, для чего ты так желаешь жить? Какую сладость находишь ты в существовании?
– Не жизнь сладка, а смерть страшна, – возразила волшебница резким, проникновенным тоном, поразившим в самое сердце тщеславного звездочета.
Он вздрогнул, сознавая справедливость этого ответа и, не желая долее удерживать такую непривлекательную гостью, проговорил:
– Однако время идет, а я должен приготовиться к сегодняшнему торжеству. Прощай, сестра! Наслаждайся, насколько можешь, тленом жизни!
Колдунья, спрятав драгоценный подарок Арбака в широких складках своей одежды, встала, собираясь уходить. Дойдя до двери, она остановилась и обернулась.
– Быть может мы уже больше не увидимся на земле. Но куда девается пламя, покидая пепел? Оно носится – туда, сюда, вверх и вниз, как испарение болота, и его можно видеть в топях озера, внизу. Так колдунья и маг, ученица и учитель, великий человек и презренное существо могут встретиться когда-нибудь. Прощай!
– Прочь, зловещая ворона! – пробормотал Арбак, когда дверь затворилась за колдуньей с ее лохмотьями.
Озабоченный своими собственными мыслями, еще не успев оправиться от ужасного сна, он поспешно позвал своих рабов.
Было в обычае являться на торжества амфитеатра в праздничных одеждах, и в этот день Арбак занялся своим туалетом еще тщательнее обыкновенного. Он надел тунику ослепительной белизны, многочисленные украшения состояли из самых драгоценных камней. Поверх туники была наброшена легкая восточная одежда – не то платье, не то плащ, окрашенный дорогим тирским пурпуром. Сандалии до половины ноги были усыпаны каменьями и украшены золотом.
С шарлатанством, присущим его жреческому званию, Арбак никогда не пренебрегал в торжественных случаях ухищрениями, которые ослепляют простой народ и внушают ему уважение. В этот день, который должен был избавить его навеки, ценою жизни Главка, и от соперника, и от возможности быть выведенным на чистую воду, он чувствовал, как будто одевается на какое-то особенное торжество или на брачный пир.
Согласно обычаю, знатные люди отправлялись на игрища амфитеатра не иначе, как в сопровождении целой свиты рабов и отпущенников. И длинная процессия челяди Арбака уже выстроилась, чтобы провожать носилки своего господина.
И только рабы, приставленные к Ионе, и почтенный Созий, как тюремщик Нидии, к великому их огорчению, были принуждены остаться дома.
– Калий, – вполголоса сказал Арбак своему отпущеннику в то время, как тот застегивал ему пояс. – Мне надоела Помпея. Я собираюсь покинуть ее через три дня, если ветер окажется благоприятным. Ты знаешь корабль, что стоит в гавани и принадлежит Нарзесу из Александрии, я приобрел его. Послезавтра мы начнем переносить туда мое имущество.
– Так скоро! Ну, хорошо. Приказание Арбака будет исполнено. А питомица его Иона?
– Едет со мной. Довольно! Какова погода сегодня утром?
– Пасмурная и душная. К полудню, вероятно, будет невыносимо жарко.
– Несчастные гладиаторы и еще более злополучные преступники! Ступай вниз и посмотри, готовы ли рабы.
Оставшись один, Арбак зашел в свой рабочий кабинет, а оттуда на наружный портик. Он увидел густую толпу, нахлынувшую к амфитеатру, услышал крики народа, треск веревок, при помощи которых растягивали громадный навес, долженствовавший защищать граждан от лучей палящего солнца, чтобы они могли любоваться в свое удовольствие муками своих ближних. Вдруг пронесся какой-то дикий, странный крик и замер… То был рев льва. В толпе наступила тишина, но вслед за нею тотчас же раздался веселый хохот: чернь потешалась над голодным нетерпением царственного зверя.
– Скоты, – промолвил Арбак с презрением, – после этого разве они не такие же убийцы, как я? Но я убил ради самосохранения, а они делают из убийства забаву.
Тогда он устремил тревожный, любопытный взгляд на Везувий. Опоясанный чудными виноградниками, безмятежно, подобно вечности, выделялась могучая гора на фоне тихих небес.
«Ну, у нас еще есть время, если даже готовится землетрясение», – подумал Арбак и вернулся назад.
Проходя мимо стола, где лежали его мистические свитки и халдейские вычисления, он сказал:
– Священное искусство! Я не старался узнать твоих велений с тех пор, как миновал кризис и опасности, предсказанные тобою. К чему? Я знаю, что впредь путь мой будет ровен и гладок. Разве события уже не доказали это? Прочь сомнения, прочь жалость! О сердце, носи в себе на будущее время только два образа, две мечты: «Царство и Иона»!
II. Амфитеатр
Нидия, успокоенная уверением Созия, по возвращении его домой, что письмо ее передано Саллюстию в собственные руки, снова стала предаваться надежде. Без сомнения, Саллюстий, не теряя времени, отправится к претору, поспешит в дом египтянина, ее выпустят на волю и откроют темницу Калению. В ту же ночь Главк будет свободен… Увы! Миновала ночь, наступил рассвет, а она ничего не слыхала, кроме торопливого топота рабов по зале и голосов их во время сборов к отправлению на зрелище. Но вот до ее уха донесся и властный голос Арбака. Затем весело грянула музыка. Процессия тронулась в путь к амфитеатру, чтобы насладиться предсмертными муками афинянина!
Шествие Арбака двигалось медленно, с подобающей торжественностью, покуда не достигло того места, где должны были останавливаться все колесницы и носилки. Там Арбак сошел с носилок и направился к входу, предназначенному для наиболее почетных посетителей. Его рабы, смешавшиеся с толпой, были размещены служащими, отобравшими у них входные билеты, на места в «популярий» (места для простого народа). Со своего места Арбак мог объять взором всю несметную, нетерпеливую толпу, наполнявшую громадный амфитеатр.
На верхних скамьях, отдельно от зрителей-мужчин, сидели женщины, и их яркие наряды делали эти места похожими на пестрый цветник. Нечего и говорить, что это была самая болтливая часть собрания. Многие взоры устремлялись на них вверх, в особенности со скамеек, отведенных для молодых, неженатых мужчин. На низших местах, вокруг арены, сидели самые знатные и богатые зрители – судьи, сановники, сенаторы и всадники. Проходы, которые через коридоры направо и налево вели к этим местам на обоих концах овальной арены, служили также входами для бойцов. Крепкая ограда вдоль этих проходов служила защитой на случай, если бы зверям вздумалось уклониться от своего пути, и принуждала их идти прямо к намеченной жертве. Вокруг парапета, возвышавшегося над ареной, откуда постепенно поднимались места для публики, были надписи с именами гладиаторов, грубые фрески, относящиеся к играм, которым посвящен был амфитеатр. По всему зданию проведены были невидимые трубы, посредством которых в течение дня несколько раз зрителей опрыскивал освежающий, благоуханный дождь. Служащие при амфитеатре все еще были заняты натягиванием огромного навеса (велария), покрывавшего весь амфитеатр – ухищрение роскоши, изобретением которого похвалялись жители Кампании. Навес состоял из белоснежной апулийской шерстяной ткани, украшенной широкими пунцовыми полосами. В этот день, однако, вследствие ли неопытности рабочих или какого-нибудь недосмотра в устройстве, навес не удавалось натянуть так удачно, как всегда. И в самом деле, по причине громадного протяжения навеса, задача эта представляла много трудностей и требовала большого искусства, так что ее редко можно было решить в ветреную, бурную погоду. В этот день, впрочем, в воздухе была необыкновенная тишина, и зрители не находили никакого извинения неловкости рабочих, и когда все-таки осталось большое отверстие в навесе, благодаря упорному отказу одной части велария примкнуть к остальным, тогда раздался громкий ропот общего недовольства.
Эдил Панса, распоряжавшийся представлением, казался особенно раздосадованным этой неудачей и призывал проклятия на голову главного устроителя игрищ, который возился, пыхтел, обливался потом и тщетно расточал бестолковые распоряжения и бесполезные угрозы.