– Это, действительно, жрец Калений, – с важностью проговорил претор. – Что ты имеешь сказать, Калений?
– Арбак египтянин – убийца Апекидеса, жреца Исиды. Я собственными глазами видел, как он нанес удар. Из мрака темницы, куда он бросил меня, от ужасов голодной смерти боги спасли меня, чтобы я объявил о преступлении! Освободите афинянина, он невиновен!
– Так вот почему пощадил его лев! Какое чудо, какое чудо! – воскликнул Панса.
– Чудо, чудо! – кричал народ. – Удалить афинянина, а Арбака бросить льву!
И крик этот разнесся эхом по долам, холмам и по всему берегу моря: «Арбака бросить льву!»
– Слуги, уведите обвиняемого Главка, но все же держите его под стражей, – распорядился претор. – Сегодня боги творят чудеса!
Когда претор произнес приказание об удалении Главка, раздался чей-то крик восторга, крик женщины, почти ребенка. Он прозвучал в сердцах всего собрания с электрической силой, так трогателен, так свят был этот детский голос! И чернь отвечала на него сочувственными восклицаниями.
– Молчать! – крикнул претор. – Что это такое?
– Слепая девочка Нидия, – отвечал Саллюстий. – Благодаря ей одной Калений освобожден из темницы, а Главк спасен из львиной пасти.
– Об этом после, – молвил претор. – А теперь, Калений, жрец Исиды, ты обвиняешь Арбака в убийстве Апекидеса?
– Обвиняю.
– Ты сам видел, как совершилось преступление?
– Видел, претор, собственными глазами.
– Пока довольно, подробности следует оставить для более удобного времени и места. Арбак, ты слышишь, какое обвинение возведено на тебя, ты еще не говорил ни слова, – что ты имеешь сказать?
Взоры толпы давно уже были устремлены на Арбака. Как только появились Саллюстий с Калением, он, правда, слегка смутился, при криках: «Бросить Арбака льву!» он даже задрожал, и темно-бронзовый оттенок щек чуть-чуть побелел. Но вскоре к нему опять вернулось обычное самообладание и надменность. Он гордо встретил гневные взгляды бесчисленных глаз окружающей толпы и теперь на вопрос претора он отвечал тем особенным, спокойным и властным тоном, каким всегда отличались его речи.
– Претор, это обвинение так нелепо, что едва ли заслуживает ответа. Мой первый обвинитель – благородный Саллюстий, закадычный друг Главка. Второй мой обвинитель – жрец. Я уважаю его сан и одежду, но, о народ Помпеи! Вам несколько знаком характер Каления – его алчность и сребролюбие вошли в пословицу. Свидетельство подобных людей можно купить за деньги! Претор, я невиновен!
– Саллюстий, – спросил претор, – где ты нашел Каления?
– В подвалах Арбака.
– Египтянин, – продолжал претор, нахмурив брови, – значит, ты осмелился заточить жреца богов, а почему?
– Выслушай меня, – отвечал Арбак, спокойно подымаясь, но с видным волнением на лице. – Этот человек пришел ко мне с угрозой, что он возведет на меня именно такое обвинение, если я не куплю его молчания половиной моего состояния. Напрасно старался я отклонить его от этого умысла. Не позволяй жрецу перебивать меня, благородный претор, и ты, о народ! Я чужеземец в вашей стране. Я сознаю свою невиновность в преступлении, тем не менее свидетельство жреца могло погубить меня. В своем затруднении я завел Каления в темницу, откуда его освободили, завел под предлогом, что это моя сокровищница. Я намеревался держать его там, покуда не решится судьба настоящего преступника и покуда угрозы жреца потеряют всякое значение, но я не имел никакого дурного умысла. Быть может, я виноват, но кто из вас не признает за собой права самосохранения? Если б я был преступен, отчего этот жрец молчал на судебном разбирательстве, ведь тогда я никуда не запирал и не скрывал его. Почему он не заявил о моем преступлении, как я заявил о преступлении Главка? Претор, на это не нужно и ответа. В остальном полагаюсь на ваши законы. Я требую их охраны. Удалите отсюда и обвинителя и обвиняемого. Я охотно согласен отдать себя законному суду. Но здесь не место для пререканий.
– Он говорит дело, – заметил претор. – Эй, стража, уведите Арбака и караульте Каления! Саллюстий, ты отвечаешь за твое обвинение. Пусть продолжаются состязания…
– Как! – воскликнул Калений, оборачиваясь к народу. – Неужели вы так презрительно относитесь к жрецу Исиды? Неужели кровь Апекидеса будет напрасно вопиять о мщении? Неужели отложат теперь выполнение правосудия, чтобы не дать ему хода и впоследствии? А льва лишат его законной добычи? Боги! Боги! Я чувствую, что сами боги говорят моими устами: «Отдайте Арбака на растерзание льву!»
Изнуренное тело жреца не выдержало наплыва ярости и мстительного чувства – он повалился наземь в страшных судорогах, с пеной у рта. Он, действительно, казался человеком, одержимым какой-то сверхъестественной силой! Народ увидел это и затрепетал.
– Сами боги вдохновляют святого человека! Бросить египтянина льву!
С этим криком вскочили, заколыхались сразу тысячи и тысячи народу. Зрители спускались сверху, теснились с разных сторон по направлению к египтянину. Напрасно эдил горячился, напрасно претор возвышал голос и ссылался на закон. Народ уже рассвирепел от вида крови, он жаждал еще большего кровопролития, и к этой ярости примешивалось еще суеверие. Возбужденный, разгоряченный видом жертв, он позабыл о власти своих правителей. Это было одно из тех страшных возмущений толпы, совершенно невежественной, полусвободной, полурабской; возмущений, обусловленных особым строем в римских провинциях. Власть претора была гибким тростником среди урагана. Однако по его приказанию стража выстроилась вдоль нижних скамеек, где сидели знатные отдельно от простонародья; но она послужила лишь слабой преградой – человеческие волны остановились только на мгновение, чтобы дать Арбаку с точностью определить момент своей гибели! В отчаянии, в ужасе, победившем даже его гордость, он устремил взор на волнующуюся, смятенную толпу, как вдруг над нею, сквозь широкую прореху, оставленную в веларии, он увидел странное, ужасное явление, увидел, и его хитрость пришла на помощь мужеству!
Он простер руку к небу. По его высокому челу и царственным чертам разлилось выражение невыразимого величия и торжественности.
– Смотрите! – воскликнул он громовым голосом, заставившим замолкнуть рев толпы. – Смотрите, как боги покровительствуют невиновным! Пламя мстительного Орка вспыхнуло при ложном свидетельстве моих обвинителей!
Взоры толпы устремились по направлению руки египтянина, и все с несказанным смущением увидали громадный столб дыма, подымавшийся из Везувия в виде гигантской сосны[30], с черным стволом, с огненными ветвями. Огонь этот ежеминутно менял оттенок, то ярко пылал, то принимал тусклый, мутно-красный оттенок, то снова разгорался невыносимым блеском!
Наступило гробовое молчание, гнетущее душу, вдруг прерванное ревом льва, на который отвечал изнутри здания еще более яростный, свирепый вой другого зверя, его товарища по заключению. Это были два зловещих толкователя страшной духоты в атмосфере, два диких прорицателя предстоящей небесной кары!
На верхних скамьях раздались крики и вопли женщин. Мужчины переглядывались, но молчали. В эту минуту все почувствовали, что земля дрожит под ногами. Стены амфитеатра зашатались, а дальше, на расстоянии, слышен был треск разрушающихся кровель. Еще минута, и черная туча, подобная горе, понеслась на них с быстротой бурного потока, и в то же время из нее посыпался дождь пепла с огромными осколками раскаленных камней. Страшный дождь падал на виноградники, на пустынные улицы, на самый амфитеатр, падал в море, подымая брызги.
Толпа забыла о правосудии и об Арбаке. Единственным ее помыслом было собственное спасение. Все обратились в бегство, тесня, толкая, давя друг друга под ногами. Наступая без всякой жалости на упавших, среди стонов и проклятий, среди молитв и криков, огромная толпа ринулась вон через многочисленные выходы. Но куда бежать? Некоторые, предвидя второе землетрясение, спешили домой, чтобы забрать самое ценное свое имущество и спастись бегством, пока еще не поздно. Другие, страшась дождя-пепла, сыпавшегося на улицы, бросались под кровли ближайших зданий, храмов, навесов, искали хоть какого-нибудь убежища, чтобы укрыться от ужасов открытого пространства. Но все темнее, грознее и могучее надвигалась над ними туча. Наступала ночь, страшная, неожиданная ночь в самый полдень!
V. Келья пленника и логовище мертвецов. – Горе нечувствительно ко всем ужасам природы
Ошеломленный своим неожиданным избавлением, сомневаясь, не во сне ли все это происходит, Главк был отведен в маленькую каморку в стенах амфитеатра. Там на него накинули широкую одежду и столпились вокруг, поздравляя его с чудесным спасением. Вдруг за стенами каморки раздался нетерпеливый, взволнованный крик, толпа расступилась, и слепая девушка, руководимая чьей-то сострадательной рукой, бросилась к ногам Главка.
– Это я спасла тебя, – прорыдала она, – теперь я могу умереть!
– Нидия, дитя мое! Моя спасительница!
– О, дай мне дотронуться до тебя, дай почувствовать твое дыхание… Да, да, ты жив! Мы не опоздали. Эта роковая дверь… Мне казалось, ее ни за что не удастся выломать! А Калений! Его голос казался слабым дуновением ветерка между могил. Нам пришлось ждать, о боги! Прошло, кажется, несколько часов, пока вино и пища несколько восстановили его силы. Но ты жив! Ты жив… И я спасла тебя!
Эта трогательная сцена была вдруг прервана только что описанным нами событием:
– Гора извергает пламя… Землетрясение! – раздавалось со всех сторон.
Стража обратилась в бегство, вместе с остальными, оставив Главка и Нидию спасаться, как могут.
Когда афинянин понял угрожавшую им опасность, его великодушное сердце вспомнило об Олинтии.
– И он тоже был избавлен от тигра волею богов, неужели же оставить его на жертву роковой погибели в соседней камере?
Взяв Нидию за руку, Главк побежал по коридорам и достиг темницы христианина. Он застал Олинтия на коленях, в молитве.