– В Париж, мой добрый сеньор, – изменив голос, ответил Тартаро, который уже пришел в себя от первого потрясения и чувствовал, что главное сейчас – не спасовать.
– А, так вы едете в Париж? Мне тоже нужно в Париж… Не будете ли вы столь любезны, что чуточку потеснитесь и освободите для меня немного места впереди или позади вас на вашем осле?
– Хо-хо, мой добрый сеньор, двое на одном осле – это уж слишком.
– Почему это – слишком? – вопросил господин Гренгенод.
– Почему это – слишком? – повторил другой голос.
Затем третий, четвертый, и так далее вплоть до сорокового – все они исходили откуда-то из лесу.
«Говорил же я себе, что под этими проклятыми деревьями растут мухоморы!» – подумал Тартаро.
– Ну же, друг, потеснитесь, прошу вас, – продолжал Гренгенод.
– Вас же просят! – повторили, на сей раз хором, сорок голосов.
– Раз уж вы просите, пусть будет по-вашему… Садитесь, сударь, – сказал Тартаро.
Господин Гренгенод расположился спереди. Солдат уступил ему седло, а сам перебрался на круп.
Заполучив эту дополнительную ношу, бедный Коко с трудом сделал несколько шагов.
Ударив осла по боку своей деревянной ногой, господин Гренгенод придал животному резвости. В то же время он прокричал:
– Но! Пошел!
– Но! Пошел! Пошел! – завопили дьяволята.
Испугавшись, Коко стремглав рванул вперед.
Ла Кош и Барбеко покатились со смеху, лежа в траве, и даже Сент-Эгрев, позабыв на минуту о своем плохом настроении, загоготал во все горло.
– Хорошо смеется тот, кто смеется последним! – думал Тартаро, до ушей которого ироничное эхо все еще доносило раскаты этого игривого веселья.
– Он едет, он едет, ваш осел, сын мой! – сказал Гренгенод. – Похоже, он даже не замечает, что нас двое – ведь я легкий, как перышко. Держите меня покрепче за талию, чтобы не упасть, и не беспокойтесь: я не боюсь щекотки… Вам далеко в Париже?
– К воротам Святого Антония.
– Прекрасно! А мне к воротам Святого Иакова; ссадите меня по дороге.
– Как это – по дороге?
– Не могу же я так злоупотреблять вашей любезностью, чтобы просить вас довезти меня до моего дома? Но вы держитесь, держитесь! Не стесняйтесь!
– О, не волнуйтесь, монсеньор, я ничуть не стесняюсь.
– Откуда едете?
– Из Вильнев-Сен-Жак.
– Чудесный край… и производящий великолепных ослов, если судить по этому!
– О, он производит не только ослов, монсеньор!
– А что еще, сын мой?
Тартаро оглянулся: лес остался далеко позади.
Впереди уже виднелись первые дома деревушки Шарантон.
– Как ваше имя, сударь? – спросил резко, своим обычным голосом, Тартаро у спутника.
– Гренгенод, а что? – ответил тот, удивившись и вопросу и тому, каким тоном он был произнесен.
– Так вот, господин Гренгенод, передайте, пожалуйста – когда вы с ними свидитесь, – шевалье Сент-Эгреву и капитану Ла Кошу, что им шлет привет солдат Фрике, который ждет не дождется того дня, когда сможет использовать их животы в качестве ножен для своей шпаги!.. Бррр!..
И, прежде чем Гренгенод успел потянуться за кинжалом, Тартаро взмахнул дубиной, нанеся ему такой удар по затылку, который свалил бы и быка.
Удар этот был несмертельным – гасконец и не имел намерения убивать, но аргулет безжизненной массой рухнул на землю, впечатавшись лицом в пыль дороги.
Солдат спрыгнул на землю: две меры предосторожности лучше, чем одна.
– Нужно не дать ему присоединиться к шайке слишком скоро, – сказал он себе.
И еще одним ударом он сломал ногу – ногу деревянную! – несчастного разбойника.
– Ну, а теперь, гоп, Коко! – вскричал Тартаро, вернувшись в седло. – К особняку д'Аджасета, Коко!
Глава III. История Тофаны. – Себастьяно Гритти. – Первое преступление
Предупрежденная Пациано, доверенным слугой Екатерины Медичи – коему, как мы знаем, последней доверять не следовало, – Тофана ждала у себя королеву-мать на следующее после прошедшего в Лувре бала утро.
Для королевы-матери утро начиналось часов с пяти-шести – спала она мало. Как известно, крепко спят лишь те, у кого чиста совесть. Злодеям, напротив, сон, нарушаемый мрачными видениями, приносит лишь утомление. Поэтому, хотя она и легла глубокой ночью, в половине шестого утра Екатерина уже вышла из кареты, остановившейся у дома Рене, и поднялась в покои сицилийки, которая, следуя привычке вставать с рассветом, тоже уже была на ногах.
Как и в первую их встречу, женщины какое-то время молча изучали друг на друга.
Тофана заметила, что королева более бледная, чем в ее первый визит, более уставшая, постаревшая.
Королева же, напротив, отметила, что Тофана выглядит лучше – лицо ее заметно посвежело, взгляд стал более ясным.
– Все эти три недели, – сказала Екатерина, – мне не терпелось вновь с вами встретиться. Вас это не удивляет?
– Вы всегда можете мной располагать, ваше величество, и я не могу позволить себе интересоваться причинами тех или иных ваших поступков.
Легкая ироничная улыбка коснулась губ матери Карла IX.
– А вы скромны! – сказала она.
– Быть таковой – моя обязанность, не так ли? – ответила Тофана.
– Наверное. И потом, возможно, были и другие мотивы, по которым все то время, что прошло с нашей встречи, пролетело для вас, как один миг. Вам хорошо живется в Париже?
– Я уже имела честь говорить вашему величеству: оставаться в Италии мне было небезопасно; в Париже мне ничто не угрожает, так почему бы мне и не быть здесь счастливой?
– Вы часто видитесь с графом Лоренцано?
– Раз в неделю.
– Он, кажется, чрезвычайно расположен к вам?
– Льщу себя этой надеждой.
– Он был вашим любовником?
– Нет, госпожа.
– На чем же основана ваша дружба с ним?
– На взаимных услугах.
– А!.. Однако, возможно, я чересчур любопытна? Даже бестактна, в отличие от вас…
– Вовсе нет! Любопытство вашего величества вполне естественно. Кто бы не удивился, если б узнал, что ненавидимая всеми Тофана, может еще на кого-то рассчитывать?
– Если у этого кого-то имеются обязательства по отношению к Тофане, то стоит ли удивляться его признательности? Но, раз уж мы заговорили о графе, он говорил вам, что я поместила его племянников к молодой королеве в качестве пажей?
– Говорил.
– Они очаровательны, эти близнецы! Вы их видели?
– Видела… несколько раз.
– Только видели?
– Разговаривать мне с ними не доводилось.
– Серьезно? Странно! Они так красивы и интересны, что, мне кажется, всякий должен желать подойти к ним, дабы осыпать их ласками.
– Вы правы, ваше величество, каждый вправе испытывать подобное желание… но только не я.
– Но почему же?
– Почему? Вы еще спрашиваете, госпожа! Да именно потому, что они красивы и интересны, эти дети заслуживают того, чтобы меня к ним и близко не подпускали… Потому что я – Тофана, которую все ненавидят и которая, как она сама осознает, достойна этой всеобщей ненависти… Тофана, против которой все сгодится, чтобы заставить ее заплатить за то зло, которое она творила… даже такое же зло!.. Тофана, у которой убили отца, брата, мать… будучи не силах убить ее саму.
– И у которой убили бы и сыновей, не так ли, если бы знали, что Марио и Паоло ее сыновья?
– Госпожа!
Великая Отравительница содрогнулась при этих словах, резко брошенных ей королевой.
– Госпожа, – пробормотала она, – вы заблуждаетесь… Марио и Паоло…
– Ваши дети, – сказала Екатерина Медичи, – и к чему это отрицать, моя дорогая? Я не заблуждаюсь: вы мать близнецов; я сразу об этом догадалась, и это было совсем не сложно, так как они – ваша копия. Но что вас так беспокоит? Вам неприятно, что я проникла в вашу тайну? Почему? Я не намереваюсь употребить это открытие во зло. И доказательством тому служит тот интерес, который я проявила… и не перестану проявлять к этим малышам. Разве вы не были довольны тем, что я их поместила рядом с молодой королевой, вместо того чтобы оставить в моем личном услужении? В моем услужении, которое могло иметь сложные, тягостные для них стороны. Так что, дорогая Елена, успокойтесь! Я просто хотела показать, что меня вам обмануть не удалось, хотя и сочла полезным сделать вид, что попалась на эту удочку.
– Однако, – произнесла сицилийка глухим голосом, – у вашего величества была причина…
– Призвать вас к доверию? Да, и я готова это признать: мне нравится знать, кого я использую. Однажды я уже просила вас рассказать мне вашу историю, и вы мне отказали. Теперь же, когда вы знаете, что мне известна часть – самая важная, самая ценная – ваших тайн, надеюсь, вы выложите мне ее без остатка. Присаживайтесь. У меня есть время вас выслушать, и я вас слушаю.
Хмурая, разбитая, удрученная, Тофана опустилась в кресло.
– Стало быть, – прошептала она, – все меры предосторожности, которые я принимала для того, чтобы моих ни в чем не повинных детей никак со мной не связывали, оказались тщетными. В тот день, когда захотят поразить меня, ударят по ним…
– Но кому это может понадобиться? – спросила королева, изобразив удивление.
– Вам, госпожа, вам, которая сказала мне: «Они твои дети» только для того, чтобы однажды иметь возможность сказать и такое: «Я накажу тебя через них!»
Королева-мать нахмурилась; ее бледное лицо на мгновение просветлело.
– То есть вы предполагаете, графиня, что однажды сможете вызвать мой гнев? – сказала она.
– Нет, – живо ответила Великая Отравительница. – Нет, я вся принадлежу вам, госпожа! Клянусь вам, я сделаю все, что только может сделать человек, лишь бы только вы были довольны!
– Тогда, повторюсь, вам не о чем беспокоиться. Стоило ли так пугаться только из-за того, что я вам сообщила, что знаю, что Марио и Паоло – ваши сыновья? Я ведь не людоедка какая-то, не вампир в женском обличье, который пожирает детей! Я тоже мать, и следовательно…
Екатерина вдруг остановилась, заметив, что губы Тофаны сложились в жестокую улыбку, улыбку, которая говорила: «Чего уж говорить об этом! Да, вы мать!.. Но какая мать!.. Которая уже убила одного своего сына и которая, возможно, в эту самую минуту думае