1. Третьи человеческие племена
Мы уже проследили за развитием человека на протяжении почти сорока миллионов лет. Весь же период, покрываемый этой хроникой, включает около двух тысяч миллионов. В этой главе, а также и в следующей, мы совершим быстрый полет на большой высоте на расстояние во времени в три раза большее, чем то, которое мы рассматривали до сих пор. Это гигантское пространство – не голая пустыня, а континент, переполненный разнообразной жизнью и многими следующими одна за другой и весьма несходными цивилизациями. Мириады человеческих существ, населяющих его, значительно превосходят по численности Первых и Вторых Людей вместе взятых. И содержимое каждой из этих жизней – вселенная человеческого опыта, богатого и горького, такого, как у любого читателя этой книги.
Несмотря на огромное разнообразие содержимого этого отрезка человеческой истории, он является всего лишь одним из отзвуков целой симфонии, точно так же, как жизненный путь Первых и Вторых Людей являет каждый свое единичное движение. Этот период находился во власти не только единственного образовавшегося естественным образом человеческого племени, но и искусственного, образовавшегося путем целенаправленного отбора человеческого вида, в который со временем трансформировали себя естественные племена; при этом, несмотря на бессчетные отклонения, весь этот период был наполнен единственным направлением и единственной склонностью человеческих стремлений. Потому что, наконец-то теперь основная энергия человека направлялась на перестройку его собственной физической и умственной природы. Через подъем и падение многих последовательно сменявших друг друга культур эта цель постепенно заявляла о себе и проявляла себя во многих трагических и даже ужасающих экспериментах; пока наконец, ближе к концу этого гигантского периода, не показалось, что она почти достигнута.
Вторые Люди пребывали в своем странном расовом шоке почти тридцать миллионов лет, и за это время темные силы внутри них, которые значительно развились за столь долгий период, в очередной раз пришли в движение. Это новое пробуждение было спровоцировано геологическим происшествием. Наступление моря постепенно изолировало группу людей на отделившемся континенте, который когда-то был дном северной части Атлантики. Климат этого острова постепенно становился холодным, меняясь от субтропического к умеренному и субарктическому. Обширные изменения условий вызвали у изолированной части расы едва заметные химические изменения зародышевой плазмы, такие, которые вызвали цепочку биологических изменений. Это происшествие породило множество новых типов, но, за долгий путь развития, один, более жизнеспособный и более приспособленный, чем остальные, вытеснил всех конкурентов и постепенно укрепился в качестве нового вида людей, которых можно назвать Третьими.
Ростом чуть больше чем в половину роста своих предшественников, эти существа были пропорционально более легкими и более гибкими. Их кожа, словно загаром, покрылась блестящим опушением золотисто-красных волос, которые на олове становились красновато-коричневой копной. Золотистые глаза, напоминавшие змеиные, были скорее загадочными, чем глубокими. Их лица уменьшились и стали сжатыми, как кошачьи морды, губы полными, но тонкими по углам. Их уши, предмет личной гордости и сексуального восхищения, были чрезвычайно разных форм, как у индивидуумов, так и у рас. Эти удивительные органы, которые показались бы просто нелепыми Первым Людям, служили для выражения как возбужденного, так и удрученного настроения. Они были чрезвычайно сложной, мягкой, шелковой текстуры, и очень подвижны. Они создавали впечатление летучей мыши с кошачьей головой. Но самой примечательной чертой Третьих Людей были большие худые руки, на которых было шесть подвижных пальцев, шесть щупальцев из живой стали.
В отличие от своих предшественников, Третьи Люди имели короткий срок жизни. У них было короткое детство, быстрое возмужание, за которым следовало (естественным образом) десятилетие старости, и около шестидесяти наступала смерть. Но таким уж было их отношение к дряхлости, что они редко позволяли себе доживать до старости. Они предпочитали убить себя, когда их умственные и физические способности начинали убывать. Поэтому, за исключением редких периодов их истории, очень немногие доживали до пятидесяти.
Хотя в некоторых отношениях третье поколение человеческого вида значительно понизило высокие стандарты своих предшественников, особенно в области более глубоких умственных способностей, это никоим образом нельзя считать простой дегенерацией. Удивительный чувственный аппарат новых видов у них по-прежнему присутствовал, и даже был улучшен. Зрение было не менее богатым, точным и красочным. Осязание – более чувствительным, особенно при наличии тонкой шестипалой конечности. Слух также был высоко развит, и человек мог бежать сквозь заросшую лесом местность вслепую, не натыкаясь на деревья. Более того, большой диапазон звуков и ритмов порождал гораздо более полное музыкальное выражение различных эмоциональных оттенков. По этой причине музыка была одним из важнейших элементов культуры в цивилизациях этих племен.
Умственно Третьи Люди, разумеется, отличались от предшествующих. Их способности к мышлению обладали не меньшей живостью; но они были скорее более изощренными, нежели разумными, более практическими, чем теоретическими. И интерес этих людей лежал скорее в мире опыта ощущений, чем в мире абстракций, и при этом касался большей частью вещей одушевленных, чем неживых. Они выделялись развитием определенных видов искусства и, разумеется, в некоторых областях науки. Но их вели в науку скорее практические, эстетические или религиозные потребности, чем интеллектуальное любопытство. В математике, например (значительно облегченной двенадцатеричной системой, обусловленной наличием у них двенадцати пальцев), они стали замечательными расчетчиками; однако они никогда не проявляли любопытства выяснить суть природы чисел. Да и в физику они пришли не для того, чтобы открыть наиболее загадочные свойства пространства. Они были до странного лишены любознательности. И поэтому, хотя временами и наделенные проникновенной мистической интуицией, они никогда всерьез не утруждали себя философией и не пытались увязать свои мистические интуиции со всем остальным собственным опытом.
В свой начальный период Третьи Люди были искусными охотниками, но при этом, отдавая дань своей сильной склонности к покровительству, чрезвычайно часто одомашнивали пойманных животных. На протяжении своего жизненного пути они проявили то, что ранние расы назвали бы опасным сверхъестественным родством душ, или взаимопониманием, со всеми видами животных и растений. Этот интуитивный взгляд внутрь природы живых вещей и неослабный интерес к разнообразию поведения живого сохранял доминирующее влияние весь период жизни и развития третьей генерации человеческого вида. Вначале они проявили себя не только как охотники, но и как скотоводы и как хорошие хозяйственники. По природе они были очень склонны к любому виду ручной работы, но особенно умели обращаться с живыми существами. Как вид, они были еще и весьма склонны к любому виду игры, но особенно любили руководить игрой, и больше всего веселыми занятиями со всем живым. С самого начала они овладели заметным мастерством при езде на оленях, напоминавших американских лосей, которых они приручили и разводили как домашних животных. Они приручили также и некоторые виды живущих стаями гончих зверей. Родословная от этих больших львоподобных волков вела, через виды, пережившие в тропиках марсианскую чуму, к тем потомкам арктических лисиц, что населяли мир после крушения Патагонии. Третьи Люди тренировали это животное не только для помощи себе в скотоводстве и в охоте, но также и для сложных охотничьих игр. Между такой гончей и ее хозяином или хозяйкой зачастую устанавливались особенные отношения, в виде душевного симбиоза, молчаливого интуитивного внутреннего взаимопроникновения, истинной любви, основанной на экономической кооперации, но строго гармонирующей при этом с образом, принятым у третьих племен, с религиозным символизмом и прямой сексуальной близостью.
Как скотоводы и пастухи, Третьи Люди очень рано начали применять селективное скрещивание; и они все больше увлекались совершенствованием и улучшением всех видов животных и растений. Предметом гордости каждого местного вождя было не только то, что мужчины его рода смелее, а женщины красивее, чем у всех других, но также и то, что медведи на его территории – самые лучшие и самые чистопородные медведи, и что птицы строят более аккуратные гнезда и обладают более хорошими летными и певческими качествами, чем где бы то ни было. И так далее, по всем животным и растениям.
Это управление всей биологией достигалось сначала за счет простых экспериментов по скрещиванию, но позднее и все чаще за счет предварительной физиологической обработки молодого животного, зародыша и (еще позднее) зародышевой плазмы. В результате возник бесконечный конфликт, часто вызывавший столкновения истинно религиозного негодования между мягкосердечными, кто сжимался при причинении боли, и страстно преданными манипулированию, кто хотел создавать новое во что бы то ни стало. Разумеется, это столкновение происходило не только между индивидуумами, но и в каждом мозгу; потому что все были врожденными охотниками и манипуляторами, но при этом все имели еще и привязанность к дичи, которую они подвергали мучениям. Неприятность усиливалась склонностью к откровенной жестокости, обнаружившейся даже среди мягкосердечных. Этот садизм в своей основе имел почти мистическое уважение к чувственному опыту. Физическая боль, будучи наиболее значительным из всех ощущаемых качеств, считалась наиболее уважаемой. Следовало бы ожидать, что это должно приводить скорее к самоистязанию, чем к жестокости. Иногда так и происходило. Но как правило те, кто не мог переносить боль в собственном теле, были тем не менее способны склонить себя к тому мнению, что причиняя боль низшим животным, они создают жизненно устойчивую психическую реальность – и потому очень совершенную. Именно чрезмерно глубокая реалистичность боли говорили они, и делает ее невыносимой для людей и животных. Лишь осознанная с беспристрастностью божественного ума, она являлась в своей истинной красоте. И потому человек, заявляли они, способен оценить ее совершенство даже когда ей случается возникать не у людей, а у животных.
Хотя Третьи Люди и были лишены интереса к систематическим размышлениям, их головы очень часто были заняты делами, лежавшими далеко в стороне от частной или общественной экономики. Они экспериментировали не только с эстетическими, но и с мистическими пристрастиями. И хотя они были лишены хотя бы отчасти правильного восприятия тех удивительно красивых сторон человеческой личности, которыми их предшественники восхищались как высшим достижением жизни на планете, Третьи Люди, со своей стороны, пытались создать наилучший тип человека – и тем самым, разумеется, наилучший тип животного. Они рассматривали его в двух аспектах. В первую очередь, человек был самым превосходным из животных, одаренным уникальными способностями. Он был, как зачастую говорилось, самым удачным творением Бога. Но, во вторую очередь, поскольку его особые качества заключались в проникновении в природу всего живого и в его способностях к управлению, он и сам был и рукой Божьей, и Божьим глазом. Эти соображения вновь и вновь выражались в религиях Третьих Людей, в изображениях божества как смешанного животного, с крыльями альбатроса, с челюстями большого волка, с ногами оленя и так далее. Человеческий же элемент был представлен в этом божестве руками, глазами и половыми органами человека. А между богоданных рук лежал мир со всем его разнообразным населением. Очень часто мир представлялся как продукт примитивного могущества Бога, но также, в процессе развития, радикально измененного и преобразованного, отчасти извращенно, в совершенство, но опять-таки при участии рук.
В большинстве культур, созданных Третьими Людьми, доминировало смутное поклонение Жизни как всеобъемлющему духу, выражавшему себя в мириадах самых разных индивидуумов. И в то же время интуитивная преданность всему живому и смутно осознаваемой жизненной силе зачастую соединялась с садизмом. Потому что изначально подразумевалось: то, что казалось высочайшим благом высшему существу, могло казаться нестерпимым для низших; и, как уже отмечалось, сама боль была признана высшим совершенством этого вида людей – это опять, уже в другом обличье, садизм выставлял себя. Поклонение Жизни как посреднику или объекту было объединено с поклонением окружающей среде, как объекту жизненного субъективизма, как тому, что остается чуждым самой жизни, мешая ее развитию, искажая ее, но тем не менее делая ее вообще возможной и, за счет ее собственного сопротивления, стимулируя высшие проявления. Боль, считалось, была наиболее ярким осознанием священной и всеобщей Цели. Мысль представителей третьей генерации человеческих племен никогда не была систематической. Но точно таким же образом, как описано выше, она стремилась рационализировать свое мрачное ощущение красоты, которая включала одновременно и торжество и крушение Жизни.
2. Дисгрессия Третьих Людей
Таковой была, при беглом описании, физическая и умственная природа третьего человеческого вида. Несмотря на многочисленные крушения, дух Третьих Людей снова и снова возвращался к следованию биологическим интересам на протяжении тысяч разнообразных культур. Вновь и вновь народ за народом выбирались из дикости и варварства в относительную просвещенность; и чаще всего, хотя и не всегда, основной «темой» этого состояния была некая особая склонность то ли к биологическому творчеству, то ли к садизму, то ли к тому и другому вместе. Для человека, рожденного в таком обществе, не существовало определенных доминирующих факторов. В этот период человек был подавлен скорее многосторонностью человеческой деятельности. Он обычно замечал богатство взаимного общения, социальной организации и промышленных новшеств, искусства и размышления – всего, что было изначально в этой общей матрице, и личной борьбы за самосохранение или самовыражение. Однако историк смог бы очень часто разглядеть в обществе, вдобавок к его разнообразному усложнению, некую единственную управляющую струну.
Вновь и вновь далее, с интервалами в несколько тысяч или несколько сотен тысяч лет, человеческое желание перемен производило сильные изменения во флоре и фауне Земли, и время от времени оно оказывалось направленным на задачу переделки и самого человека. Вновь и вновь, по множеству причин, эта попытка терпела крах, и племена вновь погружались в хаос. Иногда, конечно же, в развитии культуры возникал некий промежуточный эпизод, проходивший совершенно в ином ключе. Однажды, на заре истории вида и перед тем, как его природа обрела некоторую стабильность, возникла непромышленная цивилизация глубоко интеллектуального типа, почти напоминавшая ту, что была в Греции. Временами, но не очень часто, третьи племена устремлялись в совершенно нелепую мировую промышленную цивилизацию, по типу американизированных Первых Людей. В большинстве же случаев их интерес слишком сильно замыкался на других делах, чтобы быть связанным непосредственно с механическими устройствами. Но как минимум в трех случаях он не удержался. Из этих трех цивилизаций одна извлекала почти всю свою энергию из ветра и падающей воды, одна из приливов и отливов и одна из подземного тепла. Первая, избежавшая самых тяжелых последствий индустриализации за счет своих ограниченных энергетических возможностей, тлела несколько сотен тысячелетий в бесплодном равновесии, пока не была разрушена какими-то неизвестными бактериями. Вторая, к счастью, была более короткой; но ее пятидесяти тысяч лет неукротимого расточительства энергии приливов оказалось вполне достаточным, чтобы заметно исказить орбиту Луны. Созданный ею мировой порядок со временем рухнул после ряда промышленных войн. Третья продержалась четверть миллиона лет в качестве исключительно разумной и эффективной организации всего мира. В течение большей части ее существования наблюдалась почти полная социальная гармония, со столь же незаметными внутренними противоречиями, как это происходит в огромном улье. Но и эта цивилизация со временем пришла в упадок, на сей раз из-за неудачных попыток вывести особые человеческие типы для специальных промышленных целей.
Индустриализация, однако, была не более чем отклонением, чем-то затянувшимся гибельным и бесполезным в жизни этих племен. Но бывали и другие отклонения. Существовали, например, культуры, сохранявшиеся иногда несколько тысяч лет, которые были основаны на музыке. Такого бы не могло произойти среди Первых Людей, но, как уже говорилось, у третьей генерации человеческих племен был удивительно развит слух и эмоциональная чувствительность к звукам и ритмам. Соответственно, точно так же, как Первые Люди в пору расцвета были ввергнуты в дикость из-за иррациональной навязчивой идеи механического совершенствования и изобретательности, так и Третьи Люди сами подвергали себя многократному уничтожению из-за собственного интереса к управлению биологией, но время от времени именно музыкальный дар гипнотизировал их.
Из этих находящихся под влиянием музыки культур самой замечательной была одна, в которой музыка и религия соединились в форме тирании, не менее жестокой, чем при союзе науки и религии в далеком прошлом. Весьма уместным будет подробно остановиться на нескольких ее моментах.
Третьи Люди были весьма подвластны стремлению к личному бессмертию. Их жизнь была очень коротка, а любовь к жизни – весьма сильным чувством. Им казалось трагическим изъяном в природе существование того факта, что мелодия личной жизни должна или затихнуть, перейдя в мрачное одряхление, или быть грубо оборвана, никогда не повторяясь вновь. И вот теперь музыка обрела особое значение для этой расы. Их занятие ею было столь поглощающим, что они были готовы принять ее как своего рода скрытый смысл и реальность всего окружающего. В свободные часы, вырвавшись из трудной, а иногда и трагической жизни, группы крестьян обычно пытались отвлекаться, вызывая в собственном воображении с помощью пения, свирели или скрипки особый мир, более прекрасный, более реальный, чем их, полный повседневных забот и труда. Концентрируя свой чувствительный слух на неисчерпаемом разнообразии тона и ритма, они воображали, что охвачены живым присутствием музыки и, таким образом, переносятся в куда более очаровательный мир. Нет ничего удивительного, что они верили в то, что каждая мелодия была духом, ведущим свою собственную жизнь внутри музыкальной вселенной. И неудивительно, что они представляли себе, что симфония или хор сами по себе единичные духи, принадлежащие всем их участникам. Неудивительно, что им казалось, что когда мужчины и женщины слушали глубокую музыку, рушились барьеры их индивидуальности, так что они становились одной душой благодаря единению с музыкой. Пророк родился в горной деревушке, где прирожденное поклонение музыке было крайне сильным, хотя и совершенно неформализованным. Со временем он научил свою крестьянскую аудиторию подняться до самого крайнего наслаждения и самой восхитительной печали. Затем, в конце концов, он начал, после размышлений, излагать свои мысли уже по праву великого барда. А позже он очень легко убедил людей, что музыка – та же реальность, а все остальное всего лишь иллюзия, и что живым духом вселенной является чистая музыка, и что каждое отдельное животное и человек, хотя они и имели тело, которое должно умереть и навсегда исчезнуть, имели еще и душу, которая была музыкой и была вечной. Мелодия, говорил он, есть мимолетная скоротечность вещей. Она возникает, и она прекращается. Великая тишина пожирает ее и, по-видимому, растворяет. Течение – вот сущность ее бытия. Однако если для мелодии остановиться означает умереть насильственной смертью, то сама музыка, утверждал пророк, имеет при этом вечную жизнь. После тишины она может возникнуть вновь, со всей своей бодростью и живостью. Время не может состарить ее – потому что ее дом лежит в стране вне пределов времени. И эта страна, так со всей серьезностью проповедовал молодой музыкант, является родной также для каждого мужчины и женщины, и даже более того, для всего живого, что имеет хоть какой-то музыкальный дар. Те, кто искал бессмертия, должны стремиться разбудить свои сокрушенные души для мелодии и гармонии. И согласно степени их музыкальной самобытности и искусности будет определено их место в вечной жизни.
Учение и страстная мелодичность пророка разносились словно пламя. Инструментальная и вокальная музыка доносилась с каждого пастбища и участка поля. Правительство пыталось подавить это под предлогом влияния на продуктивность сельского хозяйства, но на самом деле из-за необыкновенной значимости этого факта, находившем отражение даже в сердцах изысканных дам и угрожавшем уничтожить многовековую благообразность. Более того, и сам общественный порядок начал давать трещины. Потому что многие начали открыто заявлять о том, что важным является не аристократическое рождение, и даже не способность к освященным веками музыкальным формам (так высоко ценимыми бездельниками), а именно дар самопроизвольного эмоционального выражения в ритме и гармонии. Преследование же лишь усиливало новую веру величественной компании страдальцев, которые, как утверждалось, продолжали триумфальное пение даже в огне.
Однажды сам священный монарх, до сих пор строго придерживавшийся обычаев и традиций, заявил, отчасти искренне, отчасти из политических соображений, что и он, фактически, обращен в веру собственного народа. Бюрократия сменилась просвещенной диктатурой, монарх принял титул Высочайшей Мелодии, а весь общественный уклад был переделан, большей частью в духе крестьянства. Ловкий государь, поддерживаемый стремлением к равноправию со стороны всего народа и воспользовавшийся быстрым и повсеместным распространением этой веры, завоевал весь мир и основал всеобщую Церковь Гармонии. Сам же пророк, тем временем, испугавшийся собственного столь великого успеха, удалился в горы, чтобы совершенствовать свое искусство в условиях величайшей тишины или под музыку ветра, бури и водопада. Однако вскоре тишина была нарушена звуками воинских труб и хорами проповедников, которых, приветствуя его, послал император, чтобы препроводить того в столицу. С великим почестями, хотя и не обошлось без потасовки, он был доставлен и временно помещен в Высший Храм Музыки. Там он стал узником, получив титул Великого Божьего Гласа, и использовался правителями мира как нуждающийся в интерпретации оракул. В течение нескольких лет казенная музыка храма и встречи с делегациями со всех мест повергли его в буйное помешательство; в таком состоянии он был еще более полезен властям.
Вот так была основана Священная Империя Музыки, которая установила везде единый порядок и предоставила человеческим племенам цель на целое тысячелетие. Песнопения проповедника, интерпретируемые рядом выдающихся властителей, стали основой величайшей системы законодательства, вытеснившей постепенно все местные кодексы благодаря эффективности самой своей божественной власти. Корнями ее было безумие, но окончательным выражением становилось замысловатое чувство общности, подкрашенное пышными, но безобидными цветами безрассудства. Индивидуум повсеместно пользовался хотя и безмолвным, но уважением, как биологический организм, имеющий определенные потребности или права и определенные общественные обязанности, но язык, на котором разрабатывался и выражался этот принцип, был специфическим жаргоном, основанным на представлении, что каждое человеческое существо было мелодией, требовавшей завершения в единстве с куда более великой музыкальной темой общества.
Ближе к концу этого тысячелетия устойчивого порядка среди приверженцев веры произошел раскол. Новая и воинственно настроенная секта заявила о том, что истинный дух музыкальной религии был подавлен священнослужителями. Основатель религии проповедовал вечное блаженство посредством личного музыкального опыта, за счет эмоционального единения ее с Божественной Музыкой. Но мало-помалу, как говорили, церковь утратила эту главную истину и подменила ее пустым интересом к внешним формам и принципам мелодичности и полифонии. Вечное блаженство, с официальной точки зрения, не имело ничего общего с субъективным опытом, а достигалось лишь за счет соблюдения правил весьма сложной музыкальной техники. И что же представляла собой эта техника? Вместо того чтобы сделать социальный уклад жизни практическим выражением божественного закона музыки, священнослужители и государственные мужи неверно истолковывали эти божественные законы, чтобы удовлетворить лишь социальные выгоды, в то время как истинный дух музыки был утрачен. Тем временем, с другой стороны, имело место и противодействие его возрождению.
Такое эгоистичное и душеспасительное настроение бунтовщиков было осмеяно. Людям было предписано заботиться более о божественных и исключительно разрешенных формах музыки как таковой, чем о своем собственном эмоциональном состоянии.
Но именно благодаря протестующим случилось так, что биологический интерес расы, до сих пор придавленный субординацией, стал самим собой. Спаривание, по крайней мере среди большинства религиозно настроенных женщин, постепенно стало регулироваться желанием иметь детей, которые имели бы выдающиеся музыкальные способности. Биологические науки были весьма недоразвитыми, но общий принцип селективного отбора был уже известен. За целый век подобного подхода к улучшению породы ради музыки, или скрещивания «душ», это переросло от формы частного стиля в навязчивую идею всей расы и стало до такой степени успешным, что через некоторое время новый тип людей стал всеобщим и преуспевал и множился при одобрении и религиозном поклонении всех обычных индивидуумов. Эти новые существа, разумеется, были чрезвычайно чувствительны к музыке, настолько сильно, что пение жаворонка вызывало у них ужасные страдания своим примитивизмом, а реагируя на любую музыку человеческого существа – музыку, отвечающую их требованиям, – они неизменно впадали в транс. Под действием же музыки, не соответствующей их вкусам, они были готовы впасть в бешенство и убить исполнителей.
Нам нет необходимости специально рассматривать все стадии, по которым потерявшая рассудок раса постепенно подчиняла себя причудам этих созданий человеческого каприза, до того короткого периода, когда они стали правящей кастой тиранов, музыкальной теократией. Нет нам нужды рассматривать и то, как они принизили общество до полного хаоса и как на протяжении целого века беспорядков и убийств человечество вновь обрело рассудок, но при этом еще и столь горькое разочарование, что попытки переориентировать направление их усилий были лишены истиной решимости. Всеобщая цивилизация раскололась на куски и так и не была восстановлена, и после того раса несколько тысячелетий покоилась, будто земля под паром.
Вот так закончилось возможно самое бесперспективное заблуждение человеческой расы. Рожденное от настоящего и сильного эстетического опыта, оно до самого конца оставалось в некотором смысле в тисках безумного благородства.
Было у Третьих Людей много десятков других культур, разделенных зачастую долгими веками варварства, но их следует пропустить в этом коротком обзоре. Большинство их по своей сути были чисто биологическими. Так, в одной доминировал интерес к полетам и, поэтому, к птицам, другая обращала особое внимание на метаболизм, некоторые отличались интересом к сексуальным способностям и очень многие – к некоторым общим, но в большинстве случаев ненаучным методам евгеники. Все это мы должны пропустить, чтобы скорее перейти к рассмотрению величайшей из всех рас третьей генерации человеческих племен, с героическими усилиями преобразовавшей себя в новую форму.
3. Живое искусство
Как раз после необычно долгого периода упадка дух Третьих Людей и достиг своего наивысшего великолепия. У нас нет необходимости прослеживать все стадии того, как эта просвещенность была достигнута. Достаточно будет заметить, что результатом явилась очень удивительная цивилизация, если такое слово можно применить к укладу жизни, для которого понятие архитектуры была абсолютно неизвестно, одежда использовалась лишь тогда, когда была необходимость в тепле, а существовавшее промышленное производство было полностью подчинено сферам, не имеющим отношения к человеку.
На заре истории этой культуры потребности охоты и сельского хозяйства, а также стихийные устремления к управлению окружающей жизнью, дали толчок к развитию примитивной, но полезной и крепкой системы биологического знания. Еще до того момента, как эта культура объединила всю планету, сама биология дала начало для развития химии и физики. В то же самое время вполне удачно управляемое производство, основанное прежде всего на энергии ветра и воды, а позже на подземном тепле, позволяло расе получать все желаемые материальные блага и массу времени, свободного от дел требуемых для поддержания собственного существования. Не было бы другого, более сильного и преобладающего интереса, производство само по себе, вероятно приковало бы к себе внимание расы, даже если у нее было бы множество интересов. Но у этой расы преобладающим был интерес к живым существам, который укрепился в ней еще до развития производства. Эготизм, или самомнение, среди Третьих Людей не мог быть удовлетворен ни экономической мощью, ни одним всего лишь показным бахвальством богатством. И нельзя сказать, что раса была защищена от эготизма. Напротив, она утратила почти весь тот спонтанный альтруизм, который был достигнут Вторыми Людьми. Но в большинстве периодов лишь одна разновидность личного хвастовства, столь притягательного для Третьих Людей, была связана непосредственно с примитивным интересом к «богатству». Единственным знаком респектабельности было обладание различными уникальными зверями, независимо от того, были ли они экономически продуктивны или нет. Чернь, разумеется, удовлетворялась одним лишь количеством или, самое большее, приличным качеством известных пород. Но более рафинированные индивидуумы пользовались и похвалялись более строгими принципами эстетического совершенства в своих методах управления живыми формами.
На самом деле, как только раса обрела способность к биологическим изменениям, она создала весьма удивительное новое искусство, которое мы могли бы назвать «изобразительное живое искусство». И это должно было стать главным средством выражения новой культуры. Им пользовались повсеместно и с религиозной страстью, потому что оно было очень близко связано с верой в божественность жизни. Каноны этого искусства и заповеди этой религии менялись из века в век, но в целом известные базовые принципы сохранялись. Или, правильнее сказать, хотя и было почти универсальное соглашение, что высшая цель практики «живого искусства» не должна осуществляться в духе прагматизма, имелись две группы конфликтующих принципов, которых придерживались противостоящие друг другу секты. Одно из направлений живого искусства подразумевало стремление пробуждать полную потенциальную возможность каждого естественного типа, как гармоничного и совершенного естества, или производить новые типы, в той же мере соответствующие гармонии. Другие гордились тем, что производили монстров: какая-нибудь единственная способность развивалась в ущерб гармоничному развитию и улучшению всего организма в целом. Так, была выведена птица, которая могла летать быстрее, чем всякая другая, но она не могла репродуцироваться и выкармливать потомство, и поэтому ее можно было воспроизводить только искусственно. Либо же, по-другому, определенные черты, несовместимые с природой, создавались в организме и развивались в опасном и уродующем дисбалансе. Для примера можно отметить, что одним из широко обсуждаемых проявлений мастерства было воспроизводство плотоядного млекопитающего, у которого передние конечности имели вид птичьих крыльев, покрытых перьями. Это существо не могло летать, потому что его тело имело для этого неподходящие пропорции. Единственным способом его передвижения было быстрое переставление ног, растопырив для частичной поддержки воздухом крылья. Другими примерами уродства могли служить орел с двумя одинаковыми головами и олень, которому с удивительной изобретательностью художники развили хвост до функций головы – с мозгом, органами чувств и челюстями. В этом искусстве уродства интерес к живым объектам был заражен садизмом, как попыткой предопределения судьбы посредством изменения внутренней сущности, как бы с точки зрения божества, формирующего наши цели. В своей более сырой форме, разумеется, это было грубое проявление власти эгоистических страстей.
Эта «тема» монстров и самоутверждения была менее распространенной, чем другая, «тема» гармонического совершенства; но в ней была более заметна подверженность влиянию подсознательного. Высшая цель возвышенного движения в поисках совершенства заключалась в том, чтобы украсить планету самой разнообразной фауной и флорой, во главе с человеческой расой, одновременно в качестве и венца творенья, и инструмента для преобразования земной жизни. Каждый вид и каждое многообразие живых форм должны обрести свое место, выполнить свою роль в великом круговороте живых типов. Каждый из них должен обладать внутренним совершенством соответственно своему предназначению. Не должно остаться и следа от вредных реликтов, свойственных прошлому образу жизни; и возможности каждого вида должны находиться в действительном согласии друг с другом. Но, следует повторить, высшая цель включала не только создание отдельных типов, но и всей гармонии населяющих планету живых существ. Поэтому хотя и должны были быть существа любого вида, от простейших бактерий до человека, было против канонов ортодоксального священного искусства, чтобы какой-нибудь тип процветал за счет разрушения типа более высокого, чем он сам. В садистском ответвлении этого искусства, однако, утверждалось, что особенно изысканная трагическая красота отмечалась присущей тем ситуациям, когда низшие типы истребляли высших. В истории рас бывали случаи, когда секты устраивали кровавый конфликт из-за того, что садисты позволяют себе создавать паразитов для уничтожения величественных произведений ортодоксов.
Из тех, кто практически занимался живым искусством, и из всех, кто занимался им лишь отчасти, немногие, хотя они и сознательно отвергали принципы ортодоксов, приобретали известность и даже славу своими гротесками; в то время как другие, менее удачливые, были готовы принять остракизм и даже муки, проповедуя то, что их произведение – важный знак всеобщей трагедии живой природы. Огромное же большинство, тем не менее, следовало священным канонам. Поэтому им приходилось выбирать тот или иной из известных способов выражения. Например, они могли пытаться усилить некий сохранившийся тип организма как совершенствуя его способности, так и уменьшая в нем все то, что было опасным или бесполезным. Или еще – более оригинальная и рискованная работа, которую они могли проводить, имела целью создание нового типа, чтобы заполнить им в окружающем мире все еще незанятую нишу. Для этого они обычно выводили подходящий примерно организм и искали способ переделать его в соответствии с новым планом, стараясь создать существо совершенно гармоничное и точно адаптированное к новому образу жизни. В отношении этого вида работ существовали различные строгие эстетические правила. Так, считалось недостойным искусства опустить высший тип до низшего или тем или иным способом принизить способности организма. Далее, поскольку истинной целью искусства было не производство отдельных типов, а воспроизводство широкого спектра систематики фауны и флоры, было совершенно недопустимым навредить, даже случайно, любому виду, более высокому, чем тот, который намеревались воспроизводить. Потому что практика ортодоксального живого искусства считалась делом всей расы. Идеальный художник, божьей милостью – это все человечество в целом; идеальное произведение искусства должно быть еще более нежным покровом из живых форм для украшения планеты и восторга для Верховного Мастера, по отношению к которому человек был как созданным Им существом, так и инструментом созидания.
Разумеется, достигнуто было немного, пока практические биологические науки не продвинулись далеко вперед, за отметку, ранее достигнутую Вторыми Людьми. И требовалось знать гораздо больше, чем грубые эмпирические принципы ранних селекционеров. Понадобились многие тысячи лет упорных исследований лучших представителей всех рас, чтобы открыть более тонкие принципы наследственности и разработать методику, посредством которой была возможна подлинная манипуляция наследственными факторами в самом зародыше. Именно это возрастающее проникновение в саму биологию открыло Третьим Людям глубочайшие области химии и физики. И позволило, чтобы историческая цепочка этих взаимосвязанных наук была постигнута на манер биологии, с электроном, как основным организмом, и космосом, как органическим целым.
Вообразите планету, организованную в то время почти как обширную систему ботанических и зоологических садов или природных парков, перемежаемых сельскохозяйственными областями и промышленными предприятиями. В каждом большом центре общей связи происходили ежегодные и ежемесячные представления. Здесь демонстрировались самые новые созданные существа, оценивались жрецами живого искусства, отмечались их особенности и освящались религиозной церемонией. На этих представлениях обычно одни экспонаты бывали утилитарного свойства, другие – чисто эстетического. Можно было улучшать злаки, овощи, скот, создавать особую исключительно сообразительную или еще в чем-то сильную разновидность пастушеских собак, или новых микроорганизмов с рядом особых функций в сельском хозяйстве или в процессах пищеварения человека. Но также представлялись самые последние достижения живого искусства. Огромные, с гладкими конечностями, безрогие скаковые олени; птицы или млекопитающие, адаптированные к некоторым до сих пор нереализованным ролям; медведи, предназначенные для того, чтобы далеко превзойти все существующие виды в борьбе за существование; муравьи с особыми органами и инстинктами; улучшения в отношениях паразитов и хозяев, с целью достижения истинного симбиоза, при котором хозяин получает выгоду от паразита, и так далее. И повсюду находились низкорослые неодетые румяные напоминавшие фавнов существа, которые и создали эти чудеса. Этот осторожный лесной народ, гурки, спокойно стоял рядом со своими антилопами, грифами или новыми гигантскими хищными охотниками из отряда кошачьих. Спокойно бредущая молодая женщина могла вызвать суматоху, если ее сопровождали нескольких крупных медведей. Вокруг нее могла бы собраться толпа, чтобы обследовать, пощупать зубы или конечности этих созданий, и она бы руганью отгоняла всех непрошеных наблюдателей от своего терпеливого стада. Ибо в то время нормальные отношения между человеком и зверем были самым совершенным согласием, развивавшимся иногда, в случае приручения животных, до утонченного, почти болезненного взаимного обожания. И даже дикие звери никогда не старались избегать человека, и еще меньше – пытались напасть на него, за исключением особых обстоятельств охоты и священных гладиаторских представлений.
Вот эти последние требуют особого замечания. Способности к сражению у зверей почитались не менее остальных качеств. Мужчины и женщины в равной мере испытывали дикое наслаждение, почти экстаз, на представлениях смертельных схваток. Как следствие этого, проводились официальные зрелищные состязания, когда различным видам зверей позволялось впадать во взаимную ярость и сражаться до смертельного исхода. Но более того – существовали еще и священные соревнования между зверем и человеком, между мужчинами, между женщинами и, что более всего удивит читателя этой книги, между женщиной и мужчиной. Потому что у этих племен женщина, в пору своего расцвета, не была физически слабее своего партнера.
4. Противоречивые стратегии
Почти с самых ранних пор живое искусство применялось, до некоторой степени, и к самому человеку, хотя и крайне осторожно. Были проведены некоторые весьма значительные улучшения, но только лишь такие, относительно которых не возникало разногласий. Множество болезней и отклонений, оставшихся от последних цивилизаций, были терпеливо устранены и исправлены; вылечены различные дефекты более древней природы. Например, зубы, пищеварительный тракт, система желез и система кровообращения подверглись значительным улучшениям. Идеальное здоровье и замечательная физическая красота стали обыденными. Деторождение стало безболезненным оздоровляющим процессом. Старость отступила довольно далеко. Значительно поднялся и средний уровень практического умственного развития. Все эти усовершенствования были возможны благодаря широким согласованным исследованиям и экспериментам, поддержанным мировым сообществом. Но достаточно плодотворной была и личная инициатива, потому что проблема отношений между полами стала еще более сложно решаемой, чем среди Первых Людей, из-за раздумий о потомстве. Каждый индивидуум знал свои наследственные характеристики и знал также и то, какие разновидности потомства можно ожидать от пересечения различных типов наследственности. Поэтому в пору ухаживания молодой человек старался убедить свою возлюбленную не только в том, что его рассудок, по совокупности своих особенностей, способен привести ее разум в состояние радостной цельности, но и что, кроме того, именно с его помощью она сможет родить необычно совершенных детей. Следовательно, постоянно происходил процесс селективного размножения в направлении условно идеального типа. В некотором отношении идеал оставался неизменным многие тысячи лет. Он включал в себя здоровье, кошачье проворство в жизни, высокую координацию движений, музыкальный слух, утонченное восприятие правомерности и ошибочности в сфере живого искусства и интуитивную практическую оценку всех сторон жизни. Долголетие и избавление от старости также были предметом изысканий и частично реализованы. Неожиданные волны моды время от времени направляли половой отбор в сторону достижения высоких качеств в боевых поединках или в особых типах внешнего облика или вокальных данных. Но подобные быстро исчезающие причуды играли незначительную роль. На самом деле только постоянно необходимые качества усиливались при заурядном селективном скрещивании.
Но со временем наступил период, когда начали учитываться куда более честолюбивые стремления. Теперь всемирное сообщество было высокоорганизованной теократической иерархией, строго, но великодушно управляемой высшим советом поклонявшихся жизненной энергии жрецов и биологов. Каждый индивидуум, вплоть до самого последнего работника сельского хозяйства, имел в этом обществе свое надлежащее место, отведенное ему высшим советом или его представителями, согласно его заранее известной наследственности и потребностям общества. Эта система, конечно, иногда приводила к злоупотреблениям, но большей частью работала без заметных трений. Точность биологических знаний была такова, что уровень умственного развития каждого индивидуума и его особые наклонности были известны без всяких сомнений, и возмущение против положения в обществе было в то же самое время и возмущением против собственной наследственности. Это факт был повсеместно известен и принимался без каких-либо сожалений. Человек имел достаточный диапазон для соперничества и победы среди равных себе, без всяких попыток изменить свою собственную природу, поднимаясь на более высокую иерархическую ступень. Такое положение дел было бы невозможно, не будь общей веры в религию жизни и правоту биологической науки. И это также было бы невозможно, не будь все обычные люди активными и практическими приверженцами священного живого искусства, как нельзя лучше подходившего к их способностям. Каждый взрослый индивидуум из относительно скудного населения мира считал себя творческой личностью, в какой бы сфере он ни трудился.
А главное, он или она так бывали восхищены своей работой, что были готовы оставить вопросы социальной организации и управления тем, кто подходил для этого. Более того, в глубине каждого сознания существовала концепция общества, как организма специализированных элементов. Сильное стремление к организации человечества у этой расы было склонно подчинить внешним воздействиям даже и собственные приливы самовлюбленности, хотя и не без некоторого сопротивления.
И вот именно в таком обществе, почти невероятном для Первых Людей, теперь встал вопрос о полной переделке человеческой природы. К несчастью, на этот счет существовали противоположные взгляды. Ортодоксы желали только продолжить ту работу, что уже долгое время проводилась; хотя они предлагали при этом самую широкую инициативу и взаимодействие. Они намеревались совершенствовать тело человека, но только в существующем на сегодняшний день плане; они планировали усовершенствовать и его сознание, но только без попыток введения существенных новшеств. Психика, способность к восприятию, память, умственные способности и эмоциональная сфера должны быть улучшены почти до невероятного, но они должны, как было заявлено, оставаться по своей сути тем же самым, чем и были до этого момента.
Другая группа, тем не менее, в конечном счете победила мнение ортодоксов, благодаря тому, что их положение было сильно в одном, очень важном отношении. Как уже отмечалось ранее, Третьи Люди время от времени имели озабоченность древней тягой индивидуумов к бессмертию. Это стремление иногда очень сильно проявлялось среди Первых Людей; и даже Вторые Люди, несмотря на их величайший дар беспристрастности, иногда позволяли себе восторгаться той человеческой личностью, что убеждала их, что души должны жить вечно. Недолго живущие и не склонные к теоретическому анализу Третьи Люди, с их страстью ко всем видам живого и со всем разнообразием форм жизненного поведения, представляли себе бессмертие самым различным образом. В период своей последней цивилизации они воображали, что, обретая смерть, все живые существа, которым благоволит Бог-Жизнь, переходят в другой мир, очень похожий на окружающий их знакомый мир, но только более счастливый. Они верили, что будут жить рядом с божеством, помогая ему в беспрепятственном созидании всевозможных новых видов. Утвердилось убеждение, что между этими двумя мирами осуществляться связь, и что высшим типом земной жизни является тот, что осуществляет такую связь наиболее эффективно и более того, что именно сейчас и наступило время для более полного раскрытия жизни. Поэтому предполагалось вывести высокоразвитых «информаторов», чья обязанность должна была бы заключаться в том, чтобы управлять этим миром посредством советов из другого. Как и среди Первых Людей, все верили, что такая связь с невидимым миром имеет место в процессах спиритизма. Новое же предприятие заключалось в том, чтобы вывести чрезвычайно чувствительных медиумов и увеличить спиритические возможности у рядовых индивидуумов.
Существовала, однако, и вторая группа, чья цель была совсем другой. Человек, утверждали они, является совершенным организмом. И нам следует поступать с другими организмами таким образом, чтобы в каждом из них усилить его высшие свойства. Пришло время проделать то же самое и с человеком. Относительно человека утверждалось, что самыми главными его отличительными чертами являются мыслительная деятельность, мозг и рука. Теперь руку удалось превзойти благодаря современным механизмам, но мозг никогда превзойден не будет. Поэтому необходимо направить селекцию размножения строго с расчетом на мозг и на умственную координацию поведения. Все врожденные функции, которые могут быть выполнены машинным способом, должны быть переданы механизмам, чтобы вся жизненная сила организма могла быть направлена на развитие мозга и мозговой деятельности. Необходимо произвести организм, который будет не просто нагромождением пережитков, оставшихся от первобытных предков и кое-как управляемых слабыми проблесками сознания. Необходимо произвести человека, в котором нет ничего, кроме самого человека. И когда мы сделаем это, то сможем, если захотим, попросить его установить правду о бессмертии. И, кроме того, мы сможем без всякого риска передать ему решение всех человеческих проблем.
Правящая каста упорно возражала против такой концепции. Ее представители заявляли, что если такая цель будет достигнута, то появится всего лишь нарушающее общую гармонию существо, чья природа будет нарушать все принципы живой эстетики. Человек, утверждали они, по своей сути был животным, хотя и удивительно одаренным. Должна быть развита вся его общая природа, а не одна единственная способность за счет всех остальных. Ведя такой спор, они, вероятно, находились и отчасти под влиянием страха потерять свою власть, но их аргументы были достаточно убедительны, и большинство сообщества было согласно с ними. Но как бы то ни было, небольшая группа приближенных к власти и сама была намерена тайно провести такое предприятие.
Селекцию информаторов нужды скрывать не было. Всемирное государство поддерживало любую селективную политику и даже создавало институты для ее проведения.