подстроил все так, чтобы я убил ту женщину в его пансионе, ему нужно было, чтобы я это сделал, – тихо сказал подросток. Свет от костра углубил резкие тени на его щеках и в глазницах. – Как бы там ни было, я убил ее – и теперь обязан подставить шею под клинок Зеленого Рыцаря. – Анжелика начала было что-то говорить, но Кути остановил ее, подняв руку. – Мы не сможем попасть в пещеру, пока я не сделаю этого; и я точно знаю, что бог убьет нас всех этой ночью, если я не решусь на это. Помните, чем заканчивается пьеса, которую пересказывал нам Арки, – где люди отказались пить вино бога?
– «Вакханки», – проговорил Мавранос сквозь стиснутые зубы.
Усиливающийся ветер разнес мощный гулкий барабанный удар, а через несколько секунд громыхнул еще один. Как два медленных тяжелых шага.
– Вставайте, – обратился Кути к Кокрену и Пламтри. – Подойдем к воде.
Кокрен с трудом поднялся, помог встать Пламтри, и они вместе с Анжеликой, Питом и Мавраносом последовали за Кути по пологому склону к воде, черневшей совсем рядом с полуразрушенным зданием. Правой щекой Кокрен явственно ощущал жар костра.
Они миновали полдюжины коленопреклоненных юношей, обмазанных глиной; некоторые из них, а также многие другие из собравшихся на равнине стояли спинами к ним и смотрели в сторону скал Пойнт-Лобос, держа наготове пистолеты и даже винтовки. Байкеры в пещере, вспомнил Кокрен. По склону от шоссе к свету целеустремленно шагали четыре потрепанные фигуры; один человек хромал, и двое из спутников, похоже, поддерживали его.
С усилением ветра барабанный бой возобновился и теперь звучал немного быстрее. К первому барабану присоединились в том же ритме по меньшей мере еще два из других точек темной низины. В небе на востоке появились белые пятна – это луна проглядывала сквозь растерзанные ветром тучи.
«Но луны быть никак не может, – думал Кокрен. – Полнолуние было первого числа, всю последнюю неделю луна убывала, и сейчас должно быть совсем темно».
Здесь старый парапет давно развалился, и уклон сходил прямо к воде. Кути остановился в ярде от нее. Из кармана он вытащил затрепетавший на ветру клочок бумаги и осторожно вручил его Кокрену. Это оказалось свидетельство о регистрации автомобиля.
– Арки записал тут палиндром, – сказал Кути. – Когда я кивну, прочтите вслух последнюю строчку.
– Понял, – скрипучим голосом отозвался Кокрен. «Когда я произносил вслух две предыдущие, – думал он, – являлся призрак Крейна, сначала в образе таксиста (после того, как я прочитал латинскую надпись на пепельнице в баре „Маунт-Сабу“), а потом – на этом самом месте, обнаженной зыбкой фигурой (после того, как я прочел следующую строчку со спичечного коробка Валори)».
– Когда ты собираешься пить вино? – спросила Анжелика с плохо скрытым нетерпением. Мокрые черные пряди волос хлестали ее по худощавому лицу.
– Когда подойдем к пещере, – твердо ответил Кути.
Барабаны теперь стучали точно в такт сердцу Кокрена, и он интуитивно знал, что точно так же бой сердца и барабанов совпали у всех его спутников.
И тут Кути быстрым движением, так, что ни Анжелика, ни Пит не успели отреагировать, вскинул бутылку и поднес горлышко к губам; когда же он опустил бутылку, Мавранос поспешно протянул руку и взял ее у него.
– А-а-ах! – Ветер унес в море вопль Анжелики, и Кокрен понял, что она собиралась остановить сына, и Кути знал об этом.
Подросток попятился от воды по вязкой жиже, но не упал. «Что ж, – подумал Кокрен, – он не стоял над разверзнутой могилой».
Кути резким движением запустил руку во внутренний карман и выдернул то самое замызганное желтое детское одеяльце, которое дала ему Диана, вдова Скотта Крейна. В первый миг Кокрен подумал, что он отшвырнет его прочь. Но Кути набросил его себе на плечи, и тут же сделался то ли ближе, то ли выше ростом, а одеяло стало похоже на пятнистую желтую звериную шкуру. В мятущемся свете костра Кокрену никак не удавалось присмотреться к мальчику.
Мокрый бланк регистрационного свидетельства Кокрен сунул в карман. Правое запястье все еще болело, и он пытался сфокусировать взгляд хоть на чем-нибудь – на низких кирпичных стенках, уходящих в темноту, на лице Пламтри, на собственных руках – и обнаружил, что, как ни щурился и ни напрягал зрение, был не в состоянии разглядеть точную форму черной дыры на тыльной стороне болезненно подергивавшейся правой кисти.
Барабанный бой ускорился; обмазанные глиной люди повскакивали на ноги и тревожно засуетились, размахивая ружьями и пистолетами, и ритм барабанов теперь совпадал с быстрыми тяжелыми шагами, доносившимися из-за спины.
Кокрен обернулся, и его передернуло, а правая рука снова метнулась за спину, к револьверу, лежавшему в кобуре.
Озаренная светом костра фигура, устремившаяся прямо к ним по грязи, сначала выглядела как бредовое видение трехголовой Кали, размахивающей четырьмя руками, и у Кокрена на мгновение все внутри заледенело, но тут он увидел, что это полный седовласый мужчина, к плечам которого привязана пара жестикулирующих манекенов в натуральную величину, и, когда уже вытащил револьвер из кобуры, он узнал перепачканное гримасничающее лицо – это был доктор Арментроут, сжимавший одной рукой крошечный серебряный пистолет.
Но следом за Арментроутом бежал другой мужчина; вот он догнал доктора и, по-видимому, толкнул его в спину, потому что голова Арментроута дернулась назад и он рухнул ничком в грязь. Пистолетик вылетел из руки и, скользнув по полужидкой глине, громко булькнув, упал в темную воду.
Туша доктора с ее странным дополнением еще скользила по инерции в грязи, но преследователь уже вскочил на плечи Арментроута, и Кокрен увидел, что это Лонг-Джон Бич. Единственной рукой старик стискивал затылок доктора – две искусственные белые головы растопырились в грязи по бокам, их шеи из алюминиевых трубок согнулись, а голова психиатра яростно дергалась между ними каждый раз, когда Лонг-Джон Бич шевелил над ней культей другой руки.
Кокрен навел револьвер на эту пару, в середину переплетения настоящих и ненастоящих рук и голов, но оружие плясало у него в руках. Он ощущал, что рядом с ним стоит, тяжело дыша, Пламтри.
Не прекращая невидимого избиения доктора, Лонг-Джон Бич поднял круглое лицо с седыми усами, и его маленькие глазки с явным страхом воззрились на Кути.
– Трехголовая собака – на твой алтарь, – сказал он, тяжело дыша, а его культя все так же двигалась с размеренной четкостью метронома, и сквозь свалявшуюся седую шевелюру доктора начала проступать кровь. – Твой путь, – выдохнул он, – определен. – Потом он склонился к обмякшему, но все еще дергающемуся телу Арментроута, и женский голос простонал: – Ричи, дорогой, ты можешь дышать? Если не можешь дышать, скажи что-нибудь. – Голос, по всей вероятности, донесся из горла Лонг-Джона Бича, но Кокрену показалось, что левая голова манекена подергивалась в такт словам.
Теперь уже дюжина барабанов отбивала в унисон быструю дробь, и, хотя она больше не совпадала даже с очень частым биением его сердца, Кокрен думал, что барабаны соответствуют другому ритму внутри него – древней, дикой частоте мозга, которая делала мысль невозможной. Его открытый рот затрепетал от ветра, а нос был полон запахов вина и сока.
Теплая, сильная рука схватила Кокрена за плечо – и он обнаружил, что растерянно наставил револьвер на две фигуры, ерзающие перед ним в грязи, а затем нажал на спуск… Но он, видимо, сбился со счета расстрелянных патронов, потому что выстрела не последовало.
Он ощущал смутную готовность нагнуться над Арментроутом и лупить его по всем трем дергающимся головам рукояткой револьвера, но рука, легшая на плечо, оттащила его назад и с поразительной силой оттолкнула, так что его дважды развернуло, и лишь с большим трудом он устоял на ногах. У него все расплывалось перед глазами, но он все же рассмотрел в свете костра деревянную маску над широкими плечами, укрытыми мехом, и тут божественное внимание переместилось куда-то еще, а Кокрен все еще почему-то не мог обрести равновесие.
«Глиняные» люди вокруг него все как один вскочили и поплелись, а потом зашагали к скалам Пойнт-Лобос. И в тот момент, когда они, разинув рты, зашлись пронзительным не то воплем, не то воем и сорвались на бег, Кокрен решил, что будет понемногу отставать.
Но оказалось, что они с Пламтри бегут вместе со всеми, и Кокрен даже не мог понять, не заходится ли он в том же звериным реве, выдирая ноги из чавкающей глины и пробегая вместе с Пламтри через вихрящиеся языки пламени. Во всепоглощающем шуме он даже не уловил звука, с которым остававшийся в барабане патрон все же выстрелил в землю, и почувствовал это лишь по рывку отдачи и горячей вспышке у бедра, но даже не посмотрел вниз, а лишь перевернул револьвер в руке и взял его за ствол, чтобы можно было орудовать им как дубинкой.
А вот выстрелы со склона впереди он слышал – торопливую пальбу, выдававшую отчаяние и панику, – и видел над мелькающими перед самым лицом глиняными дредами вспышки в пещере. Похоже, никто из бежавших туда юношей не стрелял в ответ: как и Кокрен, все размахивали ружьями и пистолетами над головами, как дубинками, или вовсе отбрасывали их.
Кокрен и Пламтри перепрыгивали через остатки стен и простертые обнаженные тела, а потом он потерял оружие, и они карабкались по глиняному скату к пещере, цеплялись, точно так же, как и окружающие их обнаженные люди, руками и отталкивались ногами. Все факелы и даже ружья были брошены по пути, и теперь толпа, стремившаяся к пещере, напоминала стадо четвероногих зверей.
Выстрелы теперь лишь изредка перебивали пронзительные вопли, и пещера заполнилась напряженными когтистыми силуэтами, изредка подсвечиваемыми только отраженным лунным светом. Кокрен часто дышал сквозь стиснутые зубы, пытаясь пробиться через теснящиеся тела к жертве, пока по плечам двигавшихся перед ним людей не прокатился прямо к нему в протянутые руки тяжелый волосатый шар.
Кокрен оторопело уставился на него. Сначала у него в руках была сияющая золотом голова льва, но уже в следующий миг он разглядел в серебряном лунном свете человеческую голову (бородатую, редкозубую, с вытаращенными глазами), пачкавшую его ладони скользкой горячей кровью. Полуоторванные нос и уши болтались на клочках кожи и были опутаны окровавленными волосами, и у Кокрена мелькнула горячечная мысль: «Ее