– Из Фригии, – взвыл женский голос, – из Лидии, из Индии!
К ужасу Кокрена, его правая рука дернулась, напряглась и поднялась; ему удалось вздернуть ее еще чуть выше за мгновение до того, как палец нажал на спуск, так что пуля улетела к верхней кромке скал Пойнт-Лобос, но звук и вспышка выстрела потонули в следующем одновременном всплеске белого света и оглушительном громе, и когда эхо раскатилось, сотрясая деревья на склонах, он поспешно сунул пистолет обратно в кобуру.
Люди-истуканы то ли не заметили выстрела, то ли ожидали, что их бог, приветствуя своих приверженцев, попытается убить кого-нибудь из них в знак проявления своей любви; они склонили головы и начали быстро хлопать руками в ритме, контрапунктом сопровождающем барабанный бой, и у Кокрена голова совсем пошла кругом (вероятно, так же дробь барабанов сбивала с толку и призраков).
– А вот и король! – выкрикнула одна из бесполых глиняных фигур, указывая куда-то за спины Кокрена и его спутников.
Кокрен обернулся, почти готовый увидеть возрожденного Скотта Крейна, но сквозь проливной дождь вырисовались два силуэта, один высокий и один поменьше, которые нетвердыми, но торопливыми шагами спускались по дороге от шоссе; до них было не более дюжины ярдов, и через мгновение он узнал Мавраноса и Кути.
Все заметили друг друга одновременно: глаза Кути широко раскрылись, и он метнулся вперед, к Питу и Анжелике, а Мавранос приковылял следом и с натужной бравадой осведомился:
– В чем мы видим проблемы?
– Что случилось? – кричал Кути сквозь шум бури. – Мы проехали на первой скорости прямо по теплице, прямо по скелету Скотта Крейна!
– Все готово, – визгливым от напряжения голосом ответила ему Пламтри. – Мы подобрали Скотта Крейна, голосовавшего на обочине, и он привел нас к дьявольскому вину! – Кути подошел уже вплотную по жидкой грязи, и она, понизив голос до почти обычного, добавила: – И подобрали призрак еще одной старухи. – Она постучала себя пальцем по голове. – Похоже, на сей раз мы все делаем правильно!
Кути и Мавранос кутались в дождевики, на голове у Мавраноса была его греческая рыбацкая фуражка, а Кути надел старую фетровую шляпу Кокрена.
– Но ведь китайский Новый год наступит только завтра! – возразил Мавранос, не сводя глаз с пылающей черным отметины на правой руке Кокрена. – Самое раннее, в полночь! Нельзя же так все переиначить! У меня не было времени подумать…
– В полночь? – повторил Пит. – По стандартному времени или по летнему? – Он указал рукой на извергающееся дождем темное небо. – День кончился.
Кути, моргая, смотрел на бутылку, которую Кокрен держал в левой руке.
– Да, – мрачно сказал он, – солнце скрылось. Я полагаю, что имеются долги, которые вы не намерены нести в новый год.
Мавранос хмуро смотрел на коленопреклоненных глиняных людей, обводя их лучом фонаря.
– Вы тут, никак, добровольцы? – осведомился он рокочущим басом, и Кокрену показалось, что в его голосе звучит отчаянная надежда. – Вы намерены поддержать то, что здесь происходит?
– Мы пришли сюда по собственной воле, а наша воля – это воля бога, – ответила одна из фигур.
Мавранос кивнул, хотя все еще продолжал хмуриться, и сощурился, словно от вспышки сверкнувшей молнии.
– Если не может чаша сия миновать… – пробормотал он и, повысив голос, продолжил: – Давайте-ка пойдем к пещере.
Пламтри взяла Кокрена под правую руку, и они двинулись по превратившейся в болото равнине, а остальные последовали за ними; глиняные люди были вроде бы союзниками, но когда Кокрен оглянулся, то увидел, что Анжелика со свертком из мокрой тряпки и Мавранос с рукой в кармане плаща отстали на несколько шагов, чтобы наблюдать за зданием без крыши, буграми и лощинами и дорожкой позади.
Кокрен внезапно понял (не разумом, а нутром), что не вся королевская свита переживет эту ночь; у него все еще кружилась голова от глотка вина прощения, и он гадал, какие воспоминания и какие любови оно забрало у него, и не может ли оно вскоре отобрать что-нибудь еще.
– Это похоже на шахматную партию, – сказал он Пламтри сквозь зубы, – когда все ладьи, слоны и кони нацелены на одну клетку и наступило затишье, а после все они бросятся в атаку и начнут сбивать друг друга с доски. – Он прибавил шагу и тянул девушку за собой по плавному уклону к зеву пещеры, так что от Пита и Кути их отделяло несколько метров ливня.
– Мне не важно… – сказал он, – нет, на самом деле, очень даже важно, но, что бы ты ни думала, какими бы ни были твои чувства, я должен тебе сказать. – Он покачал головой, словно сам себе удивлялся. – Я люблю тебя, Коди.
Она замерла было на месте, но он потащил ее дальше.
– Меня? – выговорила она, вприпрыжку поспевая за ним. – Сид, я не стою того! Хоть я и люблю тебя…
Он искоса бросил на нее острый взгляд.
– Любишь? – спросил он, наклонив голову к ней, чтобы она услышала, потому что его сердце отчаянно колотилось в груди, и он просто не мог говорить громко. – Ты любишь меня?
Она смеялась, но это был теплый, тревожный смех.
– Удивляешься, что я люблю тебя? – Она свободной рукой вытащила из кармана джинсов мокрый блокнотик официантки. – Позволь мне зачитать протокол.
Далеко позади, где-то посреди густо укрытого лесом склона, где проходила дорога, выше равнины, но ниже шоссе, раздались два громких хлопка, перекрывших дробь барабанов, и едва Кокрен успел подумать, не выстрелы ли это, как дождевые струи сотрясло несколько гулких определенно выстрелов, а потом в темной впадине за его спиной загремела яростная канонада.
Он оглянулся и поспешно шагнул в сторону, загородив собой Пламтри. Мавранос с револьвером в руке быстро отступал к ним по грязи спиной вперед, Анжелика отшвырнула в сторону тряпку и обеими руками сжимала пистолетную рукоять карабина. Кокрен разглядел мелькающие вспышки в отдаленных руинах домов и вдоль стены, отделяющей купальное озеро от моря; по большей части, стрельба велась в воздух, и не исключено, что весь этот переполох был всего лишь праздничным салютом, вроде фейерверков в Чайна-тауне.
Но Кокрен все же вынул револьвер, отметив как бы со стороны, что в нем осталось только два патрона.
– Я все еще здесь! – изумленно сказала Коди, когда они полезли вверх по скользкому склону. – Вокруг стрельба, много стрельбы, а я не бросила карты.
Глава 32
У них были фальшивые усы и наклеенные брови, они были выпачканы кровью, в поту, с чертами, искаженными от неистового крика, а выпученные глаза горели диким огнем, зверской яростью, и видно было, что они давно лишены сна.
Сразу же после его первого рефлекторного выстрела, вызвавшего шквал ответного огня, доктор Арментроут с привязанным к плечам отчаянно дергавшимся спаренным манекеном и Лонг-Джон Бич спрыгнули с грязной дорожки налево, перевалились через увитую плющом старую каменную стену, упали и покатились по грязному склону в темноту, подальше от факелов на дорожке. Арментроут полагал, что по крайней мере одного из людей «Левер Бланк» уже застрелили.
Когда они еще сидели в машине, гранат стал тянуть так сильно, что вырвался из его руки, когда он разжал пальцы, и поэтому, после того как они выбрались из «Cатурна» на стоянке на вершине холма, он старался как можно крепче стискивать его, потому что живо представлял, как шарик убегает и скатывается в ночь, чтобы найти короля. Он приказал Лонг-Джону Бичу надеть на него тяжелое сооружение из двух человекоподобных фигур и, перекладывая гранат из руки в руку, крепко удерживал его, пока поочередно засовывал руки в петли; он даже не вздрогнул, когда левая пенопластовая голова приникла к его щеке в жуткой имитации привязанности… или нападения.
Когда он взгромоздил на себя манекены, положившие ему на плечи рукава пижамы, в которых были упрятаны алюминиевые трубки, со стороны должно было показаться, что через шоссе перебежала и начала спускаться к руинам Купален Сатро группа из шести человек, и их, должно быть, заметили. Арментроут, Лонг-Джон Бич и двое из «Левер Бланк» не успели пройти и десяти ярдов, как дорогу им преградили фигуры с факелами, очень похожие на те, которые Арментроут видел раньше, на пляже в Лейкадии.
И нынче ночью он также смотрел в человеческие глаза на глиняных лицах и также, самым властным голосом врача при исполнении своих обязанностей, произнес:
– И что же вы тут делаете, скажите на милость? Отойдите с дороги, пожалуйста.
Глиняная рука указала на гранат, который он держал, красный рот открылся, и в оранжевом свете ближайшего факела сверкнули зубы:
– Это, – сказал юношеский голос, – ты взял у лестницы Лейкадийского Камелота.
Арментроут свободной рукой вытащил из внутреннего кармана «Дерринджер». Он взвел курок, уверенно поднял пистолет и нацелил его в середину облепленного глиной безгрудого торса.
– Отойдите с дороги, пожалуйста, – повторил он.
А затем в плюще справа что-то громко взорвалось, и Арментроута ударом по правому манекену толкнуло в сторону.
От неожиданности он еще сильнее сжал кулаки – левая рука смяла полый гранат, а правая стиснула пистолетик…
И его запястье больно вывернуло от отдачи деревянной круглой рукояти пистолета, врезавшегося в ладонь; дульная вспышка обожгла сетчатку – но ослепила не совсем, так что он смог увидеть, как обмазанная глиной фигура с рваной дырой размером с мяч для гольфа в груди отступила назад и резко осела в грязь.
В кустах засверкало множество ярких вспышек, оглушительно загрохотали выстрелы, и Арментроут с Лонг-Джоном Бичем перепрыгнули через увитый плющом невысокий вал, тянувшийся вдоль дорожки со стороны нижнего склона. Покатившись кубарем вниз, Арментроут пытался подставлять под удары о землю и корни алюминиевые тела и потрескивающие головы манекенов, а сам продолжал стискивать в руках пистолет и раздавленный гранат.