ние.
То была женщина лет пятидесяти с лишним, с седыми, абсолютно седыми волосами и глубокими морщинами по всему лицу. Должно быть, когда-то в молодости она была очень красива; ее рука, маленькая и худая, все еще сохраняла изысканность формы.
– Боже мой, матушка, вы только взгляните! – воскликнула вдруг Луизон. – Бедняжка! Да у нее все ноги в крови! О, какой ужас… Можно подумать, по терновнику ходила.
Действительно, на ногах незнакомки – после того как с них сняли тяжелые башмаки – со всех сторон обнаружились глубокие раны.
Женевьева и Антуанетта, и даже Жером Брион с Альбером, на крик ужаса, изданный Луизон при виде этих ран, ответили аналогичным возгласом.
– Это следствие зарока, данного этой несчастной! – пояснил Матиас Бержо. – И все равно, так страдать в искупление грехов – это уж слишком!.. Вот ведь какая совестливая!
Если бы кто приподнял веки путницы – с виду потерявшей сознание – в тот момент, когда виноградарь высказывал свое мнение, скорее рассудительное, нежели милосердное, относительно ее совестливости, он бы, несомненно, содрогнулся, увидев, какой огонь пылает в ее глазах. Огонь гнева и ярости, вызванный рассуждениями какого-то деревенщины. Стало быть, путница отнюдь не потеряла сознание: она слышала, что говорилось в комнате, и безмолвно злилась.
К тому же читателя, который – мы в этом даже не сомневаемся – уже догадался, какая личность скрывается под жалкими одеждами набожной странницы, направлявшейся через Ла Мюр к итальянской границе, отнюдь не удивила бы эта раздражительность, во всех отношениях соответствовавшая характеру Тофаны.
Так почему бы нам сразу не назвать по имени эту женщину, за счет хитрости попавшую в дом Жерома Бриона?
Дом, в котором проживала Бланш де Ла Мюр, жена графа Филиппа де Гастина.
Да, этой женщиной была Тофана.
Глава XI. Где Тофана пьет молоко и испытывает живейшее удовольствие
Этой женщиной была Тофана, которая, дабы сделаться неузнаваемой, без раздумий пожертвовала остатками – все еще прелестными – молодости и красоты. Тофана, которая за несколько часов при помощи едких и обесцвечивающих веществ превратилась в безобразную старуху.
Старой ее делали седые волосы; безобразной – многочисленные морщины. Наконец, дабы всецело войти в роль, которую она намеревалась играть, Тофана не остановилась даже перед нанесением себе физических увечий, потому что раны на ее ногах были делом ее же рук.
Сама о том не догадываясь, Луизон была права, когда воскликнула: «Такое впечатление, что она шла по колючкам!». Тофана действительно умышленно и добровольно босой прошла через колючие кустарники и каменистые горные тропы Монтеньяра – разве не нуждалась она в том, чтобы над ней сжалились?
Поэтому замечание Матиаса Бержо, пусть и казавшееся весьма здравым, на семейство Брионов не произвело ровным счетом никакого впечатления.
– Кто бы ни была эта женщина, чем бы она себя ни попрекала, – ответил Жером, – она несчастна, больна, поэтому наш, честных христиан, долг – облегчить ее страдания как телесные, так и душевные. Спасибо тебе, Матиас, за то, что привел ее к нам.
– Да ладно, чего уж там! Если кого и благодарить, то жителей Монтеньяра, которые и подсказали мне, что эта женщина сможет обрести приют в вашем доме.
– Мы и их поблагодарим, не волнуйся. Спокойной ночи, Матиас!
«Ба! – думал виноградарь, удаляясь. – Похоже, благодаря этой Барышне, у Брионов теперь денег – куры не клюют. Радуются тому, что других бы повергло в тоску! На их месте, наверное, и я бы не отказался позаботиться об этой старухе».
Тот еще был завистник, этот господин Матиас Бержо! Теперь понятно, почему Барышня отказала ему в пяти экю на покупку осла.
Едва виноградарь ушел, Тофана тяжело вздохнула и открыла глаза.
– Как вы себя чувствуете? – спросила Женевьева, склонившись над ней.
Тофана сделала вид, что постепенно приходит в себя и, придав голосу растроганные интонации, ответила:
– Лучше, гораздо лучше! Но я вас обеспокоила, отяготила… простите меня!
Она попыталась приподняться.
– Мне хватит и небольшого уголка на вашем гумне, пучка соломы, – продолжала она.
– Ну-ну, не беспокойтесь, – произнес Жером. – Вас разместят там, где нужно. Жаль только – мы как раз с сыном об этом говорили, что сейчас в деревне нет одного нашего старого друга, который немного сведущ в медицине, а то бы он быстро вылечил ваши ноги.
– Да, – подтвердила Антуанетта, – жаль, что Жан Крепи уехал.
– Что ж, постараемся обойтись без него, – продолжал Жером. – Прежде всего вас нужно уложить в удобную постель. Моя жена и дочери отведут вас… отнесут, если вам трудно идти.
– О, я дойду и сама. Но прежде… Не должны ли вы ли узнать, кого приютили у себя. Я жена одного парижского торговца. Меня зовут Тереза Перье. Я…
– Можете досказать остальное позднее, если вам будет угодно, – прервал ее Жером Брион. – Сейчас же, повторюсь, вам необходимы отдых и покой. Идите, идите, госпожа Тереза. Поговорим завтра. Спокойной ночи.
Поддерживаемая матерью и дочерьми, Тофана поднялась по лестнице на второй этаж, где находились спальни, – Альбер уступил богомолке свою. Это ему предстояло провести ночь на гумне, пока к ночи следующей ему подобрали бы лучшее ложе.
В тот момент, когда четыре женщины исчезли в одной стороне, со стороны другой открылась дверь и вошла Бланш. Альбер подбежал к своей дорогой госпоже.
– Мадемуазель, привели бедную женщину, которая…
– Я все слышала, – жестом остановила его излияния Бланш и, улыбнувшись, добавила: – Ведь в качестве доброй феи я обязана все слышать и видеть, не так ли?
– Вне всякого сомнения, – произнес Жером Брион. – Но вследствие этого вам пришлось ужинать одной, мадемуазель, а это не очень вежливо…
– Ради доброго дела ни с кем не следует церемониться, мой милый Жером. К тому же что нам мешает сесть за стол теперь? О, я еще не ужинала – вас ждала.
– Да, – сказал Альбер, – пора ужинать. Не знаю, повинны ли в том добрые дела, но я страшно проголодался.
С первого же дня пребывания мадемуазель Бланш в их доме Брионы единодушно решили, что они продолжат относиться к новоиспеченной графине де Гастин со всеми подобающими ей почестями.
С этой целью они вели себя скорее как слуги, нежели как хозяева. Но по просьбе молодой девушки, а так как просьбы оказалось недостаточно, то и по ее приказу, вскоре эти славные люди отбросили всяческие по отношению к ней церемонии. Короче, по истечении какого-то времени – и то скрепя сердце – они согласились трапезничать с Бланш за одним столом, впрочем, внимательно следя за тем, чтобы она ни в чем не знала нужды.
Опасаясь нежелательных визитов, да и просто в качестве меры предосторожности, Брионы всегда тщательно закрывали и двери, и окна.
Этим и объясняется тот факт, что Матиас Бержо, постучавшись в калитку их дома, едва не счел, что его обитатели спят.
Фея же на свои ночные прогулки всегда выходила через заднюю дверь, ту, что вела в сад.
Итак, Бланш, Альбер и Жером Брионы уселись за стол; за едой они разговаривали о путешественнице. Через пару минут к ним присоединились Антуанетта и Луизон. Женевьева – госпожа Брион – подошла чуть позже; уложив Терезу Перье, она направилась на кухню, дабы вскипятить для больной молока с медом.
– Сходи попроси мать предупредить меня, когда молоко закипит, – сказала Бланш Луизон, – я сама отнесу его этой несчастной женщине.
Жером нахмурился.
– Почему бы и нет? – весело спросила молодая графиня. – Двух ваших дочерей, мой друг, она уже видела, – само время показаться и третьей.
– Конечно, – ответил крестьянин, – это было бы большой честью для меня – дать кому бы то ни было понять, что я являюсь вашим отцом, госпожа. Но не благоразумнее ли было бы…
– О! – прервал его Альбер. – Это ведь женщина, пожилая женщина! Мадемуазель нечего опасаться.
Луизон и Антуанетта согласились с братом; не возражала против того, чтобы Барышня поднялась к богомолке, и Женевьева. Инстинктивному недоверию Жерома оставалось лишь умолкнуть! Бланш – в сопровождении Луизон – понесла больной чашку молока.
Тофана, как можно догадаться, еще не спала. При шуме осторожно приоткрывшейся справа от ее кровати двери она повернула голову к двум на цыпочках вошедшим в комнату девушкам, и вздрогнула, узнав, при свете стоявшей рядом с ней, на столе, лампы, в одной из этих девушек Бланш де Ла Мюр.
Она задрожала от радости. Голубка сама летела к сове; ягненочек сам шел к волчице. На такое она даже и не рассчитывала!
Бланш, с чашкой в руке, подошла к кровати.
– Выпейте это, сударыня, – сказала она звонким голосом. – А потом постарайтесь уснуть, чтобы забыть вашу усталость и страдания.
Тофана улыбнулась.
– Как не забыть мне усталость и страдания, когда сам ангел меня к тому призывает! – промолвила она. – Смею спросить: вы тоже дочь господина Жерома Бриона, мадемуазель?
Бланш утвердительно кивнула головой.
– Это моя сестра Бланш, – сказала Луиза.
– Бланш! – повторила Тофана. – Красивое имя! Такое же красивое, как и вы сами, дитя мое!
Молодая графиня поднесла чашку к губам Великой Отравительницы, и та принялась пить, пить медленно, словно смакую каждый глоток этого горячего и живительного напитка. В действительности же ей в этот миг просто хотелось вдоволь насмотреться на ту, которой предстояло стать ее жертвой!
Тем временем чашка опустела.
– Ну вот, – проговорила Бланш, – теперь спите, а завтра, как проснетесь, мы перевяжем ваши раны.
– О, вы слишком добры ко мне, несчастному существу! Если б вы знали, какая я великая грешница, то, вероятно, отвернулись бы от меня с ужасом…
– Одному лишь Богу решать, совершали ли вы ошибки, – заметила Бланш. – Что до нас, то пока вы находитесь под нашим кровом, наш единственный долг – любить вас и всячески вам помогать. Спите же, спите покойно! Поговорим завтра, и, возможно, в обмен на ваши признания мы сможем посоветовать вам нечто такое, что даст вам лишнюю надежду на отпущение грехов. До завтра!