– Вы непременно хотите, чтобы я был с вами откровенным, маркиз, – ответил Рудольф глухо. – Что ж, в двух словах, вот вам моя исповедь, ужасная, но искренняя: мне трудно, просто невыносимо видеть чужое счастье, потому что сам я безгранично несчастен… Естественно, мой шурин и моя сестра, граф де Гастин и его супруга тысячу раз умоляли меня остаться с ними, и всякий раз я был готов принять их великодушное предложение, но после нескольких часов, проведенных в их замке, чувствовал себя еще более одиноким. Я живу в Неаполе, один, одиноким я и умру… Так, по крайней мере, я всегда буду с ней…
Произнеся эти странные слова, Рудольф де Солерн смахнул побежавшую по щеке слезу и вышел из зала гостиницы… Лошади, удерживаемые слугами, ожидали их с маркизом у двери. Они запрыгнули в седло и менее чем через два часа были в Поццуоли.
Поццуоли расположен у Неаполитанского залива. Великолепное местоположение и превосходный климат в древности побуждали многих римлян строить там виллы, а императоров возводить огромные дворцы, развалины которых и сегодня поражают воображение путешественников.
Замок Луиджи Альбрицци и Филиппа де Гастина – они обладали им на паях; так пожелал Луиджи: все, что принадлежало ему, принадлежало и его другу – был выстроен возле самого моря и окружен чудесными садами.
Альбер Брион, первый оруженосец графа де Гастина, и Скарпаньино, первый оруженосец маркиза Альбрицци, встретили посетителей и провели в парадную гостиную, куда наш друг Тартаро, главный мажордом замка, принес им прохладительные напитки.
Хозяева недолго заставили себя ждать, выйдя к гостям с распростертыми объятьями.
– Как это вам вздумалось навестить бедных отшельников? – спросил маркиз Альбрицци у Бирага после обмена любезностями.
Тот улыбнулся и указал через открытое окно на лужайку, где под наблюдением гувернантки – Луизон, жены Тартаро, играли трое детей, два мальчика и девочка.
– Однако я вижу, что эти отшельники заняты здесь не одной лишь молитвой и постом, – ответил он шутливо.
– Это потому, что мы буквально следуем Евангелию, в котором сказано: «Плодитесь и размножайтесь», – рассмеялся Альбрицци. – К моей величайшей зависти, Филипп лучше меня успевает в этом христианском подвиге: двое из этих детей – его. Впрочем, он женат уже девять лет, а я всего шесть… и все еще надеюсь догнать его. Однако скажите все же, чему мы обязаны счастьем видеть вас у себя?
– Я отвечу вам на этот вопрос, когда пробуду у вас два дня… если, конечно, господа, вы позволите мне так долго пользоваться вашим гостеприимством.
– Пробудьте хоть целый год! – сказал Филипп. – Мы ни о чем не будем спрашивать вас, лишь бы только видеть вас у себя как можно дольше.
– Какой уж тут год! Король Генрих III чрезвычайно нуждается во мне, господа…
– Полноте! Разве у него нет других слуг?
– Верные слуги – явление редкое.
– Это правда, Бираг; а мы хорошо знаем, что вы – именно такой… Так что мы не будем вас удерживать, когда долг призовет вас к вашему хозяину.
Филипп и Луиджи представили гостю своих жен; одну из них – Шарлотту де Солерн – он уже встречал ранее при дворе, но с другой знаком не был, и был сражен ее обаянием и красотой.
Этот первый день пробежал для него с невероятной быстротой, так как часы его были потрачены на всевозможные увеселения и развлечения: восхитительные обед и ужин, отдых в саду и морские прогулки. Вечером, однако, настроение собравшимся чуть подпортил Рудольф де Солерн. Казавшийся почти веселым на протяжении всего дня, он вдруг объявил, что вынужден откланяться. Его пытались удержать, и больше всех усердствовал в этом Бираг.
– Почему бы вам не подождать меня? – сказал он графу. – Завтра или послезавтра поедем вместе.
– Нет, – ответил Рудольф, – мне нужно быть в Неаполе уже сегодня. Прощайте, маркиз.
И он уехал, несмотря на все увещания хозяев, в особенности его сестры.
Следующий день для Бирага выдался точным повторением первого, так что, совершенно забыв о делах, он вновь позволил себе провести это время с улыбкой посреди других таких же улыбок. Короче говоря, подобным образом прошла целая неделя, а посланник короля Генриха III так ни разу и не вспомнил о своей миссии.
Тем не менее оставаться в Поццуоли вечно он позволить себе не мог.
Утром девятого дня, прогуливаясь в парке с Филиппом и Луиджи, он сказал:
– Мне очень жаль, господа, но сегодня я должен оставить вас.
– Уже! – воскликнули друзья в один голос.
– Уже – это слишком любезно, но есть кое-где кое-кто, кого, вероятно, мое долгое отсутствие уже начинает раздражать… Тем более что этот кое-кто рассчитывает на успех одной миссии, которую я взялся для него выполнить.
– Ха-ха! – рассмеялся Луиджи. – И этот кое-кто – его величество Генрих III, не так ли?
– Вы, как всегда, правы, Альбрицци.
– А миссия, которую вы взялись выполнить для короля и на успех которой он рассчитывает, касается меня? – спросил Филипп. – Рудольф все мне рассказал в день вашего приезда, Бираг.
– Тем лучше! Это избавляет меня от объяснений… Но вам, дорогой граф, все же придется сказать мне, что вы решили относительно желания короля призвать вас к французскому двору?
– Пусть о моем решении вам объявит моя жена, которая, кстати, как я вижу, идет сюда вместе с детьми.
Действительно, по тенистой аллее, выходящей на лужайку, где в тот момент находились три дворянина, к ним приближалась Бланш, за которой, неся на руках господина Поля и мадемуазель Этьеннетту – сына и дочь графа и графини де Гастин, – следовала Луизон.
Рядом с молодой женщиной, обсуждая медицинские проблемы, шли доктор Зигомала и Жан Крепи, костоправ, которого Филипп взял с собой в Италию.
Конечно, славному костоправу стоило большого труда покинуть родной Ла Мюр, но, в силу преклонного возраста, он уже не мог быть столь же полезным жителям деревни, как прежде, и потом, Бланш и Филипп так его умоляли!
– Если вы не поедете с нами, – сказали они ему, – мы перестанем вас любить!
– Любите же тогда меня до конца моей жизни! – ответил он.
И, попрощавшись со своей хижиной и родной деревней, этот достойнейший врач уехал жить рядом с теми, кто называл его отцом.
Бираг подошел к Бланш и поцеловал ей руку.
– Сударыня, – сказал он, – господин граф де Гастин желает, чтобы я услышал из ваших прелестных уст ответ на вопрос, примет ли он приглашение его величества короля Франции?
Бланш слегка покраснела и вопросительно взглянула на мужа, который одобрил ее улыбкой.
– Господин маркиз, – ответила она, – я ничего не смыслю в дипломатии, но скажу вам прямо: во Франции у меня не осталось ничего, кроме развалин моего дома, кроме праха тех, которых я любила в годы моей юности, между тем как, здесь, в Италии, я, напротив, провела самые счастливые годы своей жизни; здесь увидели свет мои дети, и я не хотела бы расставаться с местом, на котором стояла их колыбель. Кроме того, должна вам признаться: насколько я счастлива здесь, настолько бы тревожно мне жилось там.
– О, сударыня, – промолвил Бираг, – те времена, когда злодеи находились под защитой всемогущей Екатерины Медичи и потому могли безнаказанно творить все, что им вздумается, уже миновали… Да, барон дез Адре все еще жив, но, забытый королем, всеми покинутый, снедаемый угрызениями совести, он более не опасен.
Бланш покачала головой.
– Не барон дез Адре, сударь, страшит меня во Франции, а воспоминания. Я уже забыла, что, дабы отомстить за моих родных и себя самого, мой муж был вынужден там пойти на жертвы, много жертв, и не хочу вспоминать об этом. И, чтобы не вспоминать, не желаю – по крайне мере, пока – возвращаться во Францию. Когда мой сын вырастет, когда время покроет завесой кое-какие события, возможно, мое решение и изменится. Пока же, повторюсь, я счастлива здесь… и здесь я останусь.
Бираг поклонился.
– Что означает, – промолвил он самым любезным тоном, – что его величество король Генрих III не будет иметь счастья видеть графа Филиппа де Гастина капитаном своей гвардии?
– Что означает, – не менее любезно ответил Филипп, – что его величество король Генрих III будет иметь счастье видеть на этом месте маркиза де Бирага и потому не станет сожалеть о графе де Гастине.
– Ловко вы отказ обставили! – весело заключил Бираг.
Спустя несколько часов посланник Генриха III попрощался с хозяевами замка Поццуоли, которые вежливо проводили гостя до Неаполитанской дороги.
Когда он исчез вдали, Шарлотта де Солерн и Бланш де Ла Мюр вздохнули.
– Что с вами, сударыни? – спросил Луиджи, смеясь. – Вам жаль, что наш остроумный маркиз де Бираг, с которым так весело болтать о Франции, уехал?
Бланш и Шарлотта переглянулись: именно об этом они и подумали.
Первая выразилась за двоих:
– Нам не о чем жалеть, когда вы рядом, господа.
– Тогда к чему этот вздох?
– О, это была своего рода просьба к Богу, чтобы Он избавил нас от вторичного нашествия подобных посланников!
Желание Бланш исполнилось: его величество Генрих III больше уже не тревожил ее мужа, и Филипп де Гастин остался в Италии со своим другом Луиджи Альбрицци.
Лишь пятнадцать лет спустя, в правление Генриха IV, они с женой вернулись во Францию, чтобы заняться устройством судьбы своих детей.
Что нам остается еще сказать, чтобы закончить нашу историю? Разве только то, что граф Рудольф де Солерн умер спустя полгода после приезда в Поццуоли маркиза де Бирага, в тот самый день, когда королева Елизавета, вдова Карла IX, ушла в монастырь Святой Клары, основанный ею же в Вене.
Быть может, читателю будет интересно узнать и то, что Тофана, чье имя неразрывно связано с представлением об одном из самых ужасных ядов из известных нам ядов, заботами Жерома Бриона – и по указанию Филиппа де Гастина и Бланш – была погребена на кладбище деревушки Ла Мюр. Могила ее очень проста – крест и камень. Но вокруг этих креста и камня каждый год, по весне, пускают ростки цветы. Вероятно, это свидетельствует о том, что Господь все же простил Тофану.