Многочисленные парусники, которых не пугало близкое соседство флибустьеров, распускали широкие паруса, чтобы высушить их на солнце или уйти в море, в то время как на удобных причалах толпы метисов и индейцев суетились вокруг настоящих гор товаров, которые требовалось доставить в перуанские порты.
На рейде лавировали два крупных фрегата,[37] каждый из которых был вооружен сорока пушками; время от времени они выходили в открытый океан, чтобы своевременно предупредить возможную вылазку флибустьеров, солидно обосновавшихся на острове Тарога, но всегда готовых к внезапному нападению на одинокий парусник, проявив при этом свою обычную храбрость.
Пиратство, принесшее столько зла испанцам, постепенно угасало, но его последние вожаки пользовались не меньшей известностью, чем Монбар, печально прославленный Пьер лʼОлонэ, Ван Хорн, Лоран и Морган,[38] которые почти целое столетие заставляли дрожать и плакать гордую Испанию.
Риос и гасконец проделали проход в толпе наводнивших порт торговцев и судовладельцев и поднялись к центру города, где высились самые грандиозные дворцы панамской знати, в том числе и дворец маркиза де Монтелимара, слишком хорошо известный дону Баррехо. Добравшись до дворца, они расстались.
— Скажи своей сестре, что пусть она этим вечером приготовится к короткой встрече со мной, а потом мы долго не увидимся, — сказал гасконец. — Нужно позаботится о своих делах, tonnerre!..
— Хорошо, — просто ответил могучий кастилец и ушел со своей тележкой и монументальной бочкой, размер которой привлекал взгляды всех прохожих.
Дон Баррехо пересек несколько улиц, пока не вышел на обширную площадь, обрамленную красивейшими дворцами. Изо всех дверей выходили, чтобы сделать утренние покупки, повара, домашние слуги, подмастерья и прекрасные метиски.
Дон Баррехо расправил слегка седеющие усы, надвинул на лоб фетровую шляпу с пером, распахнул плащ, чтобы были видны его поблескивающая кираса и рукоятка огромной драгинассы, и принялся важно прогуливаться перед зданием, на фронтоне которого красовался герб маркизов де Монтелимаров: на золотом фоне — зеленая, словно спина ящерицы, гора, вырастающая из голубого моря.
— Подождем какую-нибудь курочку, — сказал сам себе гасконец. — Tonnerre!.. Да я еще красавчик!.. Если я завоевал сердце самой прекрасной трактирщицы Панамы, то могу еще произвести впечатление на какую-нибудь кухарку или служаночку.
Он прогуливался перед дворцом уже с четверть часа, нагловато поглядывая на алебардщиков, стоявших по бокам великолепной мраморной лестницы, когда из дома вышла очень красивая мулатка с горящими глазами и курчавыми черными волосами, легкая как птичка; через обнаженную пухлую ручку у нее была перекинута большая корзинка.
— Дождался я своего, — сказал гасконец. — Теперь попробую выловить рыбку.
Глава VIIВ ТИХОМ ОКЕАНЕ
В свое время дон Баррехо, несмотря на свои длиннющие ноги, был благодаря своей воинской профессии большим сердцеедом, поэтому он ничуть не сомневался в том, что доведет до нужной гавани свои планы. Увидев прекрасную мулатку, он ускорил шаг и, оказавшись за ее спиной, позвал:
— Эй!.. Эй!.. Куда так спешите, красотка?
Мулатка обернулась, посмотрела на гасконца, потом, словно зачарованная его военным видом или блеском его кирасы, ответила:
— На рынок, кабальеро.
— Зовите меня графом, потому что отец мой — испанский гранд.
— Хорошо, сеньор граф.
— Ты служишь у маркиза де Монтелимара? — спросил дон Баррехо, пристраиваясь сбоку от нее.
— Да, сеньор граф.
— Могу я тебе кое-что предложить? Утро сегодня свежее, и стаканчик мецкаля не будет лишним ни для меня, ни для тебя.
— О!.. Сеньор граф!.. — обрадовалась мулатка.
— А вдобавок ты получишь горсть блестящих пиастров, — продолжал соблазнять служанку хитрый гасконец.
— И что вам от меня надо, сеньор граф? — спросила мулатка, ошеломленная близким соседством столь важного господина.
Немного погодя она прибавила:
— Сеньор граф, я ведь только бедная служанка и никогда еще не была так близко с такими важными персонами.
— Ну, ведь это я приблизил тебя к себе, — ответил дон Баррехо, гордо положив руку на эфес своей шпаги, потому что ему показалось, что некий прохожий насмешливо взглянул на него. — Для меня всё одно: белая кожа при голубой крови или золотистая кожа от крови многоцветной, — и это потому, что в моих венах нет ни капли кастильской крови. Как тебя зовут?
— Карменсита.
— Прекрасное имя, tonnerre!..
В это время они проходили мимо заведения, занимавшего промежуточное место между гостиницей и винным погребком. Гасконец взял прекрасную мулатку за плечо и без дальнейших разговоров втолкнул ее внутрь, тут же заказал кувшин[39] мецкаля и сладкие пшеничные лепешки.
— Сеньор граф, — попыталась что-то сказать кухарка маркиза.
— Называй меня здесь по-простому: Диего, — прервал ее дон Баррехо. — Детям испанских грандов порой необходимо сохранять инкогнито.
Он взял кувшин, наполненный сладковатым терпким вином, полученным из спирта, налил вино в чашки и галантно предложил мулатке сладости.
— Слушай меня, милочка, — начал он, понизив голос. — Хочешь получить десять пиастров?
— Столько я не зарабатываю и за месяц, сеньор…
— Я же тебе сказал: Диего. Тогда добавим еще десять. Получится двадцать. Надеюсь, ты умеешь считать.
— Вы бросаете деньги на ветер, сеньор… Диего.
— Что такое двадцать пиастров для сына испанского гранда? У моего папаши немыслимое количество таких кругляшков, и однажды они все перейдут в мои руки.
— И что же я должна сделать, чтобы получить ту сумму, что вы мне обещаете, мой кабальеро? — спросила мулатка, которая, несмотря на болтовню, успевала разгрызать своими чудесными зубками засахаренные лепешки, запивая их солидными рюмками мецкаля.
— Просто ответить на мои вопросы, — ответил гасконец.
— Тогда вы можете спрашивать меня хоть до вечера.
— Я вовсе не хочу лишать маркиза его прекрасных кухарок. Слушай меня внимательно, Карменсита.
— Говорите, сеньор Диего.
— Известно ли тебе, что во дворец всего два дня назад привезли прекрасную сеньориту с чуть-чуть бронзовой кожей?
— Да, сеньор Диего, я как раз приношу ей еду.
— Tonnerre!.. Вот это удача!.. Ее хорошо охраняют?
— Перед дверью комнаты всегда стоят два алебардщика.
— Но ты-то можешь свободно заходить туда, когда захочешь?
— Да, сеньор Диего.
— Видишь ли, дорогая моя Карменсита, я страстно влюблен в эту сеньориту, и она тоже меня очень полюбила, но вмешался мой отец и заставил маркиза де Монтелимара увезти ее от меня.
— О!..
— Разве ты не видела, как она оплакивает свою потерянную любовь?
— Правду сказать, нет, — ответила мулатка.
— Сеньорита очень горда, она не желает показывать свои чувства перед посторонними людьми.
— Да, она именно такая, как говорите вы, сеньор Диего.
— Я дам тебе записку, которая мне обойдется в двадцать пиастров, а тебе не причинит никакого зла, — сказал гасконец, вынимая из кармана записку Буттафуоко. — Тебе не надо делать ничего другого; только передашь записку незаметно, чтобы никто этого не увидел.
— Нет ничего проще.
— Сеньорита даст тебе другую записку, и ты принесешь ее мне до захода солнца. Вот тебе десять пиастров, остальное — после завершения дела. Ты довольна, моя прекрасная Карменсита?
— Вы очень щедры, сеньор.
— Э-э-э… Как настоящий граф, — улыбнулся гасконец. — Ну а теперь вонзи последний раз свои зубки в сладость, которая больше подходит тебе, чем мне, а потом быстрее возвращайся домой, чтобы у маркиза не возникло подозрений.
— Он не обращает внимания на слуг.
— Никогда ничего нельзя знать с абсолютной точностью.
Прекрасная мулатка доела до конца сладкое, запив его несколькими рюмками мецкаля, потом, пообещав явиться на встречу, ушла со своей большой корзинкой в руках.
— Tonnerre!.. — прошептал гасконец, оставшись один и довольно потирая руки. — И среди служанок встречаются порядочные люди. Ну а теперь поспешим провести последний денек с Панчитой, потому что завтра нас уже наверняка не будет в Панаме. Tonnerre!.. Пришло время дону Баррехо пробудиться от долгого супружеского сна и вернуться к жизни, полной приключений. Я все-таки не рожден быть трактирщиком.
Он бросил на стол пиастр и ушел, не требуя сдачи, сопровождаемый поклонами слуг, удивленных такой щедростью. Разумеется, им ничего не было известно о наследстве великого касика Дарьена, на солидную долю которого рассчитывал гасконец.
Только к полудню дон Баррехо вошел в свою таверну, и как раз в тот момент, когда Панчита и Риос накрывали на стол.
— Привет и приятного аппетита честной компании, — сказал он, сбрасывая широкий короткий плащ. — Что-то я не вижу наплыва посетителей, женушка?
— А!.. Наконец-то явился!..
— А разве могло быть по-другому? Смотрю, плохо идут дела? Таверна превратилась в пустыню.
— Эта проклятая бочка всех отпугнула, — пожаловалась Панчита. — Люди видели, что вечером ее увезли, а наутро она вернулась; пошли разговоры, что ты утопил призраков, которых поймал в ловушку.
Гасконец расхохотался:
— Никогда бы не поверил, что я способен на такое. Дать тебе хороший совет, Риос? Выкинь в море эту чертову бочку, иначе она разорит наше заведение. Когда люди больше не будут ее видеть, они поверят, что все чертенята, дьяволята и привидения исчезли, а тогда станут приходить выпить доброго хереса «Эль Моро». Ну, давайте в последний раз отобедаем в компании жены.
— Как? Ты куда-то уезжаешь?
— Я уже три дня твержу тебе об этом. Вы, кастильцы, верно, туги на ухо?
— И куда ты уезжаешь?
— К индейцам, чтобы забрать наследство великого касика Дарьена. Дорогая, я вернусь с целой горой золота, и мы откроем превосходную гостиницу, какой еще никогда не было в Панаме.