Аксель чувствительный, застенчивый, злой парень, умный и непонятый, который жил в условиях, которые немногие могут себе представить. Все регрессионные и другие терапии, размышления и поиски приводили его к одному — его детству, которое у него забрали; издевательствам отца, которые оставили в нем эмоциональную травму в ранние годы. «Когда кто-то говорит, что Аксель Роуз — кричащий двухлетний ребенок, он прав», — как-то сказал музыкант о себе. Он уже не пытался залечить эту боль, а хотел выразить ее в творчестве.
Если взглянуть под таким углом, то многое из того, что делал Аксель, и то, как ему приходилось это делать, обретает смысл. Нельзя отрицать, что, когда все удавалось, Guns N’ Roses в 1992 году были самым зрелищным событием в мире рока: 250 киловатт мощности, безумные фейерверки с 20 залпами, 28 искрами, 15 взрывами, 20 вспышками, 25 водопадами и 32 фонтанами. Аксель теперь иногда пользовался телесуфлером, на котором читал стихи собственных песен, и стал переодеваться почти каждую песню: он был то в шортах из спандекса, то в кожаном килте, то в футболке с Иисусом, то с Буковски, то с Мэнсоном, то в футболке с надписью «Никто не знает, что я лесбиянка». Изюминкой выступления всегда была его любимая песня «November Rain», которую Роуз исполнял от всего сердца, сидя за роялем, поднимавшемся над серединой сцены, а вместо табурета у него было мотоциклетное сиденье. Слэш иногда залезал на рояль и там, выгибаясь, исполнял соло на гитаре. Завершался концерт песней «Knockin’ on Heaven’s Door», и на сцене светились большие красные буквы: GUNS N’ ROSES, GUNS N’ ROSES, GUNS N’ ROSES… Если Аксель разрешал группе выйти на бис, что случалось довольно редко, то они исполняли энергичную версию «Paradise City», от которой кровь пульсировала в жилах, а затем вся группа в составе 12 человек выходила на поклон, держась за руки, и выглядели все как актеры, которые окружают звезду в крупной театральной постановке, после чего Аксель бросал зрителям розы. Дальше запускали очередные фейерверки, и загоралась надпись: СПАСИБО, МЫ ВАС ЛЮБИМ, СПАСИБО, МЫ ВАС ЛЮБИМ… Самое последнее, что видели зрители после каждого концерта, — мультфильм, в котором мясник отрубает себе большой палец, кричит: «Сукин сын!» — затем отрубает себе всю руку и голову, и голова падает и подергивается в большой луже крови. Никто не знал, в чем там скрытый смысл, но Акселю было смешно.
Между тем в так называемом реальном мире Слэш планировал свадьбу с Рени Серан, хотя эти отношения, наконец узаконенные в октябре 1992 года в Марина дель Рей, по его собственному признанию, страдали от других увлечений, в том числе от довольно серьезной интрижки с Перлой Феррар, которая позднее станет его второй женой. А за месяц до свадьбы Слэша с Рени Дафф женился во второй раз — на Линде Джонсон.
Брачный контракт Слэша вызвал неприятности после возобновления концертов с Metallica. В Сан-Франциско молодые из-за него поссорились, и Слэш ушел ширнуться со своей подругой-порноактрисой и ее парнем. Они втроем принимали крэк и героин у Слэша в номере, где у него случилась передозировка. Слэша отвезли в больницу, а потом, когда он вернулся в отель, Дуг Голдстейн в ярости запустил бутылку «Джек Дэниелса» в телевизор. «Знаешь сцену с уколом адреналина в фильме «Криминальное чтиво»? — спрашивает Голдстейн, говоря об эпизоде, где персонаж Умы Турман лежит на полу без сознания из-за передозировки, а наркодилер делает ей укол в грудь шприцом с налоксоном, который парамедики используют в чрезвычайных ситуациях, чтобы спасти пациента от передозировки опиатами. — У нас была такая же сцена. Я пять раз делал Слэшу такой укол. В пятый раз, когда у него случился передоз, мы были в Сан-Франциско на гастролях с Metallica. В три часа ночи мне позвонили: Слэш валяется мертвый у лифта. Я выбежал со шприцом налоксона. Уколол его в грудь. Приехала «Скорая», его увезли, а я взял еще пару ребят, и мы выбили из наркодилеров все дерьмо».
Когда на следующее утро Слэш вернулся из больницы, Дуг ждал у него в номере с Эрлом Гэббидоном, личным телохранителем Акселя, Джоном Ризом, гастрольным менеджером, и Ронни, телохранителем Слэша, которого называли Слэшем на стероидах. «Он выглядел так же, как Слэш, одно лицо, только был очень мускулистым, — вспоминает Дуг. — Я произнес: «Слэш, тебе хватит. Не делай так больше». А Ронни, его телохранитель, сидит и плачет. Я знаю Ронни с семнадцати лет и никогда прежде не видел у него никаких проявлений эмоций, но на это сказал: «Слэш, посмотри на Ронни, ты и правда собираешься так поступать со своим лучшим другом?»
А он кричит: «Знаешь, что? Иди к черту! К черту Ронни! К черту вас всех, ребята. Убирайтесь из моего номера. Я буду делать все, что хочу, черт побери!». Тогда у меня в голове что-то переклинило, я стал швырять все подряд, и, когда закончил, материальный ущерб гостиничного номера составил 75 тысяч долларов. Я заявил: «Знаешь, что? Я, черт побери, ухожу! Иди к черту! Не собираюсь сидеть и смотреть, как мои близкие совершают самоубийство». Разбудил жену, посадил ее в машину, и мы поехали в аэропорт.
Джон Риз пошел к Акселю и рассказал, что произошло, а Аксель сказал: «Ну, если Дуг уходит, то я тоже ухожу». Потом пошел к Слэшу и сказал: «Просто хочу, чтобы ты знал: раз Дуг ушел, то я тоже уйду. Предлагаю тебе помириться с Дугом, или меня не будет на концерте с Metallica на «Роуз Боул» в субботу». На следующий день Слэш уже был в Лос-Анджелесе и приехал к Дугу домой на лимузине. «Он спросил: «Что мне сделать?» — А я ответил: «Пройти реабилитацию. Как только закончится турне с Metallica, ты отправишься прямо в клинику».
Дуг замолчал и вздохнул. «Когда я говорю об этом, то намекаю на бункерное мышление в военное время. Знаешь, трое парней сидят в бункере, у них над головами грохочут выстрелы, а они сидят в замкнутом пространстве по семь дней. К концу недели у всех развивается серьезное посттравматическое стрессовое расстройство, и это вас сближает».
Кроме того, Дугу Голдстейну пришлось серьезно поговорить с Даффом, когда тот стал так много пить, что едва мог играть на басу. Он попросил звукорежиссера записать ему отдельно партию Даффа. «Слушаешь, а там такой, дынь! Дынь! Потом пауза. Потом опять… дынь! Я решил — какого черта? И высказал Даффу: «Слушай, парень, тебе нужно перестать столько пить перед выступлением. Меня не волнует, сколько ты выпьешь после. Это касается только тебя и Бога. Но это сказывается на выступлении, а значит, и на ребятах, которые платят уйму денег, чтобы на него попасть». Дафф возмутился: «Да ты с ума сошел. Я не дерьмово играю».
Голдстейн подождал несколько дней, потом пригласил Даффа, пока тот еще не напился, к себе в номер, где у него был стереопроигрыватель, и включил запись. «Это была запись басового канала, так что на ней было слышно только бас. Я включил песню «Sweet Child». И опять там — дынь! Дынь! Ды-ы-ы-н-н-нь! Он не только пропускал фрагменты партии, но еще и играл их не вовремя. Я отчаянно пытался не заржать. Даффу, очевидно, было очень стыдно. Зато после этого он стал гораздо меньше пить перед концертом. Все равно, конечно, пил, но значительно меньше. Хотя большую часть гастролей Дафф был абсолютно пьян».
Голдстейн, который до сих пор считает, что Аксель Роуз — самый талантливый, умный и щедрый человек, с которым он когда-либо работал, с чудесным чувством юмора, о котором не знают другие, признается, что вряд ли Слэш и Дафф так страшно злоупотребляли бы наркотиками и алкоголем, если бы не боялись до усрачки, что Аксель снова бросит их одних на сцене.
Я поинтересовался, стали ли музыканты к тому времени его бояться?
«Не думаю, что они вообще его боялись. Думаю, просто злились за то, что им приходится одним стоять на сцене и что-то играть. Мэтт Сорум постоянно подходил ко мне и говорил: «Я пойду и надеру этому ублюдку зад!». А я отвечал: «Да ладно, парень. Если ты это сделаешь, то мы все поедем домой». Как-то раз он приходит в гримерку к Акселю, где я стою у двери, и говорит: «С меня хватит, убирайся с дороги!» Мне понравилась бравада Мэтта, и я ответил: «Ну, вперед». Он заходит, но я не слышу ни звуков ломающейся мебели, ничего такого». Вместо этого, когда через несколько минут Дуг зашел проконтролировать ситуацию, Мэтт сидел и пил с Акселем шампанское. Ха-ха, у тебя был золотой шанс показать класс, парень».
Чтобы держать все под контролем, Голдстейн порой не ложился спать по несколько дней подряд: «Я никогда особенно много не спал, но в том турне не спал по три дня подряд, да и на четвертый день спал четыре-шесть часов. Слэш знал, как я сплю, поэтому очень мило с его стороны, что на четвертый день он оставался у меня в номере и отвечал на звонки, пока я спал, чтобы меня никто не потревожил. О боже, да. Это было прекрасно. Он приходил и говорил: «Привет, иди спать». — «Спасибо, парень».
Тогда все шло хорошо. Но после двух лет гастролей даже Слэш стал сдавать. «Он стал приходить ко мне раз в пару недель, — вспоминает Голдстейн. — И каждый раз, когда что-нибудь случалось, говорил: «Это гребаное безумие. Я сваливаю». Мой ответ всегда был одинаков: «Знаешь, что, Слэш? Если ты хочешь спрыгнуть с поезда и пойти выступать в клубах в Лос-Анджелесе — иди». Или когда Слэш говорил: «Аксель обходится нам в кучу денег», — я отвечал: «Он нам дорого обходится, это точно. Если хочешь играть в клубе «Whiskey», это тоже можно устроить. Но помни, что мы только что выступали перед 220 тысячами зрителей на стадионе «Маракана» в Рио два вечера подряд и сделали 7 миллионов долларов, потратив на это 500 тысяч. Так что в итоге мы заработали 6,5 миллионов, а в клубе «Whiskey» гарантированно получим 250–500 долларов». Но все повторялось. В принципе, я просто пытался сохранять все как можно дольше».
Теперь, глядя в прошлое спустя четверть века, Дуг Голдстейн жалеет, что не позволял Слэшу и Даффу прямо высказывать Акселю свои обиды. «Раньше я говорил, что лучшее, что я сделал для группы, — это не дал Акселю узнать, насколько остальные музыканты его ненавидят. Потому что, если бы он узнал, что Слэш, и Дафф, и Мэтт, и даже Иззи… Аксель вообще думает, что Иззи ушел из группы из-за неумеренного употребления наркотиков. А это ведь совсем не так».