из любви.
Я не шучу: то была для меня последняя любовная радость – думать, что вскоре этот человек, столь часто трепетавший от наслаждения на моей груди, содрогнется от боли в крепких объятиях Смерти. Смерти… моего послушного вассала.
Что до Пезары, то ей тоже предстояло умереть, но особенным образом. Яда для этой мерзавки было бы мало – от яда не страдают!
Я распорядилась насчет отъезда на Кьоджу – один из островков, принадлежащий, как вашему величеству известно, Венеции, – где у меня был загородный домик, резонно решив, что там у меня будет больше свободы для действия.
Именно на Кьоджу ко мне приезжала подкупленная Орио, моим оруженосцем, дуэнья Пезары, которая рассказала, как ее хозяйка, при помощи горбуна Мингоцци, задумала отвадить от меня Конрада де Верля, открыв ему, что маркиза Сперино есть не кто иная, как Елена Тофана, Великая Отравительница.
Мингоцци. Еще одно имя в моем списке приговоренных.
Начала я с Пезары. Конрад де Верль был ее любовником всего одну ночь. Будучи куртизанкой по роду занятий, она могла иметь капризы, но только не любовь.
Уже через день после той ночи она принимала у себя вечером молодого и прекрасного кавалера, прибывшего, по его словам, из Генуи с полными золота карманами.
Но как только двери закрылись, слуги удалились, а она начала раздеваться, чтобы отправиться вместе с этим кавалером в постель, он вдруг сказал ей:
«Можете помолиться, Пезара… если умеете… так как сейчас вы умрете».
Она решила, что он шутит.
«Умереть от удовольствия я всегда согласна!» – ответила она, рассмеявшись.
«Нет, – сказал нанятый мною браво[26], – нет, вы действительно умрете – от трех ударов вот этого кинжала».
Три – столько я их приказала ему нанести, но так, чтобы дух она испустила лишь с третьим.
«Кто вас нанял?» – спросила Пезара, задрожав всем телом.
«А вы не догадываетесь? – промолвил браво. – Этой ночью – ваша очередь; в следующую умрут шевалье Конрад де Верль и сеньор Мингоцци».
«Ах! – воскликнула куртизанка, застучав зубами. – Так ты принадлежишь Тофане?»
«Вот видите – все-таки догадались. Вы готовы?»
«Пощади меня и можешь забрать себе все, что здесь есть».
Браво вытащил кинжал.
«Я – человек чести, синьора. Мне заплатили за ваше убийство – и я вас убью».
И он вонзил кинжал ей в грудь. Она хотела закричать, но он закрыл ей рот одной рукой, тогда как другая его рука нанесла ей вторую рану. Обливаясь кровью, она повалилась на паркет и закатила глаза, изображая умершую, дабы избежать третьего удара. Но Гамма – так звали браво – был в курсе всех хитростей подобного рода.
«Синьора, – сказал он, склонившись над Пезарой, – у вас было время пожалеть, согласно желанию моей клиентки, о том, что вы увели у нее любовника. Теперь же – умрите».
И он пронзил ей сердце.
Сутки спустя Конрада де Верль настигла, в его комнате, такая же смерть, какой некогда умерла семья маркиза Пинтакунды; Мингоцци убил яд, подсыпанный в дорогое его сердцу кипрское вино его доверенным слугой.
Когда слух об этих смертях распространился по Венеции, я уже покинула Кьоджу и, сопровождаемая Орио и группой надежных людей – мы все переоделись цыганами, – была уже на полпути в Неаполь.
В Неаполь, где я намеревалась разыскать мать.
С тысячами трудностей, но мне все же удалось ее разыскать – в монастыре ордена францисканцев, которые и спасли ее от людского гнева.
Я никогда не была нежным созданием, но когда я увидела эту бедную женщину, которая дала мне жизнь, на глаза мои выступили слезы.
От того ужаса, который вызвало у нее убийство мужа и сына, волосы ее стали совершенно седыми, к тому же она меня едва узнала. Покинуть монастырь она отказывалась, и нам пришлось увезти ее силой.
Через несколько дней мы уже находились в предместье Бергамо, в небольшом домике, где я намеревалась провести всю зиму 1558 года: после пережитых эмоций я чувствовала бесконечную потребность в покое и отдыхе.
Матушка, которой я постаралась обеспечить наилучший уход, постепенно приходила в себя: она уже называла меня по имени и, похоже, была рада тому, что мы воссоединились. Правда, в результате всех этих потрясений она полностью потеряла память. Прошлое для нее больше не существовало; она жила лишь настоящим и будущим.
Мне же, напротив, с каждым днем становилось все хуже и хуже. Но что со мной происходило?
Однажды утром, когда я прогуливалась с мамой по саду, какой-то внутренний толчок заставил меня остановиться. Увидев, как я сложилась вдвое, матушка подхватила меня под руку и подвела к скамье.
«Ну, и чему ты удивляешься, Елена? – промолвила она простодушно. – Твое недомогание вполне естественно, моя дорогая. Ты беременна».
«Беременна!» – воскликнула я.
«Несомненно. Это твой ребеночек шевелится в тебе. И кстати, почему ты не представишь мне своего мужа? Где он? Куда-то уехал?»
«Да-да… Уехал».
И я повторила, обрадовавшись и в то же время ужаснувшись откровению матери:
«Я беременна!.. О!.. И я убила отца моего ребенка!»
По крайней мере, пусть я и принесла Конрада де Верля в жертву своей мести… о которой теперь сожалела… плод нашей любви станет для меня предметом безграничного обожания!
Ребенок! У меня будет ребенок!
О, я не знаю, как выразить, госпожа, что я испытала при этой новости! Я смеялась и в то же время плакала.
Однако чем больше я размышляла, тем скорее проходила эта восторженность.
«Но имеет ли такая презренная мерзавка, как я, право быть матерью? Не предупреждает ли народная ненависть, уничтожив моих родных, меня о судьбе, которую она уготовила любому вышедшему из моего чрева созданию? Моих отца и брата убили – убьют и моего сына или дочь, когда узнают, что у меня есть сын или дочь… Что ж: об этом никто не узнает, так как, ради того, чтобы мой ребенок жил, я порву с ним бесповоротно». Такое решение созрело во мне всего через пять минут после того, как я ощутила первое движение этого ребенка в моей утробе.
До ноября 1558 года – именно в это время мне предстояло рожать – я жила затворницей в своем новом прибежище.
Я разродилась двумя близнецами. Ах! Природа была жестока ко мне в своей щедрости! Она подарила мне двух сыновей, мне, которой нельзя было признать и одного!
Орио уже давно, по моему распоряжению, разыскал в Палаццуоло, небольшой деревушке в окрестностях Бергамо, кормилицу, готовую исполнять свои обязанности, не задавая лишних вопросов.
С Терезой Бокки и ее мужем, бедными пахарями – золота для них я не пожалела, – мы условились, что Марио и Паоло будут жить под их крышей так долго, как это будет возможно.
И она продержали их у себя девять лет; на протяжении девяти лет я позволяла сыновьям жить в полной свободе на свежем воздухе, посреди залитых солнцем полей, как детям простых крестьян. За все эти годы лишь трижды – с закрытым маской лицом, дабы не быть узнанной, – оказываясь в Палаццуоло якобы проездом, я входила в дом Бокки и взглядом и сердцем приветствовала моих сыновей. Моих сыновей, которые подрастали и хорошели. Однако приближался час, когда следовало позаботиться об их образовании, их будущем.
Так случилось, что граф Лоренцано, растратив большую часть состояния жены, Бьянки Альбрицци, подвергался горьким и постоянным нападкам со стороны последней. Она угрожала обо всем рассказать брату, Луиджи Альбрицци, уехавшему в Америку попытать счастья, которого она собиралась вызвать, дабы урезонить мужа.
Граф Лоренцано попросил меня избавить его от этого дамоклова меча, зависшего над его головой. В ответ я выдвинула лишь одно условие: после смерти Бьянки Альбрицци Лоренцано возьмет на себя заботу о моих сыновьях, которых представит в свете в качестве своих племянников, сыновей Андрео Вендрамини, его недавно почившего в Испании брата.
Лоренцано принял это условие тем более охотно, что я обещала ему не только покрывать все расходы, связанные с обучением Марио и Паоло, но и до достижения ими двадцатилетия регулярно пополнять имевший обыкновение часто пустеть кошелек их мнимого дядюшки.
Бьянка Альбрицци умерла, и Марио и Паоло переехали во Флоренцию к графу Лоренцано.
Наделенные редкой сообразительностью и доверенные лучшим учителям, они менее чем за три года приобрели все желаемые знания. Однако я все же немного беспокоилась за их будущее в Италии. Меня часто бросало в дрожь при мысли, что кто-нибудь раскроет тайну их рождения. Мне казалось, во Франции они будут в большей безопасности.
Остальное вашему величеству известно.
– Да, – сказала Екатерина Медичи, – граф Лоренцано приехал в Париж и рассказал мне сначала о вас и ваших выдающихся талантах… которые могли бы мне быть полезными, затем о своих племянниках, для которых он просил моей поддержки. Я приказала Рене вызвать вас в его дом и позволила графу Лоренцано перевезти во Францию его племянников. И вот сегодня все ваши пожелания сбылись, сударыня: Марио и Паоло при французском дворе, где им ничто не угрожает; сами вы можете жить спокойно и счастливо рядом с вашими сыновьями… и вдали от ваших врагов. Вам остается лишь показать себя – служа мне – достойной всего того, чем вы мне обязаны, ради вас же самой и всех тех, кто вам дорог.
– И я готова все сделать, чтобы выразить мою признательность вашему величеству! – воскликнула Тофана. – Ваше величество в этом сомневается?
– Нет. Как я вам уже говорила, я люблю знать, кого я использую; вас я теперь знаю, знаю хорошо и убеждена, что могу доверять вам. Есть в вашей истории одна черта, которая мне особенно нравится, потому что она совпадает с моим собственным взглядом на некоторые вещи. Я прекрасно понимаю, почему вы убили Конрада де Верля, Конрада де Верля, оставившего вас ради другой. Ах! Как вы, должно быть, страдали в ту ночь, которую он провел напротив вашего дворца, с этой Пезарой, – ведь этот человек когда-то любил вас! Но любить… тот, кто вас не любит… тот, кто вас никогда не полюбит… и любит другую… Подобная пытка должна быть отомщена, не так ли, графиня?