всех этих псевдоученых, которые ее лишь компрометируют.
Размышляя так вполголоса, Зигомала проделывал своей стальной палочкой различные пассы над головой и телом Лоренцано.
Граф проснулся и – удивительная штука! – проснулся совершенно счастливым. Он ничего, абсолютно ничего не помнил. Он даже и не догадывался, что на несколько минут засыпал.
Действие благовоний, которые он вдохнул, и которые отныне ему следовало вдыхать ежедневно, по словам Зигомалы, должно было привести к его полному исцелению.
Граф ушел, поблагодарив армянского доктора и от всего сердца ему пообещав завтра же вернуться для продолжения курса лечения, но, возвращаясь домой, вдруг резко остановился и вскрикнул от отчаяния.
О! Зигомала насмеялся над ним со своим спасительным лекарством: несчастный почувствовал, как четвертый зуб – моляр – начал ходить взад-вперед в своей лунке, между языком и нёбом как доказательство несбыточности самых успокаивающих обещаний.
Глава VII. Монмартрское аббатство. – Екатерина де Бомон
Аббатство монахинь ордена Святого Бенедикта, основанное в 1133 году на вершине Монмартра королем Людовиком Толстым и его супругой, королевой Аделаидой, в веке шестнадцатом отнюдь не пользовалось доброй славой.
Если верить скандальным слухам и особенно Брантому, одному из главных в то время рассказчиков сплетен, вышеназванное аббатство являлось скорее рассадником весьма доступных красавиц, всегда готовых исполнить любые желания придворных вельмож, нежели, нежели святым домом, где порядочные женщины, прославляют Бога.
Одно несомненно: проводя время в своем парижском дворце, Генрих IV не стеснялся ухаживать в этом аббатстве за некой сестрой Марией де Бовилье, которая ему очень нравилась, а высшие должностные лица королевства, входившие в его свиту, встречали в этом приюте невинности не больше целомудренных женщин, чем он.
На правах беспристрастного историка, не желающего ни подвергать чрезмерным нападкам, ни защищать то, что в нашей защите и не нуждается, мы же в свою очередь, позволим себе заметить, что и при Карле IX и Генрихе III Монмартрское аббатство напоминало религиозное сообщество в гораздо меньшей степени, чем своего рода пансионат, обитательницы которого, в том числе и его услужливая директриса, пользовались всеми возможными свободами.
Стоит ли удивляться, что влюбленным мужчинам вход туда никогда не был заказан?
Местная аббатиса, Антуанетта д’Андуэн, дама весьма приятная, не признавала строгих и наводящих тоску правил; всегда делая то, что ей хочется, она и монашкам своим позволяла поступать так же.
Так, к примеру, в ее аббатстве посетителей принимали не в приемном покое, где им приходилось бы переговариваться с сестрами через решетку, что крайне неудобно, особенно когда беседа становится более оживленной, а в саду, под огромной, обвитой виноградными кустами беседкой в летние месяцы или же в роскошной гостиной в зимнюю пору.
Если же посетителям необходимо было несколько продлить свой визит, то, с разрешения игуменьи – а она в таковых просьбах никогда не отказывала, – им позволяли остаться на обед.
За общим столом, разумеется – монашкам не следует превращать кельи в частные кабинеты, но и за общим столом веселья хватало, так как обед всегда оказывался крайне изысканным. О, монашки ордена Святого Бенедикта питались очень хорошо! После же обеда гостям дозволялось прогуляться с приглянувшимися им сестрами по саду так долго, как они сами того желали.
В общем, Монмартрское аббатство представляло собой заведение во всех отношениях образцовое, за исключением разве что религиозной его составляющей, и если читатель изволит последовать туда за нами во втором часу дня 16 июня – опять же на следующий день после прошедшего в Лувре бала, то он увидит, сколь странным образом там понимали отречение от всего мирского.
Итак, шел второй час дня. Все или почти все монашки – общим числом около сорока – находились в саду, укрываясь от палящего солнца в уже упомянутой нами беседке: одни вышивали или вязали, болтая, другие читали, но большинство прогуливались группками по двое рука об руку.
Были и такие, которые о чем-то грезили, сидя в одиночестве в сторонке.
К числу последних относилась и мадемуазель Екатерина де Бомон, старшая дочь барона дез Адре, одна из самых красивых обитательниц аббатства. И самая благоразумная. Тщетно десятки молодых вельмож, привлеченных ее красотой, пытались тронуть это, казалось, высеченное из мрамора сердце – оно оставалось равнодушных ко всем их галантным атакам Его час любить еще не пробил, только и всего.
Стало быть, Екатерина мечтала о чем-то своем в сторонке, когда чья-то изящная рука сжала ее руку, в то время как небольшая головка легла ей на плечо Эта небольшая головка, миловидная и шаловливая, принадлежала мадемуазель Женевьеве д'Аджасет, ее ближайшей подруге.
– Ах! – воскликнула Екатерина, вздрогнув. – Как ты меня напугала, негодница!
– Негодница! – повторила Женевьева, надув губы. – Вот и спеши тут принести добрые вести, чтобы тебя так встретили.
– Добрые вести?
– Да. Вот, послушай, что было в записке, которую только что принес слуга моего двоюродного брата д'Аджасета, графа де Шатовилена.
Женевьева вытащила спрятанный на груди листок и вслух прочла следующее:
«Дорогая кузина!
В мое последнее посещение, неделю назад, я говорил вам, если помните, о двух итальянских вельможах, недавно прибывших в Париж, которых я обещал представить вам и вашей прекрасной подруге, мадемуазель Екатерине де Бомон. Сегодня я имею возможность исполнить мое обещание и потому предупреждаю вас, что приеду в два часа вместе с маркизом Луиджи Альбрицци и шевалье Карло Базаччо. Имейте в виду, милая кузина, что эти господа не только баснословно богаты, но и чрезвычайно умны и любезны. Что до мадемуазель Екатерины де Бомон, то ей предохранять себя от опасностей этой встречи даже не стоит, так как ее сердце разбить невозможно – факт доказанный, и не раз. Полагаю, все же, Карло Базаччо мог бы восторжествовать над этой холодностью, так как более благовоспитанного кавалера мне встречать не доводилось. Короче, мы рассчитываем приятно провести в аббатстве время и задержимся до вечера, так что до скорого. Мадемуазель де Бомон ничего не говорите – пусть наш приезд станет для нее сюрпризом.
– Ну, что ты на это скажешь? – спросила Женевьева, заглянув подруге в глаза.
– А то, – ответила последняя, улыбнувшись, – что я не могу похвалить тебя за послушание. Ведь твой кузен просил тебя ни о чем мне не рассказывать.
– А я всё рассказала! В подобных, знаешь ли, случаях трудно быть скрытной… О, моя дорогая, похоже, эти итальянцы – еще более красивы и великолепны, чем о них говорит д'Аджасет! В последние две недели весь монастырь только о них и судачит. Все наши сестры горят желанием с ними познакомиться! А они едут сюда ради нас! Какая радость! Только представь, как нам будут завидовать!
– Сумасшедшая!
– Что ж, пусть я и сумасшедшая, но уж лучше такое сумасшествие, чем твоя рассудительность… которая делает тебя такой бесчувственной.
Екатерина де Бомон спокойно пожала плечами.
– Я не более бесчувственная, чем любая другая, разве что…
– Ты еще не встретила того счастливца, которому бы тебе хотелось отдать свое сердце. Кто знает, вдруг им окажется шевалье Базаччо? Однако эти господа будут здесь в два часа, так что самое время нам заняться нашим туалетом.
– Нашим туалетом!
– Разумеется. О, я знаю, что с этими ужасными монашескими одеждами особо не развернешься. Но все равно, добавив к ним немного кокетства, мы сможем не растерять совершенно те преимущества, которыми нас наградила природа! Пойдем. Ты сегодня очень плохо причесана… волос почти не видно… А этот апостольник слишком туго затянут… Пойдем ко мне; я все исправлю. Если ты не кокетка, я побуду ею для тебя.
С этими словами Женевьева потащила Екатерину в свою келью, роскошью обстановки напоминавшую будуар великосветской женщины. Возложив на себя функцию камеристки, она помогла Екатерине раздеться и распустила ее волосы, чтобы одеть ее и расчесать уже по-своему. И, с беспримерным рвением принявшись за дело, бойкая кузена д'Аджасета принялась восторгаться красотой подруги.
– Восхитительные волосы! Бьюсь об заклад, таких нет даже у молодой королевы, а кожа твоя превосходит своей белизной самую белую лилию! А эти тонкие, изящные брови, эти длинные шелковистые ресницы, этот крошечный ротик с пурпуровыми губками! Улыбнитесь-ка, мадемуазель, чтобы я могла увидеть ваши зубки… Настоящие жемчужины!.. А эти ножки!.. Нет, Екатерина, определенно, такую красоту просто грешно скрывать в монастырских стенах! Это просто преступление – жить в тени, когда ты так прекрасна! Ты, моя дорогая, создана для того, чтобы блистать в свете, где бы тебя любили, обожали, носили на руках!
– Сумасшедшая, сумасшедшая! – твердила покрасневшая под потоком этих комплиментов Екатерина.
Но может ли девушка, пусть даже она скромна и напрочь лишена тщеславия, не испытать тайного удовольствия, услышав, как ее называют самой красивой? Лесть – опьяняющий яд, и Женевьева д'Аджасет знала что делала, когда восхваляла так Екатерину де Бомон.
В келью, запыхавшись, ворвалась одна из сестер.
– Вас требуют в сад. К вам пришли: ваш кузен граф де Шатовилен, Женевьева, и двое его друзей.
Женевьева увлекла подругу за собой.
Осведомленная об именах и достоинствах посетителей, аббатиса, Антуанетта д'Андуэн, несмотря на ее сорок лет, тоже еще весьма интересная женщина, сочла за честь встретить гостей лично.
Когда явились Женевьева и Екатерина, аббатиса сидела с этими господами в беседке, у входа в которую – не из скромности, но потому, что им так было приказано – толпились все до единой послушницы, с любопытством разглядывая иностранцев издалека.