– А то нет? – Кокрен прикрыл на миг усталые, зудящие глаза и тут же открыл. – Конечно, знаю. В Калифорнию лозу привез из Венгрии некий граф Харасти в 1850-х годах. – Он пытался следить за обоими разговорами – за его спиной Анжелика произнесла: «Я подобрала зажигалку, а вот два серебряных доллара просто исчезли». Пламтри жизнерадостно ответила: «Ну, зажигалка стоит куда дороже двух монет».
– Сорт обнаружился в восточном Средиземноморье в 1793 году, – заявил Тутмос, – сразу после того, как революционеры в Париже осквернили собор Нотр-Дам: они намеренно хранили там зерно, в месте, которое было священным для виноградной лозы за тысячи лет до того, как римляне впервые увидели Сену! А потом заполнили чрево Парижа кровью аристократов, которые слишком вольно использовали платежное свойство святого вина!.. «Не царям пить вино, и не князьям, чтобы, напившись, они не забыли закона». «Притчи», глава 31. Итак, виноград зинфандель появился внезапно и начал расти в диком состоянии во всех древних местах пребывания бога – в Фивах и Смирне, Фракии и Магнисии. Югославский сорт плавац мали – его заблудший кузен. И оскорбленное вино перевезло свою новую крепость «Зинфандель» через океан, в Америку, притащив с собой зловредных корневых клещей, как римляне везли через море соль, чтобы засыпать ею развалины Карфагена. Сейчас это мондар для нового мира.
Уже на середине монолога карлика, задолго до того, как прозвучало слово «мондар», Кокрен с великой тревогой осознал, что Тутмос каким-то образом связан с сезонными притязаниями на титул короля-рыбака и оказался в «Баре неудачников» не иначе как по причинам, близким к тем, что привели сюда Кокрена со всей компанией. Во всяком случае, карлик, несомненно, догадывался, что Кокрен и его друзья в этом замешаны.
И как будто чтобы подтвердить догадку Кокрена, Тутмос сказал:
– Ведь это вы ездите на красном грузовичке и возите с собой немертвого короля.
«Но теперь-то он синий, даже голубой, – безнадежно подумал Кокрен. – Красный грузовичок посинел, а немертвый король стал мертвее тухлой макрели. Королем теперь станет Кути, а Кути здесь нет».
– Вам известно, что означает «син-фан-дайл» по-древнегречески? – не унимался Тутмос, сменивший агрессивный тон на вкрадчивый. – Решето, начисто отмытое и ярко блестящее под полуденным солнцем. Выпейте священного зинфанделя и сделайтесь решетом – все ваши любови ниспадут сквозь вас прямо к богу, вы же будете выходить из процесса очищенным и радостным, освеженным, даже под суровым оком солнца. «Дайте вино огорченному душой». – Человечек уже практически декламировал, и Кокрен надеялся, что Пламтри не услышала фразы об оке солнца.
И снова карлик позвякал ложкой по краю сковородки, и Кокрен понял, что Тутмос стремился привлечь его внимание к ржавой посудине.
«Это же какой-то недоделанный грааль, – вдруг осенило Кокрена, – а Тутмос – нечто вроде неудачливого, беглого короля-рыбака потустороннего мира, изувеченный бог весть какой неизлечимой хворью и явно надеющийся на какое-то оправдание, какое-то спасительное чудо вроде свадьбы в Кане Галилейской, со стороны Диониса. Этот ужасный Новый год, вероятно, привлек в Сан-Франциско сотни таких. И сейчас он разглядел „знак Диониса“ на моей руке – может быть, он разглядел его даже раньше, когда мы впервые попали в это заведение там, в Лос-Анджелесе, и каким-то образом нашел меня снова».
В воскресенье, в баре «Ли Бо», Мавранос рассказал Кокрену, как Кути, впервые увидев красный «Сабурбан», задал неверный вопрос: «Почему он цвета крови?» – вместо того чтобы спросить: «Кому машина служит?»
– Почему, – мягко спросил Кокрен, – у вашей чаши цвет крови?
Тутмос вздохнул и, казалось, съежился еще сильнее.
– Младенцем бог Дионис лежал в совке для веяния. А ты оказываешься собакой на сене. – Он покачал головой, в его красных глазах стояли слезы, и слово «собака» словно повисло в воздухе. – Что вы думаете об этой ржавчине? Черт возьми, я ведь бывший наркоман, пытавшийся изменить свою жизнь! Вином я пытался перебить тягу к дури, а теперь всего лишь хочу отыскать богово, собственное, вино прощения. – Он снова постучал по сковородке ложкой, издав жалкий дребезжащий звук. – Дилер бодяжил в этой плошке герыч. Когда железяка проржавела, он отдал ее мне. Я соскоблил кусок красной корочки, замешал в ложке и вдавил, хоть и был уверен, что сдохну от заражения. Но все же не помер, хотя ноги отключились, и эта красная чашка хорошо поддерживала меня несколько месяцев.
– Никто из нас не может ничего сделать для других, – перебил его голос Пламтри. Кокрен заметил, что она повернулась и прислушивается. – Будь наша воля, мы сейчас сидели бы, например, в баре «Веселые ребята», или что-то еще в этом роде. – Она выбралась из кабинки и потянулась. – Пойдем-ка, поговорим возле телефонов, – сказала она Кокрену.
Кокрен, довольный, что удалось ускользнуть от несчастного карлика, встал и пошел вслед за ней.
За время разговора с Тутмосом Кокрен ни разу не слышал скрипа входной двери, но в длинном зале бара оказалось полно народу, причем все разговаривали тихим шепотом. Кокрен решил, что они выглядят так, словно все разом случайно попали в бомбоубежище: среди мужчин попадались одетые и в смокинги, и в джинсовые костюмы, и в перепачканный камуфляж, а женщины были и в потрепанных спортивных беговых костюмах, и в совершенно не подходящих по сезону голубых сарафанах – и никто из них не казался моложавым, все выглядели так, будто не спали целую ночь. Кокрен подумал, что у него самого и у его друзей должен быть точно такой же вид.
Пока они с Пламтри шли вдоль стойки, Кокрен заметил также человека, который расплачивался за выпивку, вытряхивая из тряпичного мешочка желтый песок, – и прежде чем дама, стоявшая за стойкой, аккуратно смела его, успел разглядеть, что это какие-то зерна, возможно, ячмень.
«Однажды мы вошли сюда через дверь, находившуюся в Лос-Анджелесе, – думал он, – а теперь из Сан-Франциско… Насколько древним должно быть это заведение и из каких других мест открывались сюда двери? Возможно, еще на кожаных петлях, на протяжении веков и даже тысячелетий? Из Бостона, Лондона? Рима, Вавилона, Ура?»
Тут он с облегчением увидел, что на стене висят те же самые современные кнопочные телефоны-автоматы, одним из которых они пользовались, чтобы позвонить клоуну Стрюби.
– Послушай, – хрипло сказала Пламтри. – Чего нам делать-то? Только бежать.
– Ладно, – ответил Кокрен. – Но от чего? И куда?
– Ты ведь помнишь, – полушепотом сказала Пламтри, – кто такой «он» из списка на обороте меню, да? После того как он явился в восемьдесят девятом году, у меня все кости болели и кровь из носа хлестала. А на Святой неделе девяностого, когда он пытался выиграть корону в покер на озере Мид, он заполучил меня на полтора дня, и у меня случился нервный припадок, так что я не запомнила даже, что чувствовала тогда. Но на этот раз, закончившийся вчера утром, он владел мной почти трое суток, и я даже хожу с трудом, что вчера, что сегодня. – Она прикоснулась к подбородку и уголку рта. – И готова поклясться, что он брился, находясь в этом теле.
Кокрен поморщился и кивнул.
– Не исключено… Как ты говорила, ему это… требовалось.
– То-то и оно! Он не призрак, не мертвый – он накладывает свою естественную форму на это тело, стоит ему хоть немного пробыть в нем. И получается… как будто я жру стероиды. У меня лезет щетина, и уверена, что он сбил мой менструальный цикл. – Она сморгнула слезы, и Кокрен понял, что она напугана и, пожалуй, прилагает все силы, чтобы удержать ход за собой. – Думаю, если он захватит меня на более-менее долгий срок… – Она хлопнула себя по груди, – вот это сделается полностью мужским – дубликатом его тела, того, которое разбилось, чуть не пришибив меня, на тротуаре в Соме в 1969 году.
Кокрен развел руками.
– И что ты можешь сделать?
– Боже! Сама не знаю. Придумать, как убить его; только Дженис не говори. А до тех пор спрятаться и держаться подальше от этого мальчишки, Кути: он чрезвычайно им интересуется.
– Мы можем поехать ко мне домой, – предложил Кокрен. – Ты должна помнить его: когда мы на той неделе туда заезжали, тобой была именно ты.
Она откинула назад пряди спутанных белокурых волос и уставилась на него.
– А тебя не пугает, что придется жить рядом с убийцей? И даже то, что я могу вдруг еще и мужиком сделаться?
Кокрен взглянул в испуганные, прищуренные глаза Коди и признался себе, что за кошмарные последние восемь дней эта молодая нахалка сделалась – к добру ли, к худу ли – частью его жизни. Пронзительное влечение, которое он первоначально испытывал к Дженис, утихло, но сейчас он не мог представить себе жизни, в которую, пусть жестко и ошеломляюще, не входила бы Дженис Корделия Пламтри.
– Я думаю, – ответил он с усталой усмешкой, – что мы с тобой партнеры.
– По рукам.
Он пожал ее холодную ладонь.
– Тогда в путь, – сказала она.
– Согласен. Но все же давай перекусим сначала. – Он улыбнулся. – А потом, когда приедем, ты поможешь мне избавиться от угнанной машины, что стоит у меня во дворе.
– С этим я разберусь, – ответила она. – Я не забыла о ней.
Когда Кокрен и Пламтри вернулись в кабинку, Тутмос даже не поднял глаз от своей сковородки. Официантка как раз принимала заказы на еду, и Кокрен, не раздумывая, заказал карпа в вине, а Пламтри, вновь хмуро изучив меню, сердито ткнула пальцем в фаршированные мидии.
К тому времени, когда подали еду, Кокрен прикончил оба своих пива и заказал еще два. Рыба по вкусу напоминала, пожалуй, сваи от старого причала, винный соус оказался безвкусно кислым, и к тому же Кокрен никак не ожидал, что в этом блюде может оказаться изюм.
Присутствующие в баре все так же разговаривали шепотом, и после четвертого стакана пива Кокрен заметил, что шепот являл собой контрапунктный унисон – быстрый дрожащий распев, в котором акцентами звучали стук и тарахтение костей по стойке. Измученные на вид люди обоего пола дергано прохаживались взад-вперед и между соседями, и, несколько мгновений разглядывая их в растерянном недоумении, Кокрен сообразил, что их спастическое шевеление представляло собой танец. Танцорам, похоже, он не доставлял никакого удовольствия (возможно, они плясали против воли). Фон для быстрого дрожащего шепота и клацанья костей составлял глубокий, медленный рокот, похожий на звук мельничного колеса.