— Проклятие!.. Шлюпка исчезла!.. Мы погибли!..
Послышались крики, проклятия, потом темноту озарила яркая вспышка, за которой последовал оглушительный грохот, сопровождаемый целой бурей осколков. Каравелла взлетела в воздух вместе со своим несчастным экипажем, дружком Пфиффером и мнимым сыном испанского гранда.
Несколько секунд над водоворотом, поглотившим исковерканное взрывом судно, висело облачко красноватого дыма, пока его не рассеял ночной бриз.
— Друзья, — сказал потрясенный Мендоса, вытирая рукой пот, обильно, несмотря на купание, выступивший на лбу, — возблагодарите Бога, если вы еще чувствуете себя христианами, потому что своим спасением мы обязаны только Ему.
— Мне всё еще неясно, — признался казавшийся совершенно обалдевшим дон Баррехо, — что там взорвалось?
— Каравелла, а задержись мы на две-три минуты, то тоже бы взлетели в воздух.
— Судно загорелось? — спросил буканьер, который все никак не мог разобраться в ситуации.
— Они подожгли бочонок с пятьюдесятью фунтами пороха, чтобы взорвать нас, — ответил баск. — По счастливой случайности я успел вовремя, и шлюпка, которой они хотели воспользоваться, попала в наши руки.
— Кто покушался на нашу жизнь?
— Капитан и наш дружок Пфиффер, вероятно, с согласия всей команды, — ответил Мендоса.
— Друзья, — сказал Буттафуоко, — надо вернуться к месту катастрофы. Может быть, подберем кого-нибудь.
— Пусть их сожрут акулы, — отрезал жестокий гасконец.
— Нет, — возразил Буттафуоко, табаня[51] веслом, — я ни за что не допущу такой бесчеловечности. Они и так уже достаточно наказаны за измену.
Друзья налегли на весла, направляясь к тому месту, где затонула каравелла, с трудом борясь с волной, вызванной катастрофой.
Развороченный корпус судна затонул, но на поверхности океана плавали многочисленные обломки: куски мачт, реи с оставшимися на них латинскими парусами, распростершимися по воде, ящики, бочки, куски фальшборта,[52] остатки носовой надстройки. Сила взрыва была, должно быть, чудовищной, потому что остатков внутреннего оснащения судна нигде не было видно.
Шлюпка покрутилась посреди обломков, задерживаясь то тут, то там, чтобы подобрать выживших, если таковые окажутся. Но никто не плавал на поверхности океана. Наткнулись только на безголовое туловище, принадлежавшее, видимо, метису; руки трупа конвульсивно сжимали в объятиях рей. Несчастный был разорван напополам, и теперь державшаяся за рей половинка ожидала первой акулы, после чего от матроса уже ничего не осталось бы.
— Все погибли, — сказал гасконец. — Даже наш дружок Пфиффер отошел в лучший мир, хотя я в глубине души считал его дальним родственником мессера дьявола. Но ведь на нем и лежит главная вина в подготовке этой страшной измены, которая должна была отправить нас искать богатство великого касика в царстве теней.
— Больше здесь нечего делать, — решил Буттафуоко. — Нам остается взять курс на Тарогу, если только мы сможем туда добраться.
— А почему бы и нет, сеньор? — спросил баск. — Шлюпка наша крепка, продуктов у нас вдоволь, а друзей-флибустьеров нам нечего бояться.
— И далеко мы от острова? — поинтересовался гасконец.
— Добраться до него мы сможем в лучшем случае через сутки, — ответил Мендоса. — Рассчитывать мы можем только на весла, и придется слегка попотеть, пока мы не завершим переход. К счастью, погода нам благоприятствует.
— Посмотрите, что там положили в шлюпку матросы каравеллы, — распорядился Буттафуоко.
— Вижу какие-то свертки и бочонок.
Мендоса и гасконец быстро разобрались в содержимом и установили, что бородатый капитан хорошо знал свое дело: бочонок был доверху заполнен водой, в ящике находились сухари, а в свертках — сыры и солонина. Особого обилия продуктов не обнаружилось, но их запас не давал умереть от голода, потому что он был рассчитан на семерых, а расходовать его предстоит троим.
— Ну, жаловаться-то нам грех, — сказал Мендоса. — Эти бедные чертенята рассчитывали добраться до американского берега дня за два. Значит, нам этого запаса хватит на неделю, даже если мы не будем экономить… В путь?
— В путь, — согласился Буттафуоко, усаживаясь на корме.
Гасконец уселся в средней части шлюпки, тогда как баск отправился на носовую банку.[53] Шлюпка медленно покинула это место, усеянное обломками, и направилась на запад.
Среди продуктов баск нашел буссоль, тщательно завернутую в чистую тряпку, и принялся определять курс, хотя бы приблизительно. Три или четыре часа шлюпка продвигалась вперед от мощных гребков гасконца и баска, легко справляясь с накатывавшимися время от времени океанскими волнами, но потом гребцы сдались.
— Я предпочел бы наносить уколы своей драгинассой, — признался гасконец, скидывая куртку и камзол.
— А я — шпагой, — вторил ему баск. — Что-то стал я плохим моряком.
— Ошибаешься, дружище: ты просто постарел.
— Хотел бы я посмотреть, как ты будешь танцевать перед моей шпагой.
— Tonnerre!.. Драгинасса гасконца никогда не пересечет Бискайский залив из опасения поранить более или менее близких братьев, — серьезно сказал дон Баррехо.
— Или из опасения дать стрекача? — пошутил баск.
— Гасконцы погибают на поле брани, но никогда не спасаются бегством.
— Даже когда они получают смертельный удар в голову, гасконцы продолжают держаться, — вступил в разговор Буттафуоко.
— Нет, сеньор, потому что если человек мертв, он никогда не признается, что был убит более искусным соперником, чем он сам. По крайней мере, так считают в великой Гаскони.
— В стране, которая ни в чем не сравнится с Бискайей и представляет собой всего лишь маленький французский департамент!
— Какое значение имеет размер страны, если мы великий народ? А потом, видишь ли, мой дорогой баск…
Сильнейший толчок потряс шлюпку и прервал его слова, лодка качнулась и даже зачерпнула воды.
— Мы на что-то наткнулись? — вскочил на ноги Буттафуоко.
— Или на кого-то, сеньор? — спросил баск. — Но с этой стороны нет скелетов.
— На какой-нибудь обломок каравеллы, дружище Мендоса.
— Но ведь мы уже далеко от места взрыва.
И в этот момент они почувствовали новый толчок. Он был таким неожиданным, что подбросил на ноги гасконца.
— Tonnerre!.. — закричал он, хватаясь за банку, чтобы не упасть в воду. — Не океанский ли дьявол играет с нами?
Мендоса перевесился через борт и внимательно всмотрелся в воду. Сначала он ничего не видел, потом стал различать крупные фосфоресцирующие полосы, зигзагами расходившиеся во всех направлениях.
— Черт возьми!.. — воскликнул он. — Теперь я знаю, кто нас беспокоит.
Потом он повернулся к гасконцу, уже успевшему восстановить равновесие, и сказал:
— Вот превосходный случай испытать, остра ли твоя драгинасса и крепка ли твоя рука.
— Надо нанести удар? — крикнул дон Баррехо, хватаясь за шпагу.
— Нет, мне кажется, надо сделать кое-что другое.
— Против кого? — спросил Буттафуоко.
— Мы оказались посреди стаи акул-молотов, сеньор, — ответил баск.
— И они пытаются перевернуть шлюпку?
— Они не столь велики, как charcharias,[54] но все же достигают четырех-пяти метров в длину, а пасти у них такие, что от одного взгляда на них бросает в дрожь.
— Стало быть, положение становится серьезным, — сказал дон Баррехо.
— Может быть, даже более серьезным, чем ты думаешь, потому что шлюпка наша отнюдь не тяжелая, а обшивка ее такая старая, что просто не выдержит мощного удара хвостом.
— Я бы сказал, что душа нашего приятеля Пфиффера наслала сюда акул, чтобы отомстить нам.
Несмотря на всю серьезность положения, Буттафуоко и Мендоса не смогли сдержать улыбки.
— Нечего смеяться, — сказал шутник. — Я ведь всегда говорил, что этот Пфиффер каким-то образом породнился с дьяволом. Ой!.. Вы хотите подбросить нас в воздух? Подумайте о том, что у меня слишком длинные ноги, чтобы удержать равновесие на этой посудине, и о том, что я никогда не был моряком.
Третий толчок подбросил один борт шлюпки, и она наклонилась чуть ли не до самой воды. А что бы было, если бы в этот момент пришла длинная океанская волна? Но, к счастью, Тихий океан рождает такие волны с достаточно большими интервалами.
— К оружию, друзья! Нам придется дать настоящее сражение, если мы не хотим пойти на ужин этим чертовым акулам, — сказал Мендоса.
— Сейчас я накажу этих нахалов! — раззадоривал себя гасконец.
— Смотри, не свались в воду — тогда уж никто тебя не спасет, даже драгинасса не поможет. Вокруг нас кружится, наверно, с десяток этих тварей.
— Десять уколов шпаги, и все будет кончено, — ответил гасконец.
Они расселись по банкам, стараясь как можно лучше уравновесить шлюпку, и принялись беспорядочно тыкать шпагами с обоих бортов. Однако акулы, казалось, не имели никакой охоты сразу же испробовать остроту клинков, потому как упорно держались на глубине. Только время от времени одна из них быстро приближалась к шлюпке, оставляя за собой фосфоресцирующий след, толкала ее большой, мощной головой в форме молота и быстро перемещалась по другую сторону киля, чтобы трое дуэлянтов не успели ее поразить.
— Да разве это сражение? — спросил дон Баррехо, нанеся безо всякой пользы десятка три уколов: он лишь обрызгал своих друзей. — В Гаскони так не бьются.
— Пошли им письмо с вызовом на дуэль и предложи являться по одной, — сказал Мендоса.
— Никак не могу увидеть ни одну из этих тварей.
— Рассвет близок, тогда ты сможешь на них полюбоваться.
— Правда, что они уродливы?
— Ну нет, я бы даже назвал их симпатичными: с этим своим молоточком, по краям которого расположены глазки, от одного взгляда которых тебе становится плохо…