Всякий раз, когда, объявляемый привратником, входил какой-нибудь припоздавший вельможа, он прежде всего приветствовал поклоном короля, затем – молодую королеву, потом – королеву-мать.
Маркиз Альбрицци и шевалье Базаччо прибыли в девять часов с графом д'Аджасетом. Услышав имя Карло Базаччо, Жанна де Бомон покраснела; Шарлотта де Солерн покраснела, в свою очередь, при объявлении имени Луиджи Альбрицци.
Прервав свою беседу, королева-мать ответила на поклон последнего легким кивком и сказала:
– Что нового слышно о вашем зяте, графе Лоренцано, господин маркиз? Кажется, он болен?
– И очень серьезно, ваше величество, – ответил Альбрицци.
– Но что с ним?
– Никто не знает.
Екатерина повернулась к человеку, облаченному во все черное, который держался позади нее. Этим человеком был Жан Шаплен, знаменитый доктор, деливший с Амбруазом Паре честь отвечать за здоровье короля.
– А с вами граф Лоренцано консультировался по поводу своего состояния, мэтр Шаплен? – спросила она.
– Да, ваше величество, – ответил доктор.
– И что же?
– По моему мнению – мэтр Паре, к слову, полностью со мной согласен, – болезнь графа Лоренцано – из числа тех, причины которых не поддаются научному объяснению.
– И все же, если жизни графа Лоренцано угрожает опасность, нельзя оставлять его наедине с его болезнью под тем лишь предлогом, что никто о ней ничего не знает. Завтра же навестите графа Лоренцано, мэтр Шаплен, – это моя настоятельная просьба.
Доктор поклонился.
– Позвольте поблагодарить ваше величество за то участие, которое вы проявляете по отношению к моему зятю, – промолвил Альбрицци, кланяясь в свою очередь. – Я не сомневаюсь, что эта приятная новость, которую я поспешу до него донести, поспособствует его выздоровлению… если таковое возможно.
– Верно, господин Альбрицци, вы пришли, – послышался голос короля, которому этот разговор про больного и болезнь показался весьма неприятным, – чтобы дать нам немного того золота, которое вы привезли из Америки?
– Сколько вашему величеству будет угодно! – откликнулся маркиз и поспешил подойти к игорному столу, не забыв мимоходом бросить на мадемуазель де Солерн взгляд, который говорил: «Это не моя вина! Будь моя воля, я предпочел бы оказаться рядом с вами!» Сердцу не прикажешь. Как бы ни был Луиджи Альбрицци занят своей миссией неумолимого мстителя, видеть Шарлотту де Солерн и не любить ее он не мог. К исключительно великодушному стремлению спасти эту ни в чем не повинную девушку и ее брата от ненависти Екатерины Медичи, призвавшей себе на помощь адские познания Тофаны, вскоре добавились самые нежные чувства.
Вот почему несколькими секундами позже, в то время как Филипп де Гастин – или Карло Базаччо, – продолжая играть в Лувре, рядом со старшей сестрой, ту роль обольстителя, которую, как мы видели, он уже начал играть в Монмартрском аббатстве рядом с сестрой младшей, применял свои галантные маневры в отношении Жанны де Бомон, Луиджи Альбрицци, присоединившись наконец к Шарлотте де Солерн, выражал ей, скорее взглядами, нежели словами – он был не так скор, как Филипп де Гастин: правда всегда менее дерзновенна, чем ложь! – страстную и преданную любовь, которую она ему внушала и которая, как он, к радости своей, чувствовал, была взаимной.
Но в одиннадцать часов король игру оставил. То был сигнал к всеобщему уходу. Все встали. Пользуясь моментом, Луиджи подошел к Рудольфу де Солерну, с которым он, в присутствии королевы-матери, обменивался лишь ничего не значащими вежливыми фразами, и быстро прошептал:
– Передайте мадемуазель де Солерн, что сегодня вечером она ни в коем случае не должна забыть о предписаниях доктора Зигомалы. Это очень важно!
– Обязательно передам. Спасибо! – ответил Рудольф тем же тоном и украдкой пожал своему тайному другу руку.
Тем временем Екатерина Медичи, приветствовав сына любезным: «Доброй ночи, сударь!», направилась в сопровождении фрейлин в свои покои.
Путь ее пролегал через зал пажей, где находились и Марио с Паоло, ожидавшие молодую королеву. Екатерина едва заметно улыбнулась: шею и одного, и другого пажа украшала венецианская цепь.
– Вот бы уже сейчас было завтра, – прошептал Марио на ухо Паоло, – и мы могли узнать, какой эффект должны произвести эти свечи на мадемуазель де Солерн! Как думаешь, что бы это могло быть?
– Даже не представляю.
– Как жаль, что мы не невидимки и не можем проникать туда, куда хотим!
Губы Паоло растянулись в улыбке.
– Да уж, тогда бы мы вдоволь повеселились!
Очаровательные дети! Они и так уже, как мы знаем, даже не обладая даром невидимости, проказничали вовсю. Но что бы они увидели, проскользнув в спальню мадемуазель де Солерн этой ночью, исполни какая-нибудь фея их желание? Это мы вам сейчас расскажем в нескольких словах.
Как только королева Елизавета отпустила ее, Шарлотта де Солерн поднялась в свою спальню. Гретхен, ее камеристка – славная девушка, которую она привезла с собой из Вены – ждала на пороге. Завидев госпожу, Гретхен тут же зажгла свечи, а затем спросила:
– Мне помочь мадемуазель раздеться?
– Спасибо, – ответила Шарлотта, – я разденусь сама. Спокойной ночи, Гретхен.
Камеристка удалилась.
Окно спальни было открыто. Шарлотта его закрыла. Она выглядела озабоченной.
И она действительно была таковой, так как несколькими минутами ранее, следуя рекомендации Луиджи Альбрицци, Рудольф посоветовал ей ни в коем разе не пренебрегать теми мерами предосторожности, которые она вот уже три дня – и, к слову, регулярно – использовала против грозящей опасности. Какой опасности? Этого девушка не знала.
Брат сказал ей: «Это необходимо!», и она это делала. Даже не сознавая, что обязана этим странным способом, предписанным ей для противодействия проискам таинственных врагов, любимому человеку.
Приготовленные свечи горели. Но, как она и делала в последние вечера, и даже несколько быстрее обычного, потому что об этом попросил Рудольф, Шарлотта выпила ложечку эликсира, составленного доктором Зигомалой, после чего в той же ложечке, из которой пила, сожгла двадцать капель вышеуказанного настоя.
То было не сложно, так как, как и говорил армянин-доктор, напиток этот был изготовлен на спиртовой основе, – горел он не хуже лавы.
Тем временем свечи Тофаны распространяли по комнате неощутимый для обоняния, но вполне реальный аромат; он тотчас же вступил в контакт с тем, что был вызван сгоранием alexipharmaque, или противоядия, и рассеялся, тогда как – удивительный феномен! – восковые свечи зашипели, подобно тому, как шипит раскаленное докрасна и затем опущенное в холодную воду стальное лезвие.
Изумленная, Шарлотта обернулась. Шипение закончилось. Враг был повержен. Зло уничтожено. Она медленно разделась. Мысли путались: к смутным опасениям примешивались приятные надежды. Последние взяли верх.
Она легла в кровать, задула свечи и, с улыбкой на устах, уснула.
На следующее утро, не в силах дождаться новостей от какого-нибудь слуги или пажа, Екатерина Медичи спустилась в сад прежде обычного. Она не пробыла там и пяти минут, как заметила вдали двух женщин, которые – еще более ранние пташки! – прогуливались, оживленно болтая, по тенистой аллее.
Что это были за женщины? Екатерина подошла ближе и, непроизвольно, вскрикнула от удивления, узнав мадемуазелей Жанну де Бомон и Шарлотту де Солерн.
Глава X. Тартаро желает любой ценой предстать перед маркизом Альбрицци
Мы оставили Тартаро вечером 28 июня, направлявшимся на осле в Париж, после того как он мастерским ударом дубины избавился от компании, что была ему навязана одним из достойных представителей шайки Остатков дьявола.
Льёрсен от Парижа отделяют семь льё. Приличный перегон для лошади, не говоря уж об осле.
Вот почему, въехав в Париж через ворота Святого Антония, господин Коко, осел Тартаро, не скрывал своей крайней усталости. Поняв намек и будучи того мнения, что не следует требовать от животного большего, чем оно может вам дать, наш гасконец оставил господина Коко на одном из постоялых дворов предместья – отдыхать, после чего, осведомившись с горем пополам о месте, где находился особняк д'Аджасета, быстрым шагом двинулся в указанном направлении.
Парижа Тартаро не знал, но был решительно настроен к вечеру достичь своей цели. Ему сказали, что, по всей видимости, дом д'Аджасета располагается где-то в районе Монмартра и улицы Сент-Оноре. Это было так неопределенно!
Но по пути он еще несколько раз справлялся о местоположении вышеуказанного дома, и в конце концов ему повезло. Четвертая остановленная гасконцем персона клятвенно заверила его, что он обнаружит данный особняк на улице Старых Августинцев, которая, в свою очередь, находится между Монмартром и улицей Плетри.
Эта самая персона – некий рабочий, бондарь по профессии – жила в тех же краях: на Кошачьей площади.
– Отведите меня на улицу Старых Августинцев, – сказал Тартаро, – я дам вам за это один экю.
– Идет! – ответил бондарь.
Минут через двадцать Тартаро стоял уже перед домом д'Аджасета. Перед домом… Это было уже кое-что. Оставалось как-то проникнуть внутрь. Шел двенадцатый час ночи, и дверь была заперта. Под каким предлогом постучаться в нее в столь поздний час?
Тартаро почти не сомневался, что маркиз Альбрицци, о котором ему рассказывал мэтр Дагоне и который проживал в этом доме – куда в одну из ближайших ночей намеревались нанести визит Остатки дьявола, – и был тем вельможей, что спас Филиппа де Гастина. Шансы на то, что он ошибался, были невелики, но они все же оставались. Но даже если допустить, что он прав, то, опять же, под каким предлогом в столь позднее время и, главное, в той крестьянской одежде, в которую он вырядился, потребовать аудиенции маркиза Альбрицци?
Так, размышляя над тем, как проникнуть внутрь, гасконец – уже пожалевший о том, что сделался мельником, – прохаживался взад-вперед по улице, напротив дома д'Аджасет, когда на помощь ему вновь пришел случай.