Фигура с закрытым маской лицом, в которой уже нельзя было узнать Кути, затрепетала, и Кокрен почувствовал, как к глазам подступает жар. Он подался назад, поднял руку, чтобы дать лицу прохладную тень, и увидел, как на уступ выбрался Лонг-Джон Бич.
Кокрен напрягся, шагнул в сторону, чтобы загородить Пламтри от пришедшего и взять ее за руку, но старик вдруг съежился и, подняв дрожащую единственную руку, указал за спину Кокрена и вверх.
Волны моря засверкали серебром, поток яркого лунного света с жуткой скоростью протянулся от горизонта к берегу, а потом над скалами внезапно повисла, сияя, полная луна, и Кокрен увидел на вершине валуна, напоминавшего очертаниями Джорджа Вашингтона, обнаженного бородатого мужчину, который ростом, похоже, не уступал микеланджеловскому Давиду.
Кокрен зябко поежился, щурясь от ослепительного лунного света. «Теперь уже Дионис и богиня Луны, – думал он. – Ее, вероятно, призвало детское одеяльце Дианы».
Высокая фигура в деревянной маске грузно повернулась лицом к валуну, и исходящий от нее жар заставил Кокрена еще сильнее прищуриться.
– Нет! – вдруг выкрикнул Лонг-Джон Бич в ярящийся ветер. – Подожди, выслушай стоящего перед тобой! – Все так же сутулясь и ежась перед маской и луной, он тем не менее сделал несколько шагов по уступу к богу в маске. – Воззри на того, кто мнит себя ничем, – жалобно сказал он.
Голос с неба повелел:
– Отпусти дерево.
И, повысив собственный голос, он воззвал к бесстрастной маске:
– Теперь этого мальчика убиваешь ты! Возьми… возьми это тело – оно в свое время вроде как проделало немало подобающей тебе работы, и оно… уже прошло подрезку.
Лонг-Джон Бич пригнулся и сделал шаг вперед по наклонному выступу, залитому ярким лунным светом, – явно преодолевая сопротивление, как будто с тяжелым грузом брел в крутую гору. Анжелика уперлась рукой в скалу, чтобы оттолкнуться и остановить его, но Пламтри и Пит поймали ее и оттащили из-под ветра.
Кокрен был уверен, что этот ветер, или магнитное отталкивание, или изменившееся земное притяжение (или все это вместе) отбросит Лонг-Джона Бича назад…
Но однорукого повезло спиной вперед, прочь от бога…
– Ладно! – взвыл старик, уставившись в небо, и влажный блеск на его изможденном лице, вероятно, появился не от дождя, а от слез. – Согласен, сдаюсь, я… я отрекаюсь от всего!
И вдруг старик рассмеялся, и на мгновение на него словно бы наложилась другая фигура, не совпадавшая по масштабу, зависшая, как будто в разгар танца, над каменным выступом, – молодой человек в пестрой одежде с двумя руками, с узелком, перекинутым через плечо, а рядом собака, пытавшаяся ухватить его за пятку, – и он тут же снова стал самим собой, одиноким, измученным Лонг-Джоном Бичем, но теперь стоял прямо перед фигурой Диониса.
Единственная рука протянулась, проткнув мерцающий ореол, и старик одним пальцем прикоснулся к маске.
А потом Лонг-Джон Бич обернулся к обнаженной фигуре на вершине валуна, и усталым глазам Кокрена, в которые словно песку насыпали, показалось, что он обернулся несколько раз подряд, но с неуловимой быстротой. И сделался выше ростом, шире в плечах, задрапировался в развевавшуюся на ветру серебряную леопардовую шкуру, и теперь маска скрывала уже его лицо.
Кути стал клониться на бок – на нем снова был все тот же старый дождевик; Анжелика и Пламтри рухнули на колени, подхватили его и осторожно опустили на покрытую лужами неровную каменную плиту. Анжелика выронила бутылку, она отскочила от ее ноги и покатилась по уступу, разбрызгивая темное вино на мокрые камни. Кути с лицом, полуприкрытым воротником плаща, немного подергался, пытаясь вырваться из рук женщин, а затем Пламтри освободилась и подхватила бутылку.
Призрак Скотта Крейна мерцал на вершине валуна, как изображение на плохо натянутом экране кинотеатра на открытом воздухе, – и Кути теперь забился в руках Анжелики в том же ритме.
Мавранос шагнул вперед, его правая нога подогнулась, и он упал на колени перед Пламтри.
– О, это выпадет Кути, – выдохнул он, – если я не сделаю этого. Я надеялся, что кто-нибудь из глиняных детей-убийц пойдет на это добровольно, что сия чаша минует меня, но… О Боже.
Он протянул руку, выхватил у Пламтри поднятую бутылку, поднес ко рту и запрокинул… И Кокрен увидел, как задергался его кадык, когда он глоток за глотком вливал в себя вино с кровью. Кокрен скривился, как от кислого, и с сочувствием вспомнил слова, которые Мавранос сказал ему после первой неудачной попытки, предпринятой на полуострове у яхт-клуба: «Что она готова сделать… Сомневаюсь, что сам смог бы решиться».
Из туннеля раздался многократно усиленный эхом вопль, и на уступ, путаясь в алюминиевых костылях, вылетел Тутмос Величайший.
– Мне! Святая кровь… Я так старался…
Мавранос опустил бутылку, нахмурился, и лилипут осекся на полуслове.
– Я умирал от рака! – прокричал Мавранос сквозь дождь, глядя на свою пустую левую руку. – И встретил Скотта Крейна! И то, что он сделал, вылечило меня! – Он стиснул кулак и продолжил, но уже так тихо, что Кокрен с трудом разбирал слова. – Эти пять лет я получил на халяву. Скажите Венди и девочкам, что я… расплатился с долгами. Скажите им, что у них есть муж и отец, которым они могут гордиться.
Он встал, не поморщившись, оперся на правую ногу, сделал несколько шагов вперед и остановился на обращенном к морю краю уступа, наполовину загородив собой высокого бога в маске, очертания которого вдруг стали искривляться рядом с ним. Мавранос, прищурившись, посмотрел через бухточку на высокую обнаженную бородатую фигуру на скале и заорал изо всех сил:
– Скотт! Пого, ты меня слышишь? Прыгай сюда, старина, я тебя поймаю!
И Кокрен поднял правую руку с черной отметиной, загораживаясь от ветра.
Он заставил себя смотреть прямо на безмятежные резные черты деревянной маски, которые видел и на Вигнс-стрит в Лос-Анджелесе, и в психиатрической больнице в Беллфлауэр, и обратился к этой маске:
– Я, Костыль Кокрен, передаю Скотту Крейну воздаяние, которое ты задолжал мне.
Дионис взмахнул мускулистой рукой и столкнул Мавраноса с уступа… Мавранос раскинул руки, пока летел, и, когда он исчез под водой, бутылка, кувыркаясь в воздухе, полетела вслед за ним.
Тутмос Величайший с отчаянным воем рванул от стены, в три невероятных для себя скачка преодолел всю длину каменного уступа, кинулся с его кромки и исчез, как и Мавранос.
Воздух сотряс раскат грома, словно сами скалы гневно заорали басом-профундо, и тут же заряд белой дроби шарахнул по скале и швырнул Кокрена на Пламтри, и в первый миг он подумал, что это взорвалась несвоевременно примчавшаяся луна, но загремело снова, и хлынул яростный ливень; Кокрен посмотрел вниз на белые шарики, катящиеся по камню под ногами, и увидел, что белая картечь – это градины размером с бейсбольный мяч.
Кокрен обернулся против ветра, сокрушительно налетевшего с океана, и сквозь слезы на прищуренных глазах увидел, что на голове Джорджа Вашингтона уже никого нет и край уступа, где стоял Лонг-Джон Бич или Дионис, тоже пуст.
«У нас снова ничего не вышло, – подумал он недоверчиво. Он цеплялся за Пламтри, а из глаз все текли слезы, и плечи дергались. – Мы все шли на смерть, и Арки дошел до нее, но у нас ничего не получилось».
Внезапно Пламтри вцепилась ему в руку выше локтя.
Сквозь грохот шторма было слышно, как кто-то ревел или кричал в океане, и скалы эхом перекликались сквозь дождь с собачьим лаем.
И уступ скалы содрогался.
Кокрен пригнулся и потянул Пламтри, чтобы она тоже пригнулась, а потом хватил рукой мимо нее и поймал Кути за плащ, пытаясь помочь Питу Салливану тащить и его, и Анжелику к туннелю. Сквозь завесу дождя было видно, как валуны перекатывались, срывались с гребней скал и падали вниз, они раскалывались на части и рушились в бурлящее море; в глубине мыса Лобос, вероятно, лопнула какая-то водопроводная магистраль, потому что высоко над валунами взметнулись сплошные изгибающиеся струи, верхушки которых срывал и уносил ветер.
– Внутрь! – крикнул Кокрен Анжелике. – Скала рушится!
– Подождем его! – заорала она в ответ.
Кокрен, тяжело дыша, цеплялся за вздымающийся выступ над кипящим морем; ветер уносил слезы, как только они вытекали из глаз, и брызги, попадавшие в открытый рот, были пресными. Он повернул голову, прижимая ладони к мокрому камню, и закричал Пламтри:
– Иди в туннель!
Падающая скала со страшной силой ударилась о край уступа и разлетелась, как бомба, да так, что его ошарашило само сотрясение воздуха, и он подумал, что отдача через камень от такого удара вполне может переломать запястья.
Две недели назад, когда случилась перестрелка в руинах на полуострове яхт-клуба, он был потрясен скоростью развития событий и человеческой беспощадностью; сейчас же он даже не разумом, а на каком-то клеточном уровне ощущал силу, и физическую массу, и беспощадность Природы. Град, гравий и дождь хлестали, словно цепи, за его спиной, и он пытался отгородить Пламтри от этого катаклизма и затащить в туннель. Под коленями закачался уступ, и Кокрен решил, что через несколько мгновений он оторвется и рухнет в море.
Но Пламтри схватила его за подбородок холодными пальцами, крикнула: «Смотри!» – и уставилась мимо него, туда, где тащились сзади Пит, Анжелика и Кути.
С таким ощущением, будто сейчас вывернется наизнанку, Кокрен оторвал взгляд от столь близкого черного провала туннеля и заставил себя повернуть голову в сторону моря.
Из волн на дрожащий уступ, хватаясь за каждую зацепку так, что вздувались мышцы и напрягались сухожилия, взбирался человек. Он был без рубашки, его широкую грудь закрывала взлохмаченная густая темная борода. Когда он приподнялся и встал на край карниза одним коленом, Кокрен увидел, что он гол, и справа в боку у него кровоточит рана. Кути вырвался из рук Анжелики и начал расстегивать плащ.
Ближе к валуну Джорджа Вашингтона на край уступа карабкалась большая черная собака, мокрая, как тюлень, и Кути застыл на мгновение и завизжал: