«Как и замок коннетабля Ледигьера, – говорит Гозлан, – замок Ла Фретт заключал в своих обширных стенах, несколько раз замыкавшихся в себе самих, парк, сады, источники и все то, что в шестнадцатом веке могло скрасить суровую и монотонную жизнь феодальных сеньоров.
Что до интерьера, то это была вереница длинных комнат, высоких и холодных, соединявшихся одна с другой через небольшие двери, которые было легко пробить, дабы каждая часть замка имела, при необходимости, свое место защиты. Башни легко могли превращаться в неприступный бастион; все там было построено с целью обороны и отступления. Лестницы были крутые, узкие, извилистые и темные.
Часовня замка Ла Фретт находилась в нижней части сооружения, так что свет в нее поступал лишь через канавы. К ней вела винтовая лестница, у подножия которой открывалась дубового дерева кафедра. В оправах, также изготовленных из дуба и сработанных в духе того времени, хранились реликвии, привезенные из Крестовых походов теми из сеньоров де Бомон, которым доводилось бывать на Святой земле. В каждом уголке стен часовни было закреплено вышитое женщинами знамя с семейным гербом, – эти стяги покидали свое место лишь по особо торжественным случаям. Яркие витражи, доставляемые, как правило, из Швейцарии, придавали более веселый вид этим предметам строго и простого культа. Шпага хозяина замка, когда он не был на войне, лежала у самого алтаря, способствуя эффективности молитв, произносимых каждый день в этом святом месте, и приобретая через этот благословенный контакт несокрушимую силу. Поднявшись по этой лестнице, выдолбленной прямо в фундаменте замка, вы оказывались на первом этаже, в оружейной комнате, где хранилась мрачная коллекция всех шлемов, кирас и палиц, когда-либо принадлежавших сеньорам де Бомонам. Доспехи следовали одни за другими в хронологическом порядке; то была история времени, полагаемая нетленной под этой ее формой. Донжон, или главная башня замка дез Адре, имел пять этажей, на которые можно было попасть еще и по внешним винтовым лестницам, защищенным небольшими башенками.
На втором этаже донжона находились комнаты прислуги, арсенал и помещения охраны, и так как было крайне важно, на случай осады, обезопасить его от попадания снарядов, окна наличествовали там в крайне небольшом количестве, причем столь узкие, что свет через них едва пробивался. В силу необходимости этот второй этаж донжона всегда пребывал в затемненном состоянии. Гораздо более проветренные, гораздо более светлые, третий и четвертый этажи предлагали комнаты, чуть менее неудобные. Зал, где собиралась семья – если таковая у сеньора имелась, – являлся самым большим (после оружейной комнаты) во всем замке. Это был так называемый хозяйственный зал. Единственным украшением в нем служил камин, занимавший всю заднюю часть комнаты, за исключением того уголка, где вырисовывалась небольшая дверца, скрытая толстой зеленой или фиолетовой саржевой гардиной, на которой был изображен некий мифологический сюжет, нарисованный лучшими художниками той эпохи.
Пол в этом зале, как и во всех прочих помещениях, был покрыт утрамбованным и сплюснутым известняком. Комнаты располагались строго над служебными помещениями замка, притом что чердачные помещения всегда пустовали. За исключением донжона, другие башни обычно были заполнены обитателями лишь до трети их высоты. Архив хартий располагался в одной башне, сокровищница – в другой, а когда в замке было четыре башни, в оставшихся двух размещались часовня и зал отправления правосудия. Хозяйственному залу предшествовала еще одна комната, гораздо менее личная и еще более строгая, чем те, что использовались для приемов и аудиенций. В задней ее части стоял грубо сделанный помост: там сеньор выслушивал жалобы, разрешал споры и принимал присягу на верность.
Пол в этой комнате, как и в хозяйственном зале, зимой покрывали свежей соломой, листьями тростника, папоротника или морскими водорослями, как в Бретани. Там же лежали ковры с изображениями Баярда, Жана Безземельного и Глиссона – других барон дез Адре не топтал. Летом солому заменяла зелень: пол щедро усыпали сеном, мхом или листьями каштанов.
Спальня, так как обычно в замке была только одна таковая, не блистала изысканной обстановкой: в ней наличествовала лишь кровать от двенадцати до четырнадцати футов в ширину, на которой спали семья сеньора – опять же, если семья у него имелась и сам сеньор. Вдоль стены этой комнаты стояли сундуки, в которые складывали одежду и то немногое белье, коим в ту пору располагали (к использованию шкафов пришли гораздо позже). В зале предков висели портреты главных представителей семейства барона дез Адре, над дверью можно было заметь герб дома: красный щит с серебристым поясом посредине, украшенном тремя выстроившимися в ряд голубыми лилиями.
На портретах были представлены: Амблар де Бомон, хранитель печати графства Дофине при дофине Юмбере II; еще один Амблар де Бомон, ставший в 1428 году представителем Дофине в Монфоре (под портретом стояла надпись: Nobles et potens vir. – Муж благородный и могущественный); Эмар де Бомон; Жак де Бомон, формально ставший владельцем Башни дез Адре; наконец, Жорж де Бомон, отец знаменитейшего Франсуа, барона дез Адре».
После отбытия сына Людовика, и особенно после того, как капитан Ла Кош, его друг и наперсник, уехал в Париж (вместе с шевалье Сент-Эгревом) проматывать те многочисленные золотые монеты, которые он подобрал после разграбления замка Ла Мюр, после того, наконец, как он остался один, совершенно один в своем замке, барон дез Адре буквально умирал от скуки…
А в те дни, когда ему становилось тоскливо, барон дез Адре – весьма странная, следует заметить, мания для такого человека, как он! – обращался к Богу. По меньшей мере дважды в день, долгими часами, он практиковал самые различные религиозные обряды.
Вот только было кое-что, смущавшее его в отправлении этих обрядов. Принадлежа сначала к протестантской религии, потом вернувшись в лоно Церкви, чтобы стать гугенотом, а затем снова сделавшись католиком, этот достопочтенный барон иногда испытывал затруднения с тем, в какой именно манере ему следует молиться.
Без помощи капеллана – брата Гиацинта – он бы с этой проблемой, вероятно, и не справился.
– Говорите Богу то, что придет монсеньору на ум, – настовлял в такие минуты брат Гиацинт, – и если пришедшее вам на ум будет праведным, Бог вас выслушает. Бога интересует не форма, а содержание!
И когда мы называем странной манией с годами выработавшуюся у барона привычку делаться в такие дни скуки набожным, мы немного грешим против истины. Правда заключается в том, что этот человек, за свою жизнь совершивший немало поступков, достойных бандита, действительно верил – когда ему этого хотелось – в добродетель.
Дело в том, что в юности, когда ему не было еще и пятнадцати лет, барон дез Адре являл собой пример умеренности и целомудрия, свидетельством чего может служить такой анекдот, рассказанный Леоном Гозланом:
Было это в эпоху итальянских войн, великих баталий между Франциском I и Карлом V, этими вечными соперниками, способными как на блестящие военные подвиги, так и на гнусные предательства. Генуя была взята Лотреком, главнокомандующим французской армии. Французы триумфально вошли в город… и вот уже полгода предавались развлечениям всех видов: любви, пьянкам, танцам и играм.
Ну и вот, в один из вечеров этого веселого пребывания французов в Генуе, капитан Шарль Аллеман – капитан полка, сформированного в Дофине из местных дворян, в числе которых был и добровольцем поступивший на военную службу (хотя ему не исполнилось в ту пору еще и пятнадцати) барон дез Адре, – капитан Шарль Аллеман, также не отказывавший себе в небольших радостях победы, прогуливался по набережной Аква-Верде, дыша – после несколько затянувшегося, бурного ужина – свежим морским воздухом и пытаясь вернуть ногам гибкость и прямизну, утраченные вследствие бесконтрольного потребления местного спиртного…
Когда вдруг лучик лунного света, упавший на стальной клинок, навел его на мысль о присутствии в этом одиноком месте, на этом променаде, отделенном от любого публичного бала, кабаре и прочих развлекательных заведений одного из его солдат.
Капитан подходит ближе и узнает в этом солдате молодого барона дез Адре, – тот сидел в задумчивости у воды с видом столь рассеянным, что даже не заметил, как он подошел.
– Это вы, де Бомон?
– Кто здесь? – всполошился юноша.
– Ваш капитан. Но вы-то здесь что делаете? Удите без удочки?
– Да, капитан, пытаюсь кое-что выудить.
– И что же?
– Мысли.
– Гм! Странно, мой юный барон. О чем еще в ваши-то годы можно думать, если не об удовольствиях? Почему вы не с вашими товарищами из Дофине, которые вот уже с полгода развлекаются здесь, в Генуе, так, что превратили этот город в самую веселую, на моей памяти, преисподнюю. Или вам местное вино не по душе?
– Я не пью вина, капитан.
– Не пьете вина?.. Вы, похоже, забыли, с кем говорите, раз изволите смеяться надо мной!
– Я пью одну лишь воду, если позволите.
– Воду! Так вы сюда пришли на свое водохранилище?.. Воду! Ха, воду! – бормотал капитан, смеясь, хохоча, потирая руки. – Ну, хорошо, вы пьете лишь воду, но ведь в Генуе кроме вина есть и другие удовольствия, которыми сейчас наслаждаются ваши товарищи. Танцы, к примеру.
– Я не танцую, капитан.
– Гм!.. Так играйте в карты.
– Я не играю.
– Ну, так еще остается любовь… Черт возьми, если вы хотите быть солдатом, должны же у вас быть хоть какие-то достоинства, присущие солдату… Даже Баярд, мой славный предок, наш соотечественник… царствие ему небесное…
– Баярд не пил, капитан.
– Я этого и не говорю, но Баярд хотя бы…
– И не танцевал.
– Не танцевал, но…
– И не играл, капитан.
– Чёрт возьми! – воскликнул капитан. – Если Баярд, мой предок, не пил, не танцевал и не играл, то любил, по крайней мере… Если хотите, могу женить вас на его побочной дочери, которую зовут Жанной.