Автор делал вывод: «Союзники на Парижской мирной конференции 1918 г. оказались не в состоянии добиться длительного и прочного мира потому, что они были разъединенными, а не объединенными нациями». Журналист-аналитик оптимистично отмечал: «Международная организация не может объединить государства, которые расколоты», и подчеркивал: «Черчилль, Сталин и Рузвельт учли и использовали этот серьезный урок».
Однако, как это не однажды было в истории человечества, уроки прошлого ничему не научили людей, переживших Вторую мировую войну. Впрочем, в оптимистичность радужных надежд уставших от трагедии войны жителей Европы вмешался и случай. На фронтах еще продолжались тяжелые сражения, когда мир взбудоражило сообщение о внезапной кончине президента США.
О смерти Рузвельта В.М. Молотову сообщили глубокой ночью 13 апреля. Нарком иностранных дел был в своем кабинете, когда позвонил американский посол Гарриман. Он просил устроить ему встречу со Сталиным. Гарриман вспоминал, что Сталин держал его руку в своей почти полминуты и выглядел очень расстроенным. 15 апреля, в день похорон президента, в СССР был объявлен траур, а в здании американского посольства состоялась панихида. На нее пришли более 400 человек. В их числе были руководители советских учреждений и ведомств.
Примечательно, что накануне, 14 апреля, госдепартамент телеграфировал в Москву послу Гарриману: «Мы считаем, что было бы желательно, чтобы вы подчеркнули Сталину, если вам удастся встретиться с ним… что проблема, разделявшая наши страны… обострилась и далека от того, чтобы ее можно было решить путем переговоров с Польшей». В заключение отмечалось, что «польская проблема остается наиболее опасной в наших отношениях с Советским Союзом».
Не оглядываясь на американцев, Сталин решил польскую проблему по-своему. 21 апреля в Москве был подписан договор о дружбе и послевоенной помощи между СССР и Польской Народной Республикой. В дни, когда Красная Армия вела бои на польской земле, Уинстон Черчилль заявил: «Без русских армий Польша была бы уничтожена или низведена до рабского положения, а сама польская нация стерта с лица земли. Но доблестные русские армии освобождают Польшу, и никакие другие силы в мире не смогли бы это сделать».
Мог ли советский Вождь допустить, чтобы после кровопролитных жертв при освобождении польской территории от немцев Польша стала игрушкой в руках англо-американцев в борьбе против СССР?
О том, какая это опасная «игрушка», свидетельствует практическая политика польских властей после выхода из Варшавского договора.
Конечно, смерть американского президента обусловила перегруппировку сил в Большой тройке, но Сталин предвидел такой поворот событий. Не случайно, посылая телеграмму Трумэну с соболезнованием по поводу смерти Рузвельта, он «выражал уверенность, что политика сотрудничества между великими державами, взявшими на себя основное бремя войны против общего врага, будет укрепляться и впредь».
Внешне казалось, что для такой уверенности были все основания. Идея Рузвельта о создании всемирной коалиции государств вошла в фазу осуществления. 25 апреля, в день, когда советские и американские войска встретились на Эльбе, в Сан-Франциско начала свою работу Учредительная конференция Организации Объединенных Наций.
Однако уже с первых заседаний стало очевидно, что американская сторона ставит под сомнение договоренности, достигнутые лидерами Большой тройки в Крыму. Проинструктированная Сталиным, советская делегация держалась на совещаниях твердо и уверенно.
Комментируя позицию русских на конференции, имевший аккредитацию в Москве американский журналист Уолтер Дюранти 1 мая писал: «Нравится нам это или нет, Россия будет доминирующей силой в Восточной Европе. В Польше, Румынии, Чехословакии, Венгрии, Австрии, Югославии и Болгарии будут правительства, одобренные Россией. В какой-то мере они будут «марионеточными», но эти государства не войдут в состав Советского Союза».
Напомним, что 24 мая, после Парада Победы, Сталин провел в Георгиевском зале Кремля прием в честь военачальников Красной Армии. Через день он принял Гарри Гопкинса, бывшего советника и специального помощника президента США Рузвельта. Хотя к этому времени больной и стареющий Гопкинс уже оставил государственную службу, он с готовностью откликнулся на предложение Трумэна посетить Москву — теперь уже как доверенное лицо нового американского президента.
Послевоенная жизнь волновала всех. Как рядовых граждан, так и лидеров государств. Отвечая на сообщение своего министра иностранных дел Идена о результатах конференции в Сан-Франциско, премьер Великобритании Черчилль пояснял: «Добиваясь… прочной дружбы с русским народом, я вместе с тем уверен, что она может основываться только на признании русскими англо-американской силы. Я с удовольствием отмечаю, что новый президент не позволит Советам запугивать себя».
Как бы ни оценивать эту инструкцию, она была провокаторской. Но говорить и действовать на языке силы со Сталиным было бесполезно. Впрочем, дальнейшее развитие истории наглядно продемонстрировало, что говорить языком силы с державой, созданной великим Сталиным, тоже было бессмысленно. Ее можно было поставить на колени, только взорвав изнутри, внедрив в общество иную форму коллаборационизма[10] — диссидентство. Но это другая история.
Первая встреча Сталина и Молотова с американскими представителями началась в 8 часов вечера 26 мая. Кроме Гопкинса, присутствовали посол США Аверелл Гарриман и помощник госсекретаря Болен.
Высоко ценивший Гарри Гопкинса, проявившего реализм и желание помочь Советскому Союзу в трудные дни 1941 года, Вождь принял представителя президента тепло. Собеседники вспомнили свои встречи во время войны и отметили заслуги Рузвельта, к которому оба относились с уважением.
По ходу разговора Гопкинс сообщил Сталину, что в Контрольном Совете по Германии Америку будет представлять генерал Эйзенхауэр. Сталин отреагировал сразу, сообщив, что представлять советскую сторону будет маршал Жуков. И добавил:
— Об этом назначении будет объявлено в ближайшее время.
С американцами Сталин был откровенен, но дипломатичен. В беседе 27 мая он подчеркнул, что во взаимоотношениях с США «он не будет пытаться использовать советское общественное мнение в качестве ширмы, а скажет о тех настроениях, которые создались в советских правительственных кругах в результате недавних действий Соединенных Штатов».
Речь шла о том, что еще 8 мая, в день капитуляции Германии, Трумэн подписал приказ о прекращении поставок в Советский Союз по ленд-лизу. Этот почти демонстративный акт президент совершил без предупреждений и каких-либо объяснений советской стороне.
Сталин отметил, что «в этих кругах испытывают определенную тревогу по поводу позиции, занятой правительством Соединенных Штатов. По мнению этих кругов, в отношении Америки к Советскому Союзу наступило заметное охлаждение, как только стало ясно, что Германия потерпела поражение, и дело выглядит так, будто бы американцы теперь говорят, что русские больше не нужны».
Конечно, он умышленно обобщал, упоминая о советских «правительственных кругах». Возможно, до него дошла информация, что в своем кругу Трумэн заявил: «Русские скоро будут поставлены на место, и тогда США возьмут на себя руководство развитием мира по пути, по которому следует идти».
Комментируя жест президента, Сталин определенно заявил Гопкинсу, что «полностью признает право Соединенных Штатов сократить поставки по ленд-лизу Советскому Союзу при нынешних условиях, поскольку обязательства в этом отношении были взяты (американцами) добровольно. Соединенные Штаты вполне могли бы начать сокращать поставки еще два месяца назад…»
При этом он выразил удивление, что, «несмотря на то, что в конечном счете это было соглашение между двумя правительствами, действие его было прекращено оскорбительным и неожиданным образом».
Сталин обдуманно и настойчиво прокладывал пути сближения с Америкой. Он никогда не забывал эту задачу. Он постоянно держал ее в поле своего зрения, и совместное участие в борьбе против фашизма подтвердило целесообразность такой коалиции. Однако он никогда не поступался интересами своего государства.
Когда Гопкинс затронул вопрос о разделе германского флота, Сталин четко обозначил свою позицию:
— Как нам известно, некоторые соединения германской армии, сражавшиеся против русских, стремились капитулировать перед западными союзниками. Что касается германского флота, он тоже капитулировал, и весь остался в ваших сферах оккупации. Ни один корабль не передан русским. Я послал президенту и премьер-министру телеграммы, чтобы по меньшей мере одна треть германских кораблей и торговых судов была передана Советскому Союзу. Остальная часть может быть использована Великобританией и Соединенными Штатами по их усмотрению.
Если учесть, что мы имеем право на часть итальянского флота, то тем большее право Советской страны на германский флот. Мы имеем определенную информацию, дающую основания полагать, что США и Англия намерены отклонить просьбу Советского Союза; я должен сказать, если эта информация окажется верной, то это будет крайне неприятно.
Однако Гопкинс возразил в отношении подобных намерений и заверил:
— Я уже говорил по этому поводу с адмиралом Кингом и могу заявить, что Соединенные Штаты не имеют никакого намерения задержать какую-либо часть германского флота, а хотят лишь осмотреть эти суда с точки зрения новых изобретений и технических усовершенствований.
После этого мы готовы потопить ту часть, которая будет передана нам, они нам не нужны. Я считаю и согласен с вами — германский флот должен быть разделен между союзниками.
Кроме ленд-лиза, предметом длительной дискуссии на встрече стала судьба Польши. Для западных союзников, стремящихся превратить ее в «санитарный кордон» от коммунизма, было важно внедрить в страну эмигрантское правительство Миколайчика.