3
На заставе все были на ногах. Кем-то оповещенные, сюда же пришли Наталья Савельевна, Лена. Ни о чем не подозревая, носились, мешаясь у всех под ногами, Ирочка и Оленька - их дети. Заплаканные глаза женщин, их опухшие от слез лица действовали на всех угнетающе, но никто не решался запретить им здесь находиться.
- Немедленно по домам! - распорядился Лагунцов, опасаясь, что нервозность и горе, охватившее женщин, невольно передадутся солдатам. Женщины безропотно повиновались. Лагунцов проводил их до выхода. В ту же минуту какая-то сила отрезала его от окружающего, повела к двери, за которой находился Дремов.
Дремов лежал на сдвинутых столах под красными скатертями в ленинской комнате. Наспех убранные со столов альбомы, в разное время подаренные заставе, лежали стопкой на табуретке, прижав своей тяжестью край откинутой и натянувшейся темной шторы, и Лагунцову эта деталь бросилась в глаза первой.
«Как траурный флаг»,- вдруг подумалось Лагунцову.
Пуля прошила сержанта навылет, темные волосы на затылке спеклись, выглядывали в разные стороны скатавшимися сосульками.
- Из отряда выехали? - не оборачиваясь, спросил Лагунцов у Завьялова.
На замполите после утренних событий не осталось лица: серые запавшие щеки, в красных прожилках глаза, плечи опущены. Он стоял напротив Лагунцова, сцепив руки, отрешенный, ушедший в себя.
- Сообщили,- вдруг ответил замполит. Голос у него был усталым.- Уже выехали…
Лагунцов поднял на замполита глаза, ни о чем не спрашивая, пристально посмотрел на него. Как ему в эту минуту хотелось сказать: «Держись, Николай, как бы муторно ни было на душе»! Но ничего не сказал, только тяжело, боком протиснулся к двери и вышел.
У порога, не решаясь войти, толпились солдаты. И Кислов, ближайший друг Дремова, и все остальные смотрели на капитана с надеждой. Каких слов ждали они от него? Если бы он мог снять с них этот тягостный груз!.. «Как все повзрослели за день!» - подумал о них капитан. Вот тебе и старый-престарый отрывной календарь… Нет, не просто листки, обозначающие ушедший день, опадают с него. Опадает все мелкое, пустое, давая взамен что-то незыблемое, вечное, как жизнь - от ее начала и до конца… В эти минуты Лагунцов особенно ценил в своих подчиненных сдержанность, умение, стиснув зубы, пройти в двадцать лет и через такое испытание…
- Где Олейников? - спросил капитан, ни к кому конкретно не обращаясь.
- В беседке,- ответил Кислов.- Спать не идет…
- Не оставляйте его одного,- на всякий случай предупредил капитан, хотя напоминание было излишним.- Пусть кто-нибудь все время находится с ним, слышите?..
Солдаты нехотя поднимались по винтовой лестнице в казарму. Их приглушенные шаги напоминали едва слышную печальную мелодию, и звон дюралевых уголков на ступеньках отдавался в ушах, как скорбный к ней аккомпанемент.
Геннадий Кислов, ближайший друг Дремова, остановился на нижней площадке, молча, повернувшись вполоборота, смотрел в лицо капитану. «Иди! - хотелось крикнуть Лагунцову.- Чего травишь душу? Иди!» Но он лишь тихо сказал:
- Ничего уже не поправишь, Гена…
Лагунцов вошел в дежурную - запрашивала соседняя застава.
Капитан Бойко, вызвавший Лагунцова по рации, в подробный разговор не вдавался, и Лагунцов был благодарен ему за это. Согласно кивнул, словно видел друга перед собой, когда Бойко сказал:
- Трудно тебе, брат, придется…
«Если бы только трудно!..- подумалось Лагунцову.- Виктор Петрович Суриков, начальник отряда, как-то сказал: «Запомните, Лагунцов, в погранвойсках слово «трудно» употребляется без превосходной степени, и русский язык вовсе тут ни при чем. Трудно - просто трудно, и по-другому - никак».
- И по-другому - никак,- задумчиво повторил Лагунцов, выходя из комнаты дежурного в коридор.
Вскоре на заставу прибыли представители из отряда: майор Савушкин, за кем была закреплена здесь дружина, врач-эксперт Белов, майор Кулначев и с ним еще двое незнакомых офицеров. Лагунцов провел прибывших в канцелярию. Молчали, пока Завьялов, остававшийся на заставе за Лагунцова, обстоятельно докладывал о происшествии. Он не упустил ни одной детали, и лишь запнулся, когда говорил о произведенной им замене дежурных. Основное выяснили. Установилась тяжелая пауза. Савушкин тюкал ручкой по стеклу на столешнице врач-эксперт следил за его однообразными движениями, поднимая и опуская глаза.
Лагунцов отрешенно смотрел в окно. На асфальтовой дорожке, где прохаживался часовой, увидел быстро прошедшего в калитку старшину Пулатова. Старшина только что вернулся из города на такси - в просвет между воротами и калиткой был виден бок машины с шашечками на дверце. Забыв о своих тридцати восьми, старшина шумно влетел в канцелярию и радостно объявил:
- Сын! На зависть вам, адмиралы, сын!
Его глаза блестели, лучились радостью. Пулатов до краев был полон своим, бесконечно далеким от всего, что здесь недавно произошло, о чем он еще не знал…
- Поздравляю, старшина,- сухо отозвался Лагунцов, пока Пулатов разглядывал гостей.
- Что случилось? - спросил Пулатов.- Что, товарищ капитан?
Когда ему сказали о Дремове, вытянутые руки старшины затряслись. Он так посмотрел на Лагунцова, что тот отвернулся к окну: вид растерянного старшины действовал на него угнетающе. Облизнув сухие губы, Пулатов подошел к замполиту, тронул его за рукав.
- Как же так, а? Мама ведь у него одна теперь..,»
Вот, от нее…- В руках старшина держал какой-то листок.- Телеграмма ему.
Лагунцов взял листок, начал читать: «Сашенька, сынок мой, днем рождения. Береги себя. Целую. Мама». Лагунцов тяжело вздохнул, безадресно сказал, как бы поясняя кому-то:
- Через день ему было бы двадцать…- Свернул листок и спрятал.
- Едем на место,- решительно пригласил всех Савушкин и первым вышел из канцелярии.
- Товарищ майор,- обратился к нему Лагунцов, когда Савушкин уже готов был сесть в машину.- Разрешите старшему лейтенанту Завьялову отдыхать?
Савушкин не возражал, и офицеры уехали без замполита.
4
Замполит встретил заботу о своем отдыхе покорно, словно это тоже входило в его обязанности. Сначала позвонил домой, предупредил, чтобы не ждали. Пожалуй, впервые не слушая, что скажет жена, просигналил отбой. Оглядел слезящимися от усталости глазами привычное убранство кабинета: три одинаковых стола - свой, начальника заставы и один на двоих - догуливающего отпуск зама и старшины; графин с коричневым свежим чаем, сквозь который наискосок проходило солнце; репродукция с картины «Парад на Красной площади» на стене. Напротив - схема участка заставы, задернутая темно-зелеными шторами. За спиной - небольшой шкаф со справочниками комсомольского секретаря, политработника, литературой для политзанятий… Все привычное, не останавливающее взгляд, не бередящее душу.
Отчего-то вспомнилось: шефы из Сельхозтехники обещали подарить к Новому году радиолу «Ригонда» с набором пластинок современных песен. Подумалось: он уже не услышит ни одной из них. Стало на сердце тягостно, пусто. Завьялов придвинул к себе чистый лист, взял ручку и стал писать рапорт на имя начальника отряда полковника Сурикова.
В эту минуту в дверь постучали. Кислов, какой-то сникший, стоял на пороге, не решаясь войти. Отрапортовал вяло, без интонации:
- Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться по личному вопросу? - Завьялов кивнул.- Я о матери Дремова. Может, дать ей знать? Еще поспеет на похороны. Сын-то у нее один… А, товарищ старший лейтенант?
- В отряде все сделают,- с усилием произнес Завьялов. Зачем-то добавил: - Не тебе одному тяжело. У меня тоже на душе не сахар… Скажи, мне-то что делать?
- Тут уж, товарищ старший лейтенант, вы сами. Сами…
Уже не заботясь о почерке, замполит дописал рапорт: «В настоящее время я не могу уехать с заставы. Поданный мною на Ваше имя рапорт об учебе в академии прошу считать недействительным».
- Вот так, Николай Андреевич,- сказал сам себе невесело, перечитал написанное и размашисто подписался: «Старший лейтенант Н. Завьялов».
Он не заметил, как подошел к Ленинской комнате, как очутился перед двумя сдвинутыми столами. Дежурный, получивший приказ никого не впускать, пока работает эксперт, неслышно прикрыл за ним дверь. В пустой комнате, в которой даже пустота была наполнена непривычным смыслом, врач-эксперт Белов сидел на табурете перед окном с откинутой шторой, писал медицинское заключение. Он обернулся на звук открывшейся двери, жестом пригласил Завьялова: прошу - и снова углубился в бумаги.
Замполит остановился перед столами, сквозь смеженные веки разглядел, какое у Белова некрасивое, но очень доверчивое лицо. Очки на короткой железной дужке делали его близоруким, беспомощным. На мягком подбородке виднелась неожиданная ямочка.
Замполит подсел к врачу и, глядя на бисер строк медицинского заключения, несвязанно, приглушая голос, сказал:
- Я ведь ему отдавал приказ… Кто мог подумать, что все так обернется?..
- Такая у нас служба, товарищ старший лейтенант,- Белов откинулся на спинку стула.- Хотите, я расскажу вам одну историю?
Завьялову не хотелось ни говорить, ни тем более слушать. Только бы сидеть вот так, закрыв глаза, без движений, и ни о чем не думать, а открыть тогда, когда все отступит, уйдет в далекие воспоминания.
Белов между тем продолжал:
- Я тогда служил в Средней Азии. В одном ауле был у меня знакомый старик. Животных любил больше всего на свете. Гюрзу в пустыню ловить ходил, ну и вообще смелым был человеком. И никто не знал, какой камень носил в душе старик.
«К чему все это?» - спросил одними глазами Завьялов.
- Як тому, замполит, что рано или поздно человек возвращается к своему прошлому, держит перед ним ответ. И тут уже никто не схитрит: как жил, чем жил,- все выкладывай начистоту… В прошлом году умер старик. Змея укусила аульского мальчонку, вакцины под рукой не оказалось, вот старик и отсосал яд. А у самого были плохие зубы, ну и… Перед смертью сказал: когда-то, в молодости, из-за него погиб в пустыне товарищ,- укусила змея, яд быстро рассосался по телу… Старик тогда стариком еще не был - крепкий, здоровенный парень, зубы все целые. А что надо делать - не знал. Или ж