– А теперь, Кути, едем забирать твою старушку.
В зеркало заднего вида он увидел, что тот закрыл глаза.
Мавранос проехал мимо нужного места, потому что Кути не мог точно вспомнить, два или три квартала он прошел, прежде чем попал на Калифорния-стрит, и ни одно из офисных и жилых зданий не показалось ему знакомым – и только после того, как они миновали перекресток с Буш-стрит, он понял, что шесть огромных пышных эвкалиптов, только что промелькнувших за окном, скорее всего, остались от длинного ряда деревьев, которые он увидел, когда час назад покидал заброшенный викторианский особняк Мамаши Плезант.
– Назад, – сказал он. – Ее дома больше нет, но эти шесть эвкалиптов стоят там, где он находился.
– Она назначила встречу около деревьев? – спросил Мавранос, включая правый поворотник, чтобы объехать квартал.
– Она сказала: «Посмотри на деревья и поймешь, как это сделать». В смысле, забрать ее. А на той неделе она сказала по телевизору: «Ешьте семена моих деревьев». – Он поерзал, пытаясь устроиться поудобнее. – Не забывайте, что она всего лишь призрак, вряд ли она займет много места.
Мавранос описал круг по Сутер, Лагуна и Буш-стрит, снова выехал на Октавию и, остановившись у тротуара, перевел коробку передач в положение «Парк.», оставив мотор работать. На месте двора с пожухлой травой теперь раскинулся пересеченный мощеной дорожкой зеленый газон, за которым возвышался двухэтажный серый каменный дом в романском стиле.
– Это… Консультационный центр для беременных, – прочитала Анжелика большую белую вывеску, спустившись на тротуар. – Ничего не скажешь, очень милое применение нашли для ее владений. – Пит тоже вылез из машины, встал рядом и, приложив ладонь козырьком ко лбу, посмотрел направо и налево вдоль улицы. Анжелика некоторое время глядела под ноги, а потом сдвинула ногой несколько опавших листьев. – О, здесь каменная вставка в асфальте, и на ней написано… – Она нахмурилась, разбирая полустертые буквы. – «Мемориальный парк Мэри-Эллен Плезант. Мать гражданских прав в Калифорнии… организатор западного вокзала подземной железной дороги для беглых рабов. Легендарная представительница первопоселенцев когда-то жила здесь и посадила эти шесть деревьев». – Анжелика подняла голову. – И там написано, что она умерла в 1904 году. Ты был здесь сегодня, Кути?
Кути, полусидя на сиденье, смотрел в открытую заднюю дверь.
– Ее старый дом находился на месте, когда я был здесь, – повысив голос, сказал он, – час назад, по моим часам. И деревьев было больше, но они не были такими рослыми и раскидистыми.
– Мне следовало думать о ее призраке с большим уважением, – сказала Анжелика. – Судя по тому, что здесь написано, она была достойной женщиной.
– У нее тоже были промахи, – отозвался Кути дрожащим голосом. – Как и у всех нас. Я… – Он оборвал фразу, не договорив. – Не кажется ли вам какое-нибудь из этих деревьев странным?…
– Странным? – эхом откликнулась снаружи Анжелика. – Ну… все они в лентах отставшей коры, словно обвешаны бахромой… и ноги их обросли ярко-зеленым мхом.
– Корни, – поправил ее Пит, стоявший у капота машины. – Ноги их высоко в воздухе. Он подошел ко второму от угла эвкалипту и показал на толстый раздвоенный ствол. – Это… Как будто кого-то воткнули до пояса головой вниз, и теперь ноги торчат к небу. Разве не было в дантовском «Аду» такого места, где проклятые души были всажены вниз головой?
– В восьмом круге, – ответил Мавранос, остававшийся за рулем. Он смотрел на сиденье рядом и шарил обеими руками среди валявшихся там бумаг; Кути услышал слабый металлический стук. – Симонисты, торговавшие церковными должностями, индульгенциями и отпущением грехов. Ключевое слово – торговавшие. Но в книге они торчали головами вниз в крестильных купелях. – Кути услышал, как щелкнул цилиндр револьвера. – Поторопитесь, – громко сказал Мавранос. – Так и не перезарядил с утра. – Он выпрямился и тихо пояснил, не глядя на Кути: – У меня были другие дела…
Анжелика, хотя и усмехнулась вслух, шагнула назад от раздвоенного старого дерева с массивными вытянутыми ввысь ветвями.
– Какой бог согласится считать крещенской купелью дыру в земле?
– Бог деревьев, – сказал Кути, но, пожалуй, только Мавранос мог его услышать. Он не забыл признание Мамаши Плезант в том, что она, еще в молодости, продала на острове Нантакет сказочный тайник с pagadebiti zinfandel, и добавил, повысив голос: – Собери немного этих желудей или каштанов, или что там еще валяется под этим деревом. И оторви несколько полосок коры; она не может ходить босиком.
Через минуту Пит и Анжелика уже сидели в машине. Анжелика держала два пакета с орешками, а Пит – охапку сырых полосок коры, пахнущих плесенью.
Мавранос переключил передачу на движение и тронул машину от тротуара.
– Теперь выбираемся из города? – спросил он.
– Да, – сказала Анжелика, – но не по 101-му. – Она улыбнулась. – Забирай на юг по 280-му шоссе.
Глава 24
Троил: О повелительница! Не думай о страхе.
В свите Купидона нет и не бывает чудовищ!
Крессида: А что-нибудь чудовищное бывает?
Помывшись под горячим душем, Кокрен вытер запотевшее зеркало и принялся тщательно чистить зубы; разглядывая загнанное выражение своего лица, он думал о зеленой зубной щетке Нины, висевшей в прорези всего в паре дюймов за зеркальной дверцей, и решил не открывать шкафчик над раковиной, чтобы достать бритву. Выуживая свою щетку, он не обратил внимания, суха ли щетка Нины, и не желал этого знать.
Когда он встал с постели и пришел туда, Пламтри крепко спала, укрывшись простыней. Душ и встряска от жгучего полоскания для рта «Доктор Тичнор» отрезвили его, и он почувствовал себя совершенно сбитым с толку, осознав, что голая блондинка, с которой он познакомился неделю назад, в этот момент проминает расслабленным телом пружины той самой кровати, на которой он спал с Ниной.
Он как бы отстраненно порадовался тому, что кассета из телефонного автоответчика лежит в кармане его рубашки, висящей на спинке стула близ кровати: ему совершенно не хотелось знать, как он может отреагировать, если вдруг кто-нибудь позвонит по телефону и из аппарата прозвучит записанный голос Нины.
Пламтри определенно проспит еще пару часов, не меньше. Кокрен не следил за содержимым бутылки «Саузерн комфорт», но Пламтри подливала в свой стакан не менее полудюжины раз – до, во время и после. Его сознание просто отбросило подробности воспоминания о том, как они любили друг дружку; сейчас он мог представить себе – да и то весьма расплывчато – ее горячее, прерывистое дыхание, приправленное запахом сигарет «Мор» и вкусом «Саузерн комфорт» (персиковый сироп и виски).
Он сплюнул в раковину и прополоскал рот холодной водой из-под крана, которую набрал в ладони, потому что стакан из ванной находился в соседней комнате и был липким от ликера. Войдя сюда, он закрыл за собой дверь и теперь помешкал, прежде чем снова открыть ее; постояв в нерешительности, он поднял брошенные на пол джинсы, надел их, застегнул молнию на ширинке и лишь после этого повернул покрытую испариной дверную ручку и шагнул на ковер спальни.
И замер от изумления: Пламтри сидела в кровати, закутавшись в простыню, которую держала у самого подбородка.
Увидев Кокрена, она слегка расправила вздернутые в испуге плечи и всхлипнула:
– О, это ты, Костыль! Ну зачем? Я ведь говорила тебе, что пойду с тобой в постель, если ты подождешь! Я была уверена, что сейчас из ванной выйдет незнакомец! Хотелось только посмотреть, что это будет за гад, чтобы знать, кому передать карты!.. О, Сид… Тиффани! – Она уткнулась лицом в простыню и продолжила сдавленным голосом: – Я любила тебя! И думала, что ты тоже любишь меня!
Кокрен почувствовал, что его лицо вспыхнуло и тут же стало прохладным от испаряющегося пота, потому что он внезапно вынужден был признаться себе, что будет беззастенчиво лгать.
– Дженис, – сказал он с излишней горячностью, – я думал, что это ты! А ты говоришь, что это была не ты? Господи, прости, как я…
– Ты меня!.. Это все равно что овладеть мной, пока я без сознания, как тот парень, который чуть не изнасиловал меня в машине возле бара в Окленде. Но тот парень все же не овладел мной. – Она яростно замотала головой. – Ну и как я теперь смогу отдаться тебе?
– Дженис, это была ужасная ошибка, клянусь, я ведь думал, что мы… что ты в сознании. Видит бог, это правда, мы оба были пьяные…
– Я сказала «все равно». Ты знал. О боже, я лишилась тебя. – Она вскинула залитое слезами лицо, уставилась на него, потом посмотрела на простыню, которой укрывалась, и поджала ноги. Облизала губы.
– Ах ты, сукин сын! Ты хоть соображаешь, как сильно ее обидел? Она ведь влюбилась в тебя, засранца!
– О, Коди, я понимаю, – беспомощно ответил он. – Но, черт возьми, мы оба были пьяными, а вы все почти неразличимы!
Коди скорчила презрительную гримасу.
– Хочешь сказать, будто ты не знал, что это была Тиффани? И даже не подозревал? И что говоришь правду?
– Я… – Он вздохнул. – Да. – Он снял рубашку со стула и просунул в рукава непослушные, тяжелые, как свинец, руки. – Нет, пожалуй, что нет… Не то чтобы даже не подозревал. Ты права… она права – я не думал о том, кто со мной, я просто… оказался тем, кем ты меня назвала. – Он уже чувствовал, что ткань рубашки начала липнуть к свежевымытой коже. – Господи… Коди, но я ведь не такой, и мне очень жаль. Вы все заслуживаете гораздо большего… Уважения? Предупредительности?… С моей стороны. Боже… Как мне?…
– Для начала выйди отсюда, чтобы я могла одеться.
– Да, конечно. – Он принялся поспешно застегивать рубашку и рискнул с неуверенной улыбкой взглянуть на женщину. – Можешь называть меня как хочешь, я заслужил, но… осмелюсь сказать… очень надеюсь, что ты все же меня не покинешь. – Он шагнул к двери в коридор. – Я буду в кухне, приготовлю кофе.