о для них в этом не было никакой радости. Я бесился, сходил с ума, но пытался работать. А они говорили: «Чувак, я больше не хочу быть рокером, если приходится проходить через это». Но все равно я звал их сюда, и мы тусовались пару месяцев и вместе писали песни. Вели серьезные разговоры, будто под кислотой, обсуждали семью, жизнь, и все было очень серьезно, все заново узнавали друг друга. Трудно представить, что восемь лет назад мы общались каждый день, а теперь я оказался в совершенно другом мире. Там я слонялся по улице со скейтбордом, без денег и мечтал играть в рок-группе, а теперь вдруг нахожусь здесь. Им кажется странным, что друзья вешают на стены плакаты с Акселем, понимаешь? И у меня от этого тоже странное чувство. В общем, я случайно придумал этот припев: «Ты один на миллион, — понимаешь, и — мы тянемся к тебе, но ты слишком высоко… («too high» также можно перевести «слишком под кайфом». — Прим. пер.).
Я спросил, почему в текстах песен группы постоянно присутствуют параллели с наркотиками, ведь еще в шестидесятых и семидесятых это было бы в порядке вещей, хотя в новой, более лицемерной и напряженной обстановке восьмидесятых такие вещи, как правило, выделяют группу среди остальных. Причина в этом, или все песни сугубо автобиографические?
— Тогда все увлекались героином, а подобные сравнения хорошо сочетаются с рок-музыкой — это доказали Aerosmith своим ранним творчеством, а также Stones. А разные названия наркотиков… этот язык всегда самый свежий. В хип-хопе и прочем, даже у тех, кто выступает против наркотиков, все равно названия придумывают уличные дилеры. Они всегда идут впереди обычного языка, потому что им постоянно нужно менять названия, чтобы люди не понимали, о чем идет речь, а они сами могли продолжать торговать наркотиками. А еще дилеры стараются быть самыми модными, крутыми и плохими парнями из всех. И у них это получается. Так что в строчке «мы тянемся к тебе, но ты слишком высоко» я представлял, как эти люди пытаются связаться со мной, а я исчез или умер. А слова «ты один на миллион» кто-то сказал мне однажды с сарказмом, и они описывают не мое эго. Но это просто хорошая фраза, ведь можно использовать слова «ты один на миллион» в позитивном значении, чтобы заставлять себя лучше работать. Хотя изначально контекст был: «Ага, а ты что, на хрен, один на миллион что ли?» И ко мне эти слова прицепились.
А когда мы стали работать в студии, Дафф исполнял гитарную партию гораздо агрессивнее, чем я. Слэш играл плотно и отчетливо, а я хотел, чтобы песня звучала менее аккуратно. Но потом Иззи добавил партию электрогитары. Несмотря на то что я старался убедить его играть более расслабленно, у него получилась весьма агрессивная партия. Так вышло, что эту песню уже нельзя было исполнять смешным низким голосом. Мы попробовали, но ничего не получилось, выходило как-то не так, а гитары звучали так резко, что мне пришлось петь буквально Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р, чтобы полностью соответствовать музыке.
Я сказал, что в записи песня звучит совершенно серьезно.
— Да, но она выражает только одну точку зрения из сотен разных, которые у меня бывают относительно той или иной ситуации. Когда я встречаю чернокожего, то в каждой ситуации веду себя по-разному. Так же, как и с любым другим человеком, неважно.
— Получал ли он личные оскорбления от чернокожих, когда только пошли разговоры об этой песне?
— Нет, вообще-то, нет. На самом деле многие чернокожие подходят ко мне и хотят о ней поговорить, потому что эта тема им интересна. Однажды в Чикаго ко мне подошла чернокожая девушка и сказала: «Знаешь, я ненавидела тебя за песню «One in a Million»». Я ответил: «Начинается». А она говорит: «Но я езжу на метро… — И вдруг стала говорить очень серьезно. — И однажды осмотрелась по сторонам, и поняла, что ты имеешь в виду. Так что все в порядке». Я много такого слышу…
— А что на это сказали другие музыканты?
— У меня был большой серьезный разговор с Айс Кьюбом, — небрежно заметил Аксель. Это один из пяти рэпперов из команды NWA [Niggerz Wit Attitudes («Ниггеры с характером». — Прим. пер.)], чей трек «Fuck tha Police» («На хер полицию». — Прим. пер.) вызвал такую бурю, что на них стали охотиться все копы Лос-Анджелеса, а Айс Кьюб написал строчки «Не знаю, педики они или нет, / Обыскивают ниггера и хватают его за яйца…».
По словам Роуза, Кьюб написал ему письмо, в котором предлагал «поработать над песней «Welcome to the Jungle», потому что узнал, что Аксель хочет превратить ее в рэп-композицию и он хотел бы поучаствовать. Как бы там ни было, все закончилось долгим серьезным разговором о песне «One in a Million», и Кьюб тоже понял, почему эта песня была написана и что она значит. А он как никто знаком с тем, о чем я в ней пою».
Наконец мы закрыли скользкую тему с песней «One in a Million». Аксель снова закурил, открыл еще одну банку колы, и мы вернулись к обсуждению нового альбома Guns N’ Roses.
— Пока у нас около семи готовых песен, — сказал он, — но знаю, что к концу работы в студии их будет сорок две или сорок пять, и я хочу оставить тридцать из них.
— То есть Guns N’ Roses хотят выпустить альбом на двух дисках?
— На двух или на одном, но примерно на семьдесят шесть минут. А еще хочу четыре-пять песен для стороны Б — люди не очень слушают сторону Б, — и они войдут в отдельный EP. Скажем, что это песни, не вошедшие в альбом. Но если мы так сделаем, то нужно еще четыре песни для EP. Поэтому это уже следующий релиз, а потом будет еще запись живых выступлений с гастролей. Если мы все сделаем правильно, то нам не надо будет записывать новый альбом еще лет пять, — добавил Аксель с кривой ухмылкой.
— Пять лет? Серьезно? Зачем ждать так долго?
— Пять лет нужно не затем, чтобы сидеть на жопе ровно, — ответил Роуз. — Пять лет нужно для того, чтобы понять, что же еще мы хотим сказать, понимаешь? После того как публика определится, как реагировать на этот альбом.
— Как ты считаешь, какое музыкальное направление выберет группа для следующего альбома? (Такой вопрос не задашь Mötley Crüe или Bon Jovi, но уже тогда было ясно, что у Акселя большие планы на будущее Guns N’ Roses.)
— Эта запись покажет, что мы очень выросли, — сказал Роуз с серьезным выражением лица. — Но там будут и всякие ребячества, и надменность, и ложная мужская бравада. А также несколько тяжелых серьезных вещей.
Тем не менее с выхода Appetite for Destruction уже прошло много времени — на тот момент почти три года, — не спадет ли волна их популярности до выхода нового альбома?
— Да это вообще ни хрена не имеет значения. Уже не важно, чувак. Если мы запишем этот альбом так, как хотим его записать, то он точно выстрелит и через пять лет его полюбят все голливудские ребята. А через десять лет он станет андеграундным, как Aerosmith и Hanoi Rocks. В этом материале достаточно сильные стихи и сильные гитарные партии, у людей просто не будет выбора — он так или иначе проникнет им в мозг. Если альбом и не будет коммерчески успешным, то однажды, лет через десять, кто-то выпустит свой альбом, а мы будем группой, которая больше всех его вдохновила, так что наше послание все равно дойдет. То, что мы хотим сказать, и то, как мы это хотим сделать, — на все надо обращать внимание. Если у нас получится, то остальное придет само. Та аудитория, с которой мы общаемся, испытывает то же, что и мы, и мы так или иначе ведем ее за собой.
— Как ты понял, что их воспринимают как лидеров?
— Мне показывали это разными способами. По правде говоря, я не хотел брать на себя такую ответственность, хотя в итоге все равно взял, и теперь мне это нравится. Потому что у тебя есть выбор, мужик, ты можешь расти или умирать. Нам приходится расти. Если мы не растем, то умираем. Мы не можем продолжать делать отстой, я же не Пол Стэнли, приятель! Я, черт возьми, не могу играть полный отстой тридцать долбаных лет. Отстой, мужик. Отстойный рок.
Это одна из причин, почему за 1989 год мы ничего не написали. Нам нужно было найти совершенно новый способ вместе работать. Все стали успешными, и все очень изменилось. Мы мечтали, что, когда придем к успеху, то будем делать все, что захотим. Может быть, когда-нибудь так и будет… А сейчас Слэш сочинил целых восемь песен! Такого раньше не было, чтобы Слэш создавал музыку, а я потом писал к ней слова. До этого мы с ним так написали две песни, но по его собственному желанию ни одну из них не оставили. Теперь он принес восемь песен, а мне нужно написать к ним слова! Они очень крутые.
Я работал над балладами, которые кажутся мне достаточно насыщенными, и хотел, чтобы каждая нота, каждый звуковой эффект был идеален. Потому что, независимо от того, много инструментов или нет, я все равно пишу минималистично. Но каждый звук должен быть идеален; это должна быть нужная нота, и она должна быть сыграна определенным образом и с определенным эффектом. Понимаешь, что я имею в виду?
На самом деле я опешил. Я не думал, что человек, который написал «You’re Crazy» и «Out ta Get Me», — такой перфекционист.
«Чего люди не понимают, так это того, что Appetite записан с таким же перфекционизмом. Это сделано специально. Мы могли бы сделать всё гладко и идеально, делали тестовые записи с разными людьми, и они получались вылизанными и блестящими. Но это было не то. Мы сделали записи со Спенсером Проффером, но «Geffen Records» сказали, что они звучат как долбаное радио. Вот почему с Майком Клинком мы решили все переделать. Искали сырой звук, потому что не хотели звучать слишком тяжело и скучно.
Мы знали, что хотим получить, и поняли, что знаем, как звучим на сцене, а единственный способ передать эту энергию в записи — добиться звучания, близкого к живому. Поэтому играли и записывали бас, ударные, ритм-гитару одновременно. Так получился лучший вариант, в котором игра немного быстрее, чем вживую, а главное — появилась энергия. Затем мы добавили несколько вокальных партий и гитарных наложений, так что музыки получилось больше… Ведь когда Guns N’ Roses выступают на сцене, мужик, то зрительно кажется, что мы повсюду, и ты не знаешь, чего ожидать. Как передать это в записи? Вот это самое сложное.