– Ну, как же! Подрезка. Ею как раз зимой и занимаются. Проследить, чтобы рабочие обрезали каждую лозу, оставив два побега с двумя почками на каждом, и сохранили ближе к штамбу «козий прутик», как мы его называем, – сучок замещения, на котором грозди появятся через два года, а потом объехать виноградники, у которых мы покупаем урожай, и посмотреть, как провели подрезку они. Если кто-то оставляет три или четыре побега с множеством почек, рассчитывая на обильный полив и такой же урожай, я делаю пометку, что у этих покупать не будем. – Он посмотрел на серое пятно в форме листа плюща на тыльной стороне своей кисти, не имеющей никаких других повреждений, вспомнил яркую галлюцинацию, сопутствовавшую шоку от этой полученной в детстве раны, и понял, что не хочется связываться с подрезкой – во всяком случае в этом году. «Виноградные листья опадают дождем…» – А что у тебя на уме?
Пламтри подняла свой бокал с напитком цвета кока-колы, свет над головами мигнул, а девушка подняла руку и помахала официантке.
– Нельзя ли подать «Будвайзер»! – крикнула она. – Сразу две, пожалуйста.
Кокрен не расслышал ответа за грохотом игральных костей.
Выждав несколько секунд, он вновь заговорил:
– Дженис предупредила, что ты можешь захотеть выпить стаканчик-другой, – произнес он почти ровным голосом и с раздражением заметил, что рука, которой он взял стакан с пивом, дрожала. Он заставил себя пристальнее посмотреть на свою спутницу, и по коже на его предплечьях пробежали мурашки, когда он осознал, что теперь видит разницу – рот девушки сделался шире, а глаза, напротив, сузились.
– У меня на уме вот что, – сказала Коди. – Мне необходимо разыскать другого адвоката. Его зовут Стрюб. Он может помочь мне найти подростка, которому сейчас лет пятнадцать. Это законный претендент в короли, и зовут его вроде бы Буги-Вуги Бананас, или как-то в этом роде.
Кокрен вскинул брови, отхлебнул пива, проглотил жидкость и поставил стакан на стол.
– И?…
– Этот парень, судя по всему, знает, как вернуть к жизни умершего короля. Что ты пьешь?
– «Вайлд теки» и «Курз».
– «Курз». Все равно что трахаться в каноэ. А, ладно. – Она протянула руку, взяла его стакан и осушила одним продолжительным глотком. – И еще два «Курз»! – крикнула она, не отводя взгляда от Кокрена.
– Можешь себе позволить, – согласился он.
– На хер! – выкрикнула женщина в кабинке около двери; в первую секунду Кокрен решил, что она орет на него, и у него даже лицо похолодело. Но тут мужчина в той же кабинке забормотал визгливым обиженным тоном, и, оглянувшись, Кокрен увидел блондинку, которая продолжала что-то бессвязно выкрикивать, мотая головой и заливаясь слезами.
– Все понятно, – прокомментировала Пламтри.
Если бы дурацкая пародия на детскую песенку о драконе, которую распевал Лонг-Джон Бич, не продолжала звучать в голове Кокрена, если бы Бич не вцепился в Кокрена несуществующей рукой, если бы постоянное громыхание игральных костей не подчеркивало тот факт, что, пока женщина не закричала, все присутствующие разговаривали приглушенными голосами, Кокрен ни за что не додумался бы до того, что сказал сейчас; а если бы он не хватил бурбона на пустой желудок, то не решился бы и заговорить об этом, но…
– Ты выплеснула ее, да? – удивленно спросил он Пламтри. – Свою злость? Получается, ее нельзя искусственно вызвать или погасить, но можно переадресовать. – В сыром воздухе, сквозь запахи баранины, мяты и спиртного, вдруг остро почувствовалась резкая нота привядшей порубленной зелени, наводившая на мысли о расчистке джунглей и тяжелых мачете. – Это, наверно, часть твоего диссоциативного расстройства – способность сохранять спокойствие, переводя свой гнев кому-нибудь из окружающих? Та леди в кафе-мороженом, которая все время ломала ложки и бранилась, пока ты уговаривала этого юношу поменять тебе мелочь на двадцатку… И мистер Регеши, который вчера бросился душить Мьюра, когда Арментроут вывел тебя из себя. – У него путались мысли, и он не мог дождаться официантки со следующим пивом.
– Какое ты имеешь право!.. – зашлась женщина у двери.
Кокрен выдохнул и неуверенно, немного виновато улыбнулся Пламтри:
– Полагаю, никакого.
– У тебя остались еще четвертаки? – с величайшим спокойствием спросила Пламтри.
Кокрен пощупал карман под столом.
– Один точно найдется.
– Давай-ка позвоним.
Они выбрались из-за стола и прошли к телефону-автомату, находившемуся возле туалетов в дальнем конце помещения. Пламтри взяла с полки под аппаратом белую телефонную книгу, пролистала тонкие странички и сказала:
– Никакого Стрюба. В Лос-Анджелесе – ни одного.
Кокрен посмотрел ей через плечо на разворот «СТР».
– А вот… «Стрюби, клоун», – сказал он. – Упомянут дважды, еще как «Стрюби, детские праздники».
Она кивнула:
– Серьезный прикуп. Вполне имеет смысл позвонить. Давай сюда четвертак.
Кокрен извлек монету, протянул Пламтри; она сунула ее в щель и набрала номер. Подержав несколько секунд трубку около уха, она сказала:
– Автоответчик. Послушай.
Она немного откинула голову и повернула трубку, и Кокрен, прижавшись подбородком к ее щеке, прослушал сообщение. Сердце отчаянно колотилось, и он позволил себе положить ладонь на плечо Пламтри, будто бы опираясь.
«…и не могу сейчас подойти к телефону, – провозгласил в трубке бодрый голос. – Но продиктуйте ваше имя и номер телефона, и Стрюби непременно перезвонит вам!» Затем раздался гудок, Пламтри повесила трубку и, дернув плечом, сбросила руку Кокрена.
– Похоже, его нет дома, – сказал Кокрен, пытаясь скрыть неловкость, когда они возвращались в свою кабинку. Пока они ходили, официантка принесла обед – на скатерти появились две тарелки с мясом и овощами, источавшие пар и запахи чеснока, баранины, лука и корицы, а также еще один «Манхэттен», стаканчик с бурбоном и пять больших стаканов пива.
– Конечно, без тебя никто об этом не догадался бы, – язвительно бросила Пламтри, проскальзывая в кабинку.
Кокрен промолчал, сел и сразу энергично принялся за жаркое из мелко нарезанной телятины, помидоров и лука, поглядывая в сторону бара и на других посетителей, но не на Пламтри. Он надеялся, что она вскоре снова превратится в Дженис, и настроился поймать этот момент, если она вдруг встанет и отправится в дамскую комнату.
За стойкой бара тоже стояла женщина, и, когда Кокрен взглянул на нее, она придвинула наполненный стакан пива одному из игроков в кости. Тот вынул из кармана пиджака маленький мешочек вроде кисета и вытряхнул на стойку немного желтовато-коричневого порошка или крупы. Бармен смела его миниатюрной щеточкой и стряхнула куда-то за стойку.
«Золотой песок? – гадал Кокрен с полупьяным любопытством. – Героин или кокаин, смешанный с манной крупой?» В любом случае кучка казалась слишком большой для оплаты всего одного пива.
Теперь к выходу из бара упорно ковылял чернокожий карлик на костылях, и, когда он распахнул дверь и выставил наружу один из них, Кокрен уловил в воздухе резкий запах моря, который ворвался в зал и колыхнул свет ламп за мгновение до того, как дверь с грохотом закрылась за крохотным человечком. И сквозь возобновившееся тарахтение костей он слышал теперь медленный глухой рокот, как будто в каком-нибудь соседнем каменном здании вращалось мельничное колесо.
Тут он заметил, что покончил с едой, почти допил бурбон и большую часть пива и что Пламтри держит во рту сигарету и приготовилась чиркнуть спичкой. Сигареты Кокрена так и остались в дурдоме.
Когда она бросила спичку в пепельницу, там вдруг вспыхнуло пламя, которое через миг погасло, оставив лишь струйку дыма и запах, как от бекона.
– Бренди в пепельнице? – воскликнул Кокрен игривым тоном, пытаясь скрыть, что чуть не подскочил от неожиданности. – Что там на ней написано? Не курить рядом с пепельницей?
Пламтри тоже испугалась и очень осторожным движением придвинула предмет к себе.
– Там написано… по-латыни, наверно… «Roma, tibi subito motibus ibit amor». Что это значит?
– Дай-ка взгляну. – Кокрен потянул теплую пепельницу. – М-м… Как романтично… покорно… принять в автобусе… чуточку… любви!..
– Ты все врешь! – Она, похоже, действительно испугалась той чуши, которую он наплел. – Там ведь ничего этого не сказано, да? Насчет автобуса? Ну ты и здоров врать!
Кокрен засмеялся и успокаивающе прикоснулся к ее руке.
– Нет, конечно. Я не знаю, что там написано. – Он отхлебнул пива из стакана и, чтобы сменить тему, спросил: – Почему ты сказала, что «Курз» – то же самое, что трахаться в каноэ?
– Потому что это, черт, почти что вода. Хо-хо. Давай-ка отчаливать отсюда. Клоун Стрюби, наверно, уже вернулся домой. Сейчас я перепишу из книги адрес и вызову такси. – Не успел он возразить, как она выскользнула из кабинки и зашагала к телефону.
– Стрюби, мать его, клоун… – пробормотал он себе под нос. – Не может это быть тот самый юрист, который тебе нужен. Нынче ночью?…
Он едва успел допить бурбон и пиво, как она вернулась, схватила его за руку и потащила к выходу, но, подойдя к двери и распахнув ее – теперь в сквозняке совсем не ощущался запах моря, – она поспешно вернулась и подсела к той блондинке, что ранее кричала, но теперь уже напилась и тихонько плакала.
Вернувшись, Пламтри сразу же потащила его к краю тротуара и принялась нетерпеливо смотреть по сторонам, пробормотав сквозь зубы:
– Надеюсь, такси быстро приедет.
– Черт возьми, я тоже, – сказал Кокрен, заметив, что она прижимает к себе сумочку.
Клоун Стрюби жил в маленьком одноэтажном бунгало 1920-х годов близ перекрестка бульваров Дель-Амо и Авалон в районе Карсон, на юге Лос-Анджелеса, и, выбравшись из такси, Кокрен с Пламтри направились от залитой огнями магистрали по двухполосному проезду к темному крыльцу.
Света в доме вроде бы не было, но Пламтри постучала в дверь. Постояв несколько секунд и не дождавшись ответа, Кокрен принялся разглядывать крыльцо.