Глухой гул, вырвавшийся из десятков грудей, был ответом на эту провокацию. Несколько секунд казалось, что из самолюбия парочка-тройка гостей поднимут таким образом брошенную им перчатку.
Но господин де Таванн поднялся на ноги и, одним жестом успокоив зарождающееся возбуждение, сказал:
– Господа, как мы только что сами признали, право на стороне господина графа де Гастина. Его ударили – он ответил. Пусть мы и не согласны с тем, как был вынесен приговор, давайте будем все же уважать право!
С этими словами маршал поклонился маркизу Альбрицци и Филиппу де Гастину и направился к выходу; за ним, с хмурыми лицами, но со шляпой в руке, последовали остальные.
Глава IV. Как Тофана, очутившись на краю пропасти, вдруг вновь стала просто женщиной… то есть матерью
Мы оставили Тофану в небольшом доме на улице Святого Стефана Греческого – том самом доме, где в следующую ночь судьба сведет столь жестоко Жанну и Екатерину де Бомон, – мы оставили Тофану ужасно взволнованной происшествиями вечера, а больше всего – таинственным пророчеством о смерти ее детей…
Великая Отравительница погрузилась в грустные размышления. Ей тяжело было сознавать, что она окружена опаснейшими невидимыми врагами, которых она не в силах поразить именно потому, что их не знает.
Более часа Тофане, разбитой, обессиленной, не приходило в голову не одной ясной мысли. Она довольствовалась тем, что просто плакала, плакала, как простая мать, как простая женщина. Она! Она, которая так часто насмехалась над слезами женщин и матерей!
Тем временем ночь шла своим чередом. Пробило два часа. Ей казалось, что немного отдыха, если не сна, на кровати, ее успокоит. Но на кровати, в этом доме, она надеялась насладиться радостями любви, тогда как нашла лишь печаль и страх… Нет!
Она захотела уйти, уйти немедленно. Вернуться к себе. И она была права. Разве не признано, что дома, среди знакомых предметов, видишь и думаешь не так, как в постороннем месте?
Тартаро должен быть в соседней комнате. Тофана открыла дверь, что вела в нее. Ее оруженосец там действительно был. Сидя в кресле, он спал. Намереваясь его разбудить, она уже потянулась к его плечу, как вдруг остановилась.
Сложив руки на груди, удобно устроив голову на широкой спинке кресла, Тартаро имел физиономию столь безмятежную, столь радостную, что, против воли, Тофана растрогалась… Определенно, этот парень видел в данный момент сон, и сон приятный. Что же это был за сон? Люди иногда бывают болтливы, когда спят.
Задержав дыхание, чтобы не нарушить этот, возможно, разоблачающий, сон, Великая Отравительница замерла перед спящим. Он зашевелился, губы его продолжали улыбаться, шепча время от времени отдельные слова, фразы… без продолжения! Но разве нельзя, соединив их, понять смысл этих фраз?
«Луизон… Париж… Я вернусь… Наша свадьба… Мадемуазель Бланш… Господин Филипп… Все кончено».
Бланш! Филипп!
Глаза Тофаны заблестели, когда она услышала эти имена, сорвавшиеся с губ Тартаро. В то же время вызванная ими вспышка осветила и ее мозг. Она не догадывалась, еще не могла ни о чем догадаться, но уже подозревала.
«Есть какая-то тайна в поведении этого человека, – подумала она. – Тайна, которую я должна раскрыть, раскрыть этой же ночью!» Приняв это внезапное решение, Великая Отравительница отступила на несколько шагов, остановившись у самого порога.
Оттуда она прокричала:
– Тартаро!
Гасконец вздрогнул в своем кресле, открыл глаза, резко распрямился и, заметив хозяйку, пробормотал:
– Да, госпожа графиня?
– Мы уезжаем.
– А!.. Мы уезжаем! Хорошо! Но разве уж рассвело?
– Нет, еще только два часа. Но я подумала: хочу вернуться и уснуть в собственной постели. Вели подать мой паланкин.
– Хорошо, госпожа графиня. Только не боится ли госпожа графиня ехать вот так, посреди ночи. Быть может, будет не очень благоразумно…
– Я не спрашиваю твоих советов, – перебила его графиня. – Я приказываю тебе повиноваться.
– Очень хорошо! Простите, госпожа графиня…
В общем-то, ничего странного в том, что Тофана не очень уютно себя чувствовала в доме на улице Святого Стефана Греческого, не было, поэтому Тартаро повиновался, как ему и было сказано, не став больше ничего возражать. Носильщики паланкина – самого простого, арендованного – тоже спали, в одной из комнат первого этажа. Гасконец пошел их будить.
Через сорок пять минут Тофана была уже в своих покоях на улице Сент-Оноре, в доме флорентийца Рене… Где, по ее словам, ей не терпелось отправиться спать.
И, сильно устав за день – который действительно выдался крайне утомительным – и желая поскорее вернуться к прерванному сну, Тартаро, с разрешения хозяйки, отправился в свою спальню, где мигом разделся и улегся в постель, правда, не забыв тщательно запереть дверь на засов. То была осмотрительная, но бесполезная мера предосторожности, которую он принимал каждый вечер. Бесполезная в том, что занимаемая Тартаро комната, перешедшая к нему от Орио, имела тайный выход в коридор, о котором не было известно гасконцу… но про который знала Тофана! Так что через какое-то время, необходимое гасконцу для того, чтобы снискать себе милость Морфея, Тофана, облачившаяся в пеньюар темного цвета, с потайным фонарем в руке, незаметно прошмыгнула в комнату своего оруженосца. Тот уже спал как убитый. Мы можем даже добавить, что он немного храпел. Те, у кого чиста совесть, всегда отличаются крепким сном.
Во избежание помех ходу ее ночного визита Великая Отравительницы, склонившись над Тартаро, поднесла к его ноздрям флакон, наполненный… нет, не волнуйтесь!.. но некой эссенцией, обладающей снотворным свойством.
Вдохнув этот аромат, Тартаро погрузился в беспробудный сон, коему суждено было продлиться вдвое больше обычного.
Тофана же приступила к поискам. Прежде всего она, не стыдясь, один за другим, перерыла все карманы камзола гасконца. Кошелек… платок… нож… Ничего другого она в них не нашла, но на этом не остановилась. Она открыла ящик бюро, стоявшего рядом с кроватью. Заглянула в кофр, в котором Тартаро хранил кое-какие пожитки. Ничего! И здесь тоже.
Что-то, однако, подсказывало ей, что где-то в этой комнате находится нечто такое, что наведет ее на путь ценных разоблачений. Но где? Она продолжила изыскания. Ее легкая рука прошлась даже под подушкой. По-прежнему ничего!
Ах!.. Когда, раздраженная новым разочарованием, она заканчивала этот последний поиск, Тартаро, повернувшись на своем ложе, явил взору Великой Отравительницы некий предмет, закрепленный на его груди. Это оказалось что-то вроде наплечника, образованное из двух лоскутков драпа, сшитых вместе, в верхней его части имелось небольшое отверстие.
– Наконец-то! – прошептала Тофана.
Не снимая с груди Тартаро наплечника, она погрузила в него свои тонкие, изящные пальчики и вытащила письмо. Письмо, написанное совсем недавно, этим днем, вероятно, если судить по свежести букв такой надписи:
«Господину Жерому Бриону, в деревушку Ла Мюр, что рядом с Греноблем».
Кем был этот Жером Брион, и что писал ему солдат?
Запечатанное, письмо было уже готово к вручению какому-нибудь гонцу… Тофана решительно сломала печать – с определенными, однако, предосторожностями: как знать, что может случиться? Возможно, будет полезно, чтобы Тартаро не догадывался о том, что кому-то стала известна тайна его переписки.
В первом письме обнаружилось второе, незапечатанное, на адрес – прочтя его, Тофана вскрикнула от удивления – на адрес мадемуазель Бланш де Ла Мюр.
Бланш де Ла Мюр!.. Жены Филиппа де Гастина!.. Стало быть, она не умерла!
Тофана поспешила прочесть, что говорилось в письме.
А говорилось в нем следующее:
«Дорогая госпожа,
как вы мне и приказывали, пишу лишь эти слова: он думает о вас.
Но вы не станете, надеюсь, на меня сердиться, если я скажу еще, что воспоминание о вас ни на минуту не покидает его сердце, доказательство чему вы вскоре получите.
– Что бы значило? – воскликнула Великая Отравительница, проглотив эти строки. – Бланш де Ла Мюр жива! Жива! Но тогда, получается, я не ошибалась! Карло Базаччо – это Филипп де Гастин! Филипп де Гастин, также, в свою очередь, избежавший смерти! Филипп де Гастин, явившийся в Париж… с какой целью? Хе!.. Чтобы отомстить! Чтобы отомстить, так или иначе, барону дез Адре! Но как он вырвался из когтей барона, как и его супруга, Бланш? И как так оказалось, что он дружен с шурином графа Лоренцано, маркизом Альбрицци? К чему этот псевдоним? К чему эта физическая метаморфоза?
Письмо Тартаро к Жерому Бриону частично прояснило Тофане эти смутные моменты. Более того, оно открыло Великой Отравительнице немало такого, чего она никак не ожидала.
Приводим это письмо:
«Милейший господин Жером Брион!
Вследствие того, что с вами я могу говорить дольше, нежели с мадемуазель Бланш, с радостью сообщаю, что дела господина Филиппа идут как нельзя лучше, – он уже разобрался (не без моей помощи) с теми двумя мерзавцами, Ла Кошем и Сент-Эгревом, что были с бароном дез Адре при разграблении замка Ла Мюр. Они оба мертвы; расскажу вам позднее, как они сгинули… подробности повергнут вас в трепет; я сам дрожал, глядя на то, как они умирают. Но тем хуже для них, если они страдали; они получили то, чего заслуживали. В данный момент господин Филипп занимается устройством дуэли между двумя сыновьями барона, дуэли, на которой он убьет их обоих; все уже на мази. Господа Рэймон де Бомон и Людовик Ла Фретт – вышеуказанные дворяне, – даже не подозревают, что за блюдо их ждет за ужином, на который они приглашены этим вечером к господину Филиппу и его другу – маркизу Альбрицци.
Что до меня, то вы данную минуту я служу скорее именно маркизу, нежели моему хозяину. Но так приказал хозяин, и я повинуюсь. Я – оруженосец той, которую в Италии зовут Великой Отравительницей, законченной мерзавки, достойной подруги графа Лоренцано, которому она когда-то помогла отравить жену – сестру маркиза Альбрицци, – вследствие чего маркиз и поклялся заставить ее пролить столько слез, сколько есть капель крови в ее венах. Если Тофана – Великая Отравительница – знает свою гнусную профессию, то при маркизе Альбрицци находится один старый ученый, который еще лучше нее разбирается в искусстве отправлять людей ad patres. Лоренцано умрет ровно через месяц, минута в минуту, и ничто его уже не спасет. Только представьте себе его муки! Но он тоже получит лишь то, чего заслуживает, так что не стоит его жалеть.