Перед тем как уснуть, или вырубиться, Кокрен успел подумать, что ее бурное возмущение его коротким свиданием с Тиффани могло быть и наигранным.
– Сумасшедшая, как мартовская зайчиха, – сказал Кути, когда Мавранос высказал все, что думал о Дженис Корделии Пламтри. Они сидели на переднем сиденье грузовичка Мавраноса, который, твердо придерживаясь скорости семьдесят миль в час, катился на север по 101-му шоссе, только что миновав Окснард, и теперь слева от него тянулась полоса пляжа, отороченная белой лентой прибоя. Правую полосу Мавранос видел плохо, так как обзор ему частично загораживала приклеенная на «торпеду» каменная статуэтка, похожая на Будду, но он уже приноровился.
– Да, это, пожалуй, довольно точное определение, – сказала с заднего сиденья Анжелика Салливан. Она снаряжала магазины для «кольта» 45-го калибра – вставляла патрон «Эльдорадо старфайер» с разрывной пулей в рамку, надавливала указательным пальцем левой руки сверху, отжимая пружину, и правой рукой вкладывала в горловину следующий патрон.
Мавранос видел ее в зеркале заднего вида. «Она уже снарядила, наверно, с дюжину этих запрещенных двенадцатизарядных магазинов, – думал он. – Если учесть еще и ее карабин „Марлин“, весьма удачно подходящий для этих же обойм, то получается более чем приличный запас».
Она подняла голову, и он увидел в зеркале, как в ее глазах отразился свет уличного фонаря.
– Думаешь, хватила через край?
Мавранос пожал плечами:
– Лучше пусть останется лишнее, чем не хватит.
Пит Салливан взял три снаряженных магазина и сунул в карман рюкзачка, стоявшего рядом с ним.
– Каждая пуля смочена настоем omiero на ржавчине, – сказал он. – Эта задача все же оказалась под силу моим миролюбивым рукам, то бишь рукам Гудини, так что пуля сможет остановить не только человека, но и призрака.
– Полезно, – отозвался Мавранос, всматриваясь в поток автомобилей и гадая, каким образом и куда поехали Пламтри и Кокрен. – Что касается этой Пламтри, то для нее понадобятся обе «опции». Я помню, Анжелика, ты говорила, что ее убийца-папаша на самом деле не призрак, но зуб даю, что в этой белокурой головке найдутся и призраки. – Он взглянул на приборную панель. – Нам придется заправиться и, пожалуй, заодно поменять аккумулятор.
– Надо было взять одну из машин «Солвилля», – сказал Пит Салливан, наверно, в шестой раз с тех пор, как они похоронили Паука Джо на автостоянке за домом.
– Нам нужна именно эта машина, – ответил Кути.
– Но почему? – спросил Пит.
– Это… – Кути вздохнул, и Мавранос краем глаза заметил на его лице короткую неуверенную улыбку. – Дело в том, что, когда я в позапрошлое воскресенье чувствовал, как она ехала с юга к нам, я воспринимал ее как сосуд, чашу. А когда Арки выезжал на ней в город, она всегда привозила ровно столько еды, сколько нам требовалось – все полторы недели, когда мы разгружали машину, оказывалось, что там вдоволь тортилий, и бананов, и рыбы, и говяжьего фарша, и сыра, и пива, и всего прочего для всех собравшихся, хотя мы никогда не знали заранее, сколько народу будет.
– И она становится красной на Святой неделе или если случаются близкие по значению события… – сказал Мавранос и добавил, чуть помолчав: – И еще, она приманивает к себе массу призраков, которые засасываются через воздухозаборник и сгорают в карбюраторе, так что из-за их остаточных зарядов нарушается электропитание.
– И она издавна служит королю, – тихо закончил Кути, как будто это решало все.
«Сейчас, – подумал Мавранос, глянув через зеркальце над лобовым стеклом на брезент в задней части салона, – она служит для перевозки короля».
Мавранос вспомнил другой случай, когда Скотт Крейн лежал, вытянувшись во весь рост, в этой машине, которую он вел. Это было почти год назад, 19 января минувшего года.
Тогда поздно утром они отправились по 405-му шоссе в Нортридж, и Скотт для этой неприятной поездки оделся в тренировочные брюки, не подпоясанные даже шнурком, но все равно ноги у него то и дело сводило судорогой, и колени подгибались, как будто он затянулся перекрученным лентой Мебиуса ремнем в районе солнечного сплетения, и чувствовал он себя донельзя плохо (его рвало кровью, в глазах двоилось, мерещились голоса), как будто он в Великий пост съел бифштекс с кровью, пожаренный в железной сковороде.
В таком состоянии он пребывал два дня – с 4.31 утра семнадцатого января, когда нортриджское землетрясение встряхнуло Лос-Анджелес с силой в 6,4 балла по шкале Рихтера, или 6,7 по более современной магнитудной шкале. Оказалось, что это «сдвиг породы, не выходящий на поверхность», – явление, совсем недавно получившее собственное название, при котором землю подбрасывает вверх по линии не обнаруженного прежде глубинного сброса.
Мавранос даже заметил несколько седых прядок в медной чаще бороды Скотта.
Скотт был настолько слаб, что Мавранос не слышал его голоса с переднего сиденья тарахтящей машины, а переговорное устройство, которое они захватили именно на этот случай, глушилось статическими помехами от тысяч и тысяч призраков, впавших в идиотскую панику из-за землетрясения, так что они остановились у гамбургерной Карла-Младшего и собрали примитивнейший «телефон» из нитки и бумажных стаканчиков.
Мавранос специально замаскировал машину для этой поездки: налил морской воды в бачок омывателя стекла, привязал на радиоантенну неведомо чей локон, подобранный на полу в парикмахерской, в дополнение к обычному комплекту ультразвуковых свистков для отпугивания оленей, наклеенных в несовместимом порядке на крышу и капот, и был уверен, что их невозможно отследить, пока они находятся в движущемся автомобиле, но его встревожило решительное намерение Скотта выйти из грузовика и прогуляться среди разрушенных и поврежденных зданий.
– Пого, мне очень не нравится дата, – сказал наконец Мавранос, повернув голову, чтобы говорить в бумажный стаканчик, держа нить натянутой. – Можно подумать, что это какое-то предупреждение… – Мавранос по давней привычке иногда называл Скотта именем забавного опоссума из давних комиксов Уолта Келли.
– Сегодня девятнадцатое, – донесся из стаканчика дребезжащий голос Скотта.
– Да кто ж спорит-то, – нетерпеливо отозвался Мавранос, – но землетрясение случилось семнадцатого. День Святого Сульпиция, и все такое.
Скотт ответил не сразу, и Мавранос даже через неподвижную нитку почувствовал раздражение больного короля, но остался при своем убеждении, что дата важна.
Вьетнамка, жившая в поместье Крейна в Лейкадии, получила задание проследить цепь событий, имеющих отношение к тайной истории королей-рыбаков и их соперников, и выявила своеобразный реакционный культ короля плодородия, возникший в Париже в 1885 году, через четыре года после того, как специальный конгресс в Бордо с неохотой, но официально рекомендовал прививать лозы всех французских сортов на корни американского винограда, не подверженного зловредной филлоксере, которая, похоже, поразила все виноградники Европы. Противники нововведения сконцентрировались вокруг семинарии и собора Святого Сульпиция в парижском районе Сен-Жермен; среди них были писатели Морис Метерлинк и Стефан Малларме, композитор Клод Дебюсси, позднее к ним присоединился писатель и кинорежиссер Жан Кокто, но, судя по всему, инициатором движения явился сельский священник из прихода в Лангедокской долине южнее Каркассона. Этот священник, Беранже Соньер, в 1885 году обнаружил какие-то документы в кладке фундамента своей церкви, построенной на месте древней вестготской винодельни, где еще ранее находился римский храм мистерий; после этого открытия к Соньеру хлынули большие деньги от французского правительства и от эрцгерцога из дома Габсбургов, но 17 января 1917 года Соньера хватил удар, и он умер через пять дней, причем посещавший его священник не счел возможным совершить над умирающим таинство исповеди и причастить его Святых даров. Семнадцатое января – день Святого Сульпиция.
Вьетнамка по имени Бернардетт Дин, бывшая некогда водителем такси и ночным менеджером казино, обратила внимание именно на этот культ, так как у нее сложилось впечатление, что он, разделившись на несколько ветвей, просуществовал по меньшей мере значительную часть двадцатого века. В Национальной библиотеке в Париже она отыскала целый ряд странноватых изданий, вышедших с конца 1950-х до середины 1970-х, – отдельные брошюры и номера редкого журнала «Circuit», и отпечатанный частным образом буклет «Le Serpent Rouge», выпущенный 17 января 1967 года, все три автора которого, не прошло и двух месяцев, были обнаружены в разных местах повешенными. Во всех этих публикациях упоминался собор Святого Сульпиция и содержались загадочные сведения о передающейся из поколения в поколение, чуть ли не генеалогического характера, науке виноградарства и виноделия. Часть исследователей определенно были уверены в том, что в «Le Serpent Rouge» рассматривается уходящая в глубь веков генеалогическая линия, но Дин предположила, что речь идет о тайно культивируемом сорте красного вина, который хитрыми способами сохранялся в тайне на протяжении столетий.
Одна из ветвей культа сохранилась в деревне Керак, в Нижнем Медоке, а другая присвоила себе название «L’Ordre du Levrier Blanc»[49], относившееся в пятнадцатом веке к дионисийскому культу, и, похоже, находилась на западе США. Во всех ветвях – и фактически во многих и разных других культурах, от эстонцев Прибалтики, приносивших в этот день в жертву овец и быков, до египетских коптов, поминающих в этот день провидца Святого Антония, преодолевшего множество насылаемых соблазнов, – семнадцатое января такой день, которому радуются, но которого одновременно и страшатся.
– По крайней мере, – сказал наконец Скотт, голос которого шелестел в бумажном стаканчике, соединенном ниткой с местом за задним сиденьем, где он лежал в тот день, – если со мной случится удар, мне не составит труда вспомнить грехи, о которых нужно будет рассказать священнику.