– Вот видите, видите, Пациано, ты видишь, я спокойна… насколько это возможно… Но не нужно злоупотреблять моим мужеством… видишь же, как я страдаю… Вот, я присела и готова выслушать тебя спокойно, не перебивая… И заранее, в качестве благодарности за то, что ты послал за мной, зная, что мои сыновья во мне нуждаются… вот, возьми это… и вот это… и это…
Тофана срывала, один за другим, со своих пальцев перстни, перстни столь же ценные, как и тот, который она подарила Рене, и бросала их на стол перед Пациано…
– Ну, теперь, надеюсь, у тебя нет уже больше причин молчать? Ты мне все расскажешь? Все! Один из моих сыновей болен? Опасно болен?
Тот же негативный жест со стороны старого слуги.
– Они оба… быть может, поранились, играя… забавляясь? – вопросила Тофана.
Пациано собирался вновь повторить этот жест, но черты Великой Отравительницы приняли столь грозное и хищное выражение, что старик понял: затягивать с ответом больше не следует.
– Вот что случилось, – начал он наконец. – Ваши сыновья играли в саду и, между прочим, забавлялись разорением птичьих гнезд. Это заметил граф де Солерн и сделал им выговор. Они горько заплакали и пришли сюда, чтобы дождаться королевы-матери, желая пожаловаться ей на главного оруженосца молодой королевы. Я всегда чувствовал особое участие к этим милым детям и старался выказать им его, чем мог… Мне пришло в голову впустить их в кабинет королевы-матери и дать карты, чтобы занять их…
Пациано остановился. Он не привык произносить столь длинные речи.
– Дальше… дальше, Пациано!
– Дальше?.. Гм!.. Впрочем, я напрасно держу вас в неведении, так как… быть может, только вы и в состоянии… спасти их…
– Спасти их! – повторила Великая Отравительница глухим голосом. – Стало быть, им действительно угрожает опасность. Но какая опасность?
– Да… несчастные дети, обычно державшие себя так скромно… на этот раз вздумали… посмотреть, что находится в буфете королевы… а там находилась бутылка вина… приготовленная для… для…
Взрычав, Тофана вскочила и схватила Пациано за горло.
– Заканчивай же… негодяй!.. Ты отравил… моих детей? – выкрикнула она.
– Да нет же… нет же… Вы ошибаетесь, – бормотал старик. – Я ни в чем не виноват… уверяю вас… они сами…
– Где они?.. Где?
– Я же говорю: в кабинете королевы-матери…
– Марио!.. Паоло!.. Дети мои!..
Тофана почти обезумела. Инстинктивно она чувствовала, что именно Пациано погубил ее детей, и жаждала отомстить ему тут же, но вместе с тем ей хотелось скорее удостовериться собственными глазами в их смерти; она боролась между этими двумя желаниями. Наконец материнское чувство взяло верх; оставив старика, она кинулась в кабинет.
Какое ужасное зрелище предстало ее взору!.. На полу лежали трупы ее детей! Она не хотела верить, что все было кончено… Она кидалась то к одному, то к другому, прислушивалась, не бьются ли все еще их сердца… Все было тщетно.
– Они мертвы! Мертвы! – жалобно повторяла Тофана.
Она уже была не в силах плакать; но зато стонала так, как редко может стонать человек. Вдруг она дико расхохоталась.
– А еще говорят, что есть Бог!.. Но разве Он мог бы допустить подобное злодеяние?.. О, горе тем, которые лишили меня моих детей!.. Бога нет!.. Нет никакого небесного правосудия!.. Пациано!.. Презренный Пациано!.. Ты был орудием чудовищ, которые убили моего сына… ты должен умереть… потом я отомщу другим… я вырву твое сердце…
С этими словами она ринулась к двери, но хитрец Пациано запер ее, как только избавился от Тофаны.
Графиня начала барабанить по двери кулаками и звать Пациано. Вид ее был ужасен: в эту минуту она напоминала запертую в клетке львицу. Но вскоре лицо ее приняло самое мягкое, нежное выражение, и она снова опустилась на колена возле тел своих сыновей, целуя и прижимая их к себе.
– О! о! о! – застонала она опять. – У меня нет больше детей… О! о! о!.. Да, черный всадник не напрасно сказал мне: «мы даже можем назвать тебе имена двух персон, которым твое искусство будет стоить жизни»… Вот эти персоны… мои собственные сыновья!.. Разве они не умерли от яда, составленного мною?.. Верх моего искусства, aqua tofana, свел их в могилу!.. Но это слишком жестокое наказание за то зло, которое я делала другим!.. Марио, Паоло, откройте же глаза!.. Не может быть такого, чтобы вы умерли!.. О, неужели вы умерли, так и не сказав мне ни единого ласкового слова?.. Не назвав меня матерью?.. Нет, нет! Я не могу допустить такой мысли!.. Я уверена: сейчас свершится чудо… и вы ответите мне… Но если нет Бога, то не может быть и чудес!.. О, Пациано! Напрасно ты надеешься избежать моей мести!.. Я убью тебя!..
Неистовство ее внезапно было прервано легким шумом; оглянувшись, она увидела перед собой маркиза Луиджи Альбрицци, вошедшего через потайную дверь, не знакомую Тофане.
Лицо его выражало полнейшее спокойствие, спокойствие человека, совесть которого абсолютно чиста. В руках он держал небольшую курильницу, из которой поднимался белесоватый, густой пар, производивший ошеломляющее действие на вдыхавших его, но не лишавший между тем сознания. На груди маркиза висел маленький флакон с каким-то спиртом, предохранявшим его от влияния пара.
Альбрицци медленно приблизился к Великой Отравительнице. Та хотела было броситься на него, но не смогла найти в себе сил даже для того, чтобы подняться.
– Да, это я! – произнес он насмешливо, отвечая на ее преисполненный ненависти взгляд.
Она пыталась заговорить, но и этого оказалась не в состоянии сделать.
– Да, это я, Елена Тофана! – продолжал он. – Ты за горсть золота умертвила мою дорогую сестру, которую я любил больше всего на свете. Дабы отомстить за ее смерть, я убил графа Лоренцано, заставив его мучиться целый месяц… Я же убил и этих детей, в которых заключалось все твое счастье… убил с твоей же помощью… Ха-ха-ха! Екатерина Медичи так доверяла своему Пациано, а он-то и изменял ей на каждом шагу… Именно он заманил сюда твоих детей… именно он дал им отравленного твоим ядом вина… Разумеется, все это он сделал по моей инициативе… Да, Великая Отравительница, каждому воздастся по заслугам его!.. Согласись: ты недостойна вкушать радостей матери!.. Я мог бы убить и тебя, но не хочу: мертвые не страдают; а я желаю, чтобы ты страдала столь же ужасно, сколь ужасно, по твоей милости, страдал я!.. Моя задача окончена; чрез час меня уже не будет в Париже; со мной, разумеется, уедет и граф Филипп де Гастин… Не старайся проследить наш путь: твои усилия будут напрасны… Предупреждаю: если тебе удастся найти нас, ты горько раскаешься в этом… Итак, прощай, Елена Тофана, прощай навсегда!.. И напоследок хочу дать тебе один хороший совет: когда похоронишь своих детей, отправляйся в монастырь и проведи там остаток жизни в посте, молитве и чистосердечном раскаянии. Быть может, Бог простит тебе то, чего не могут простить люди. Если же ты продолжишь свою адскую миссию, то тебе будет худо, Елена Тофана!.. Ты воображаешь, что сегодня испила горькую чашу до дна, но, вероятно, сильно ошибаешься!.. Возможно, Провидение поразит тебя еще сильнее, чем сегодня!.. Что ж, я сказал все, что хотел. Прощай!
Луиджи Альбрицци исчез.
И – последний и странный эффект дурманящего средства – в тот самый момент, как Тофана неимоверным усилием воли повернула голову к уходящему врагу, оба ее виска пронзила боль столь острая, что она уже не смогла ей противостоять: тело ее обмякло, глаза закрылись, и, потеряв сознание, она повалилась на пол, рядом с трупами сыновей.
Тем временем, сразу же по получении записки Пациано, то есть примерно в полпервого дня, Екатерина Медичи покинула Медон ради возвращения в Париж.
Несшие ее носилки мулы были выносливыми; королева приказала мчать во весь опор. В два часа она была уже в Лувре. Ничто не доказывало, чтобы кто-либо знал о том обстоятельстве, вследствие которого она вынуждена была оставить охоту. Слуги и солдаты держались столь же бесстрастно, как и прежде. Пажи преспокойно играли в своем зале.
– Это хорошо, – подумала Екатерина. – Если Тофана серьезно тронулась умом, то Пациано сумел это скрыть.
Она направилась в свой рабочий кабинет.
– Подождите здесь, – сказала она сопровождавшему ее Маларету.
Войдя в комнату, королева-мать невольно вздрогнула, увидев лежащими на полу не только сыновей Тофаны, но и саму графиню.
– Вероятно, она отравилась, чтобы хоть в могиле быть вместе со своими детьми, – заключила она.
Но, приглядевшись к Великой Отравительнице внимательнее, она убедилась, что ошибается.
– Она только в обмороке, – пробормотала Екатерина. – Несколько капель укрепляющего лекарства приведут ее в чувство… Но где же Пациано?.. Что же он не помог ей?.. Должно быть, испугался и убежал в соседнюю комнату… Пациано! Пациано!
Она достала из кармана пузырек с укрепляющим лекарством, разжала Тофане рот и влила несколько капель, и тут ее взгляд упал на стоявшую на столе бутылку испанского вина, приготовленную для адмирала де Колиньи.
«Как могло пажам прийти в голову пить вино… да еще в моем кабинете!.. Кто мог подать им эту мысль?» – недоумевала она.
– Пациано! Пациано! – снова позвала она раздраженным, нетерпеливым тоном.
Но Пациано все не являлся. Тем временем Тофана начала приходить в себя. Екатерина подложила ей под голову бархатную подушку и позвала виконта де Маларета.
Тот прибежал на ее зов.
– Посмотрите, пожалуйста, где мой первый камердинер Пациано.
Лейтенант гвардейцев подошел к той двери, в которую недавно так тщетно стучалась Тофана. Теперь она была уже не заперта, и виконт смог свободно пройти в комнату Пациано. Но не сделал он и трех шагов, как громко вскрикнул.
– Что там? – вопросила Екатерина.
– Извольте сами взглянуть, ваше величество, прошу вас, – ответил лейтенант.
– Но что с вами? Почему вы так побледнели?.. А!..
Взгляд ее упал на труп Пациано; очевидно, тот был убит ударом кинжала в грудь.
– О! И его не пощадили! – воскликнула Екатерина после небольшой паузы, во время которой с ужасом и сожалением смотрела на убитого. – Но кто же убил его? За что?