сделано…
Кокушка продолжал свой рассказ.
— И она давно ведь уже была моей невештой… Ведь я тебе еще в Мошкве тогда говорил…
Только теперь вспомнил Владимир, что Кокушка действительно говорил ему это.
— И она уверяла меня в швоей любви… и была такая лашковая… и так меня ревновала… и она такая кра-краша-вица!.. И вдруг, вдруг, как мы обвенчались — я ее два дня не вижу, не вы-выходит иж швоей комнаты! Меня не пушкает!.. Ведь я муж… ка-как она меня шмеет не пушкать… я один…
— Да ведь я вчера приезжал туда, я тебя спрашивал! — невольно крикнул Владимир.
— Жнаю, жнаю, я шлышал, как ты говорил у двери… я притаилша…
— Отчего же ты ко мне не вышел?
— Я еще ему верил… этому ме-мержавцу! — вдруг выходя из себя при одном воспоминании о князе, заорал на всю комнату Кокушка. — Я только этой ночью вше думал, думал и увидел, что он меня надул и что он вше шолгал… про тебя… Я опять стал шту-штучатьша к Ле-Леночке, к моей жене…
Вдруг Кокушка остановился, сделал отчаянную гримасу и опять закричал:
— Дря-дрянь! Терпеть не могу теперь!.. У нее жаячья губа… уши… глажа как плошки!..
— Да не бранись, говори спокойно…
— Не-не-могу!.. — выходил из себя Кокушка. — Как она шмеет!..
Он трясся от бешенства.
— Я го-гошударю буду на них жаловатьша!
— Хорошо, хорошо, все в свое время. Скажи ты мне, как же ты, наконец, вырвался?
— А та-так, очень прошто. Шегодня как проснулся — штучал, штучал, она меня не пушкает, я и расшердился, выбранил ее как шледует, да и те-тещешку этого. Я ему шкажал: «Ешли так, я у тебя ни минуты не оштанушь». Я ему шкажал, чтобы он шейчас же отдал мне вше мои деньги и бумаги, а он не отдает и хотел меня жапереть и штал говорить, что шейчаш велит принешти горячечную рубашку и меня в шумасшедший дом… Я-я его так — так трешнул ижо вшей шилы, так что он от меня откатилша… Прямо ему в пужо. Шкорей я шубу… шапку… вышкочил… на ижвощика и домой!..
— Постой, постой, про какие ты говоришь деньги?
У Владимира просто голова кружилась от этого безобразного рассказа.
— Как какие де-деньги? Вше мои де-деньги и бумаги!.. Это он, он меня жаштавил принешти… я и вжал их в портфеле… Помнишь — у те-тебя ключ шпрашивал?
Владимир побледнел.
— Да ты правду говоришь?
— Правду.
— Что же ты это сделал? Оставайся здесь, сиди, я вернусь скоро! — проговорил Владимир, спешно оделся, вышел из Кокушкиного кабинета и прежде всего отправился к себе — ему все еще не верилось, что денег в портфеле нет.
Когда он доставал портфель, у него блеснула надежда: портфель полон! Он отпер его своим «вторым» ключом и увидел вместо билетов старые газеты.
Он поспешил к дяде, в его библиотеку. Николай Владимирович, как всегда и ко всем, относился к племяннику ласково, но между ними существовали чисто внешние и очень далекие отношения. Живя в одном доме, они почти никогда не встречались. Конечно, много раз Владимиру хотелось поближе разглядеть дядю, разобрать, что это за человек, действительно ли он помешан, как почти все думают. Он к нему еще с детства чувствовал симпатию. Ему неизвестны были все подробности семейной драмы, но он почти ясно представлял ее себе.
В первое время по переезде своем из Москвы на житье в Петербург он сделал все, от него зависящее, для сближения с дядей, но от того веяло таким холодом, он казался таким безучастным, видимо, так тяготился, хотя и скрывая это, присутствием Владимира в библиотеке, любопытство юноши так его отрывало от работы, которой он тогда предавался с особенной страстностью, что Владимир наконец обиделся. Его юное самолюбие страдало.
«Если он меня не хочет, так и мне его не надо!» — решил он, и затем о сближении между ними уже не было речи. Но теперь, со вчерашнего дня, то есть с исчезновения Кокушки, Николай Владимирович, совсем как бы не существующий в доме, вдруг объявился, вдруг принял участие в семейном деле. И все это сделалось само собою. Он оказался центром, действительно старшим в доме. Его всегда запертая для всех библиотека была накануне местом совещаний всех членов семьи.
И вот теперь известие о возвращении Кокушки собрало в библиотеку Марью Александровну, Гришу, Софи и Машу.
Владимир рассказал, в чем дело. Все были в настоящем ужасе. Только Николай Владимирович спокойно сидел в своем огромном кресле, закутанный в черный бархатный халат.
Софи, с искаженным от злобы лицом, толковала о позоре семьи и о том, что, во всяком случае, этого злодея Янычева и его негодную дочь следует скорее сослать в Сибирь. И как это ни ужасно, а нужно ехать сейчас же к Трепову, чтобы их немедленно арестовали, пока они здесь.
Гриша, хотя и довольно спокойный, был согласен с двоюродной сестрой.
— Да, конечно, их следовало бы арестовать! — заметил он. — Только ведь это такие люди, ведь они, конечно, отопрутся и скажут, что у них никаких денег нет. Это, знаете, гораздо сложнее, чем, может быть, кажется с первого раза.
Николай Владимирович, молчавший до сей минуты, взглянул на сына и сказал:
— Гриша, приведи его, пожалуйста!
Скоро явился Кокушка. Его бешенство теперь совсем утихло. Он присмирел, имел жалкий и грустный вид. Вошел, опустив глаза; но когда он их поднял, то прямо встретился со взглядом Софи. Неизвестно, что прочел он в лице сестры, только его всего вдруг будто перевернуло.
— Вше… вше иж-жа тебя, принцешша! — закричал он, срываясь с места и подбегая к ней.
Гриша удержал его за руку.
— Это сил нет никаких вынести! — объявила Софи и поспешно вышла из библиотеки.
— Пойди сюда, Коля! — сказал Николай Владимирович. — Посмотри на меня.
Кокушка взглянул и сразу же остыл, спокойно подошел к дяде и сел рядом с ним.
— Теперь расскажи нам, только без криков, все, как было, это необходимо для тебя же.
Кокушка заговорил совсем иначе, чем говорил с Владимиром. Время от времени Николай Владимирович задавал ему вопросы, и он отвечал на них очень спокойно и даже толково, что с ним очень редко случалось. Всего один раз хотел было он распространиться «о шу-шултане», но и тут сейчас же и позабыл о нем.
Николай Владимирович слушал внимательно и, почти глаз не спуская, глядел на Кокушку. Этот допрос затянулся, и Владимир даже с досадою стал замечать, что дядя, вместо того чтобы толковать о том, что теперь надо делать и скорее, не откладывая, решить этот вопрос, просто-напросто как бы забавляется совсем ни к чему не идущими, ненужными подробностями.
Он заметил также, что дядю интересует не князь, а именно Кокушкина «жена», что он как бы хочет изучить ее со слов Кокушки, заставляет его передавать о ней мельчайшие подробности. Этого мало — он, оставив Кокушку, обратился к Владимиру.
— Ты ее знаешь? — спросил он.
— Да, знаю, я редко с нею встречался, но все же встречался и здесь, и в Москве.
— И ты, Гриша?
— И я ее знаю, и никогда бы не подумал, что она способна на такие вещи… Прехорошенькая! — отозвался Гриша.
— Как же! — выходя из своего спокойствия, крикнул Кокушка. — А ушы? А жаячья губа? А глажа как плошки?! Урод… урод!
Николай Владимирович успокоил его взглядом, а затем снова обратился к сыну и племяннику.
— Опишите мне, пожалуйста, подробно ее наружность и впечатление, которое она на вас производила, — сказал он. — Володя, начни ты!
Владимир не удержался.
— Мне кажется, дядя, что это совсем излишнее! — с досадой заметил он.
Николай Владимирович улыбнулся своей тихой улыбкой.
— Уверяю тебя, что это совсем не лишнее, и ты сам скоро увидишь, что я прав, а теперь поверь мне на слово.
Марья Александровна молчала. Она видела, что «чернокнижник» что-то задумал, и знала, что из задуманного им выйдет нечто серьезное.
— Поверь мне на слово, — повторил Николай Владимирович.
Владимир пожал плечами, но исполнил желание дяди. При этом его досада и раздражение внезапно прошли: он описывал «Ле-Леночку» не только с обстоятельностью, но как бы с увлечением.
То же самое сделал вслед за ним и Гриша.
Когда он замолчал, Николай Владимирович обратился к Кокушке.
— Успокойся, мой друг, — сказал он, — пойди теперь к себе, переоденься, приведи себя в порядок.
Он взял его за руку.
— Мы тебя в обиду не дадим; и деньги свои, и бумаги ты получишь. А вперед, надеюсь, таких глупостей не станешь делать?
— Не-нет! — объявил Кокушка. — Теперь меня никакой княжной не надуешь… дудки!
Он уже подошел было к двери библиотеки, но затем вернулся.
— Та-так, жначит, я могу ехать кататьша шегодня?
Николай Владимирович печально усмехнулся.
— Советовал бы сегодня и завтра еще подождать… Посиди дома, займись чем-нибудь, а послезавтра и кататься можешь.
— Хо-хорошо! — покорно ответил Кокушка и вышел. Досада снова вернулась к Владимиру.
— Однако что же нам делать? — сказал он. — Ведь Гриша, пожалуй, прав, да и конечно прав — эти люди просто-напросто украли Кокушкины полмиллиона и ото всего отопрутся.
— Эти люди! — выговорил Николай Владимирович. — Отца и дочь нельзя смешивать: мне кажется, что она совсем тут не так преступна, как можно подумать сразу.
Он опустил голову на руки и говорил медленно, слово за словом.
— Конечно, можно начать дело, — говорил он, — и арестовать их, и что угодно… Но прежде всего это сделает нашу семью сказкой города… И так будут говорить; но все же можно избегнуть излишнего шума, неприятностей, хлопот…
— Разве вы нашли такой способ? — с недоверием в голосе заметил Владимир.
— Мне кажется, нашел… Я беру на себя это дело. Я сейчас же сам поеду к Янычевым, а, вернувшись, скажу вам — удалось мне или нет. Согласен ты мне это поручить, Володя?
Владимир был не согласен. Он был совершенно уверен, что этот странный, полупомешанный и таинственный дядя только все испортит. Но нельзя же было ему это высказать, нельзя было его обидеть.
— Делайте как угодно! — сказал он.
Николай Владимирович поднялся со своего кресла, подошел к племяннику, положил ему руку на плечо и шепнул: