на полную мощность, выдыхая горячий воздух, в котором дух табака и несвежего пива перебивал запах псины, вымокшей в морской воде.
Пламтри привалилась к левой дверце и задремала, дергаясь и постанывая в беспокойном сне, но Кокрен подумал, что все же милосерднее будет дать ей вздремнуть; однако, когда машина поравнялась со златоглавым собором, она резко подалась вперед и плюнула. Кокрен повернулся и посмотрел на нее поверх настороженной и тоже поскуливавшей собаки.
– Просто позвольте мне сказать, – прошептала Пламтри. – Приговоренный имеет право на последнее слово, особенно если перед казнью не будет суда.
– Коди! – поспешно сказал Кокрен, решив, что она разговаривает во сне. – Мы в нашей машине, грузовике, и воскрешение на сей раз удалось, ты же сама все видела.
Пламтри посмотрела на Кути, который оглянулся с переднего сиденья; у него был изумленный вид, и, судя по всему, он и сам спал минуту назад.
– Значит, ты больше не король, – прошептала она, – но ты разрешишь мне сказать, чтобы меня услышали?
– Э-э… конечно, – буркнул совершенно сбитый с толку Кути.
– Вот и прекрасно, – шепнула она, и тут же вступил голос Омара Салвоя: – Пламтри предстоит умереть. В этом уравнении все еще остаются смерть, а также кровь и раздробленные кости. Твой Мавранос просто умер, чтобы обеспечить тело. Кто-то еще должен заплатить Дионису за возвращение царской души. – Салвой улыбнулся, и лицо уже не принадлежало Коди. – «А я, если дерзка моя попытка, готов как выкуп лечь холодным трупом здесь, на земле холодной», – сказала бы Валори. – Спросите короля, так ли это, или моя выдумка. – Тело Пламтри передвинулось вплотную к двери, как будто Салвою не нравилось соседство с собакой.
«Я-то думал, что ты глухой!» – в отчаянии подумал Кокрен и тут же вспомнил, что глухота досталась Дженис.
После минутной тишины, нарушаемой только ревом мотора и шелестом шин по мостовой, раздался усталый голос Скотта Крейна:
– Это верно. – Он заерзал в кузове и сел. – Даже если бы мне… если я покончу с собой, Дионис все равно потребует плату за воскрешение, случившееся этой ночью. – Он тяжело вздохнул. – Значит, надо понимать, что никто из вас не знал об этом, да? Перед тем как вы начали вызволять меня из Эребуса…
– И это будет несчастная доблестная Пламтри, – сказал Салвой, качая головой Пламтри, – если никто иной не вызовется добровольно. – Пламтри перевела осторожный взгляд на Анжелику, которая собралась было вмешаться: – Мальчик разрешил мне говорить!
– Я вызываюсь, – сказал Кокрен, неожиданно даже для себя.
– Конечно, – продолжал Салвой, будто не слышал его, – я думаю, что на это должен был вызваться тот, кому нужно искупить хладнокровное убийство, кто уже задолжал Зеленому Рыцарю удар топором. Кути! Что ты делал тем утром в пансионе Мамаши Плезант?
– Я… не могу вспомнить, – ответил Кути. – Но я помню, что был какой-то (какой?) разговор о Зеленом…
– Это будет «несчастная доблестная Пламтри», – громко перебила Анжелика, – и вы, мистер. Коди симпатична мне, но все вы или убивали… – Она ткнула рукой в сторону бородатого мужчины, сидевшего в задней части грузовичка, – его, или подстрекали к убийству, и если кто-то должен умереть за это, воздать своей жизнью, то, конечно, толпа Пламтри.
– Дионис решит, – сказал Скотт Крейн. – Это его шоу.
– Вон Костыль уже вызвался. – Салвой заговорил быстрее. – Дайте мне говорить. Кути не ребенок! Кути, ты можешь убить его – просто помочь в добровольном самоубийстве – и сам станешь королем; Крейн стар, и силы к нему еще не вернулись… Пусть он идет домой и разводит розы на покое, а ты сможешь забыть и о том убийстве, и обо всех своих грехах – благодаря pagadebiti. Король всегда может раздобыть бутылочку. Ты пока не говори, ты слушай! Подумай об этом, ты должен был почувствовать вкус этого, когда Крейн был мертв. Чувственно-сознательное восприятие всего американского Запада: как он потягивается, хрустя суставами и нагретыми солнцем горами и автострадами на рассвете, пьет талые воды с гранитных бастионов Сьерра-Невады через Оровилльскую плотину, вдыхая и выдыхая все миллионы страданий, рождений и смертей! – Голос Салвоя окреп. – Давай работать вместе, мальчик!
Кокрен увидел, как оттопырилась нижняя губа Кути, увидел, как в его глазах блеснули слезы, и внезапно испугался, что Салвой откажется от этого опасного диалога и неожиданно подсунет вместо себя глухую Дженис.
Он набрал в грудь воздуха, но не успел ничего сказать: Кути перевел взгляд с Пламтри на собаку и внятно произнес:
– Мама!
Пес лизнул его в лицо, Анжелика обняла.
Лицо Пламтри начало меняться, Дженис озадаченно, хмуро смотрела с него уже в тот момент, когда подросток заговорил, и еще несколько мгновений лицо дергалось, отражая противоборство разных личностей, и в конце концов узнаваемый голос матери торжествующе воскликнул:
– Ха! Я все же вышла в мир! – Глаза, которые вроде бы были посажены ближе, уставились, моргая, на Кокрена. – Мы едем к морю? Вы собираетесь наконец-то отправить ее в края, лежащие за Индией?
– О Коди, – простонал Кокрен.
Пламтри вжалась в спинку сиденья, но «кто за Дамой» снова сработало: следующий вопрос был задан уже голосом Коди:
– Боже, это был он, да? – Она снова плюнула на пол. – Больше не позволяйте мне спать. Едем скорее в этот проклятущий храм на полуострове и побыстрее покончим с расплатой.
Кокрен обнял ее за напрягшиеся плечи, и тут до него дошло, что она-то все время знала, что для нее воздаянием станет собственная смерть.
Но он твердо решил умереть вместо нее.
Темные тучи совсем разошлись, и когда Пит медленно вел грузовичок по служебному проезду за яхт-клубом, небо над причалами Форт-Мейсона налилось густо-алым. Асфальт кончился, под шинами захрустел мокрый песок; Кокрен увидел, что цепь с табличкой «ВЪЕЗД ВОСПРЕЩЕН» висит на прежнем месте.
– Снова краску обдирать… – вяло произнесла Анжелика.
– На сей раз хоть стрельбы не будет, – сказал Пит.
– Это было бы замечательно, – вставил Кокрен.
– Когда-нибудь, – донесся хриплый голос Скотта Крейна из задней части грузовика, – я обязательно попрошу рассказать мне обо всем этом. – Он говорил рассеянно и, моргая и щурясь, пытался смотреть на красное небо впереди. – Мой первый рассвет, – сказал он. – Очень яркий. – По его широким скулам катились слезы, возможно, из-за того, что он смотрел на рассветную полосу.
Пит перекинул рукоять на первую передачу; Кокрен услышал, как захрустела, натягиваясь, цепь, а потом ее разорванные концы задребезжали в низких кустах по сторонам дорожки.
Кокрен опустил окно и, не замечая пронизывающего утреннего холода, глубоко вдохнул морского воздуха. Пахло не только морем, но и цветами, и свежевскопанным суглинком, и он увидел, что придорожные анисовые кусты, коричневые и сухие две недели назад, сделались ярко-зелеными и выбросили крошечные белые цветы.
Пит медленно – хотя тормоза все же скрипнули – остановил машину в нескольких ярдах от уходящей вниз каменной лестницы, по которой Анжелика несла под дождем скелет Крейна две недели назад, когда с неба падали мертвые птицы, и Кокрену показалось, что он видит за каменными стенами медленно переливающееся мерцание.
Лицо Кокрена было мокрым, а во рту, напротив, пересохло; он дышал, мелко хватая воздух, и мысли скакали у него в голове, так и не превращаясь в целые фразы: «Мы все пойдем туда, но не все… Я, а не она… Но я надеюсь, думаю, ты… Не может быть, чтобы нельзя было… Но я, а не она, я, а не она…»
Он не мешкая открыл дверь и, когда спустился на песок, перемешанный с мелкой галькой, держался на ногах вполне твердо, и даже устоял, когда большая черная собака выскочила следом за ним и толкнула его под колени. Он протянул руку и поддержал Пламтри, выпрыгнувшую из машины. Взвизгнули ржавые петли – это Пит откинул заднюю дверь.
Пламтри смотрела на юг, туда, где за узким заливом белели фасады Марина-дистрикт; все окна были темными, однако на тротуарах Марина-Грин можно было разглядеть нескольких велосипедистов.
– Мой родитель, вероятно, сказал вам, что я умру здесь, – тихо произнесла Пламтри, – и не исключено, что он прав. Мне кажется, я ничего не имела бы против – я знала, что это могло входить в цену отмены убийства, – если бы не познакомилась с тобой, Сид.
Кокрен открыл было рот, но не придумал, что сказать. Если бы ему самому удалось в свое время достичь воздаяния за убийство, они с Коди не встретились бы вовсе.
– Я… я чувствую то же самое, – выдавил он после паузы.
Слабый ветерок доносил от воды тихую музыку, далекие колокольчики и струны вели мелодию, которую он знал и давно любил, и она ярко и чуть ли не весело облекала сердцевину ностальгического отчаяния в нарочитую беззаботность. Практически в каждом такте он почти точно угадывал следующую ноту – он даже мог бы подпеть мотив, если бы у него не перехватило горло от горя, – и он знал, что это лишь бридж[41], что мелодия скоро вернется к тщетной доблести основной трагической темы.
Скотт Крейн подошел к беломраморной лестнице и на мгновение остановился, глядя вниз на вымощенный булыжником причал. Потом сел на сломанную коринфскую колонну и уронил голову на руки. Кровь все еще текла из его ушей, и в усиливавшемся свете босая правая нога сияла красным.
Кокрен взял Пламтри за руку, и они тоже пошли по скрипевшему под ногами песку к лестнице. Он слышал за спиной шаги остальных спутников, топот лап и пыхтение пса.
У начала ступенек он остановился и посмотрел вниз, на вымощенный до самой воды прямой перешеек.
В первый миг он подумал, что в этом закоулке неспокойного залива над водой задержался клок тумана; потом его взгляд сфокусировался как-то по-другому…
И вот уже в серой воде покачивалась хрустальная лодка со стеклянной мачтой, и на банках ее располагались сгустки прозрачного дыма; их облик сделался узнаваемым, когда он посмотрел на них в упор, но тут же рассыпался калейдоскопом бесцветных лиц и рук, и он увидел, что это были хрупкие оболочки людей, призраки, мерцающие в рассветном свете. Он узнал слепого старика Паука Джо, у которого на талии все так же болталось множество самодельных пружинных щупов, делавших его и впрямь похожим на паука-косиножку, и вроде бы заметил Тутмоса Величайшего, хотя уже без костылей, а потом совершенно ясно увидел Архимедеса Мавраноса, стоящего на носу. Мавранос повернул голову к людям, находившимся на суше, и Кокрену показалось, что он улыбается и машет рукой.