Последними кадрами последствий наводнения была сделанная с вертолета аэрофотосъемка квартала, где жила Элиза и где все дома были стерты с лица земли.
Затем камера наехала на Элизу и ее двух младших братьев, расположившихся на диване в своем номере в отеле, и на их отца и мать, сидящих за их спинами на складных парусиновых креслах. Было странно видеть Элизу, девчонку, которую я знала, на экране телевизора. Кто угодно в стране мог включить телевизор и увидеть ее. Наш маленький эбердинский мирок был так тесен и состоял из одних и тех же людей, среди которых все друг друга знали. Все знали родителей каждого соученика, а также его братьев и сестер. Раньше меня это немного раздражало, но сейчас я чувствовала, что не хочу этого лишиться.
Женщина в платье персикового цвета, с несколькими массивными золотыми цепочками, с безупречно уложенными волосами начала задавать Элизе и ее родным простые, безобидные вопросы, типа, каково это, когда теряешь свой дом, а потом и весь свой город. Мама Элизы немного всплакнула, мальчики в основном ерзали по дивану. Затем ведущая рассказала телезрителям, как губернатор Уорд предоставил этой семье целую партию подарочных карт для самых разных покупок.
– Вот видите? – сказал отец, презрительно махнув рукой в сторону экрана. – Готов поспорить, что губернатор Уорд кое-что пообещал этой даме за то, что она рассказала про подарочные карты. Вероятно, он уверил ее, что даст ей эксклюзивное интервью. Ему как воздух нужно хорошее отношение прессы, особенно сейчас, когда ему наверняка стало известно, что многие люди недовольны.
Из-за тирады отца я не расслышала следующего вопроса репортерши, но сейчас камера показывала Элизу. «Мои друзья оказали мне невероятную поддержку», – сказала она. Я начала грызть ноготь. Элиза стопудово говорила о Морган, но я надеялась, что она имеет в виду и меня. Мама ласково взъерошила мои волосы, автоматически предположив, что так оно и есть. «И конечно, становится легче все это выдержать, когда знаешь, что все в Эбердине переживают сейчас такую же трагедию. Мы просто оказались первыми, кто через это прошел».
Ближе к концу интервью репортерша положила распечатку своего следующего вопроса себе на колено и подалась вперед:
– Среди ваших соседей распространено мнение, что некоторое время назад сорвалась некая сулящая большие барыши сделка с недвижимостью на прибрежной полосе Уотерфорд-Сити и что возведение плотины может снова сделать ее актуальной.
– О, господи, папа! – всплеснула руками я. – Твое письмо с протестом!
Отец сел на кровати и выпрямился. Мама положила руку на его ногу и нежно похлопала ее.
На телеэкране родители Элизы пожали плечами:
– Да, мы об этом слышали.
Телеведущая кивнула.
– Тогда верите ли вы тому, что план губернатора Уорда состоит в том, чтобы оттеснить в сторону бедняков с целью защитить богатых? – спросила она.
Было странно слышать, как жителей Эбердина называют бедняками. У всех моих подруг родители имели работу, у них были хорошие дома, а перед домами – ухоженные лужайки. Думаю, все до единой девушки в городе пришли на Весенний бал в новых платьях. В нашем штате, да и в стране была уйма людей, которые жили намного хуже нас.
– Именно так оно и есть, – ответил телеведущей голос моего отца. Он спустил ноги с кровати и потянулся за своей палкой. – Вы слышали, как эта дама сформулировала свой вопрос? Как она выставила всех, кто ставит строительство плотины под сомнение, кучкой идиотов, верящих в заговоры?
Я не была уверена, что слышала именно это, но ведь я слушала ее не очень внимательно.
Отец тяжело поднялся на ноги:
– Вот в чем все дело. Все средства массовой информации у Уорда в кармане, и он использует их ресурсы, чтобы заткнуть всем несогласным рты еще до того, как начнется спор.
Мне стало не по себе. Здесь, в Эбердине, отец мотался на своем грузовичке по соседям, прилагая все силы к тому, чтобы выработать единую стратегию действий и убедить жителей нашего города бороться вместе с ним. Но все это не могло сравниться с воздействием на умы, которое непременно будет иметь эта телепрограмма.
Мама пошарила по кровати в поисках пульта:
– Ну же, ляг обратно в постель. Я выключу этот телевизор, а мы с Кили посмотрим эту передачу в гостиной. Тебе надо еще поспать.
– Со мной все в порядке, – заявил отец. – Мне все равно пора вставать.
На экране отец Элизы прочистил горло.
– Не мое дело заниматься домыслами и строить догадки по этому поводу. Я могу сказать одно: мы считаем, что с нами обошлись справедливо.
– В этом я как раз сомневаюсь, – пробормотал отец, подходя к своему комоду.
Я прикусила губу. Элиза просила нас не болтать о том, на какую сумму отступного согласилась ее семья, но я, не раздумывая, решила, что если я расскажу все моим родителям, это будет правильно.
– Хмм… – начала я, – Элиза сказала, что они получили пятьсот тысяч долларов.
Мама резко повернула ко мне голову:
– Ты шутишь.
– Нет, не шучу. Ведь они потеряли абсолютно все. И у них был хороший дом. Но все равно разве это не сумасшедшая куча денег?
Отец стоял к нам спиной, и я не видела, как он воспринял мою новость. Но он, ни секунды не промедлив, сказал:
– Этого нам бы не хватило, чтобы переехать на жительство в другой город. Даже близко бы не хватило.
Когда он это сказал, мама, сидя с рассеянным видом и моргая через каждые несколько секунд, снова перевела взгляд на телевизор.
После информационной программы последовал прогноз погоды.
Церковь Богоматери Ангелов, одна из нескольких церквей в нашем городе, организовала сбор вещей для наиболее нуждающихся семей. Я была рада возможности хоть что-то сделать для тех, кто оказался в еще более худшем положении.
К тому же я считала, что раздача пожертвований поможет делу, которое затеял мой отец. Если люди будут чувствовать себя комфортно, если у них будет все что нужно, они решат остаться в Эбердине и сражаться вместе с моим отцом против плана губернатора.
Я взобралась на наш чердак и принялась собирать одеяла и простыни, принадлежавшие еще моим бабушке и дедушке, и другие полезные вещи, которые могут пригодиться людям. Здесь же, на чердаке, я наткнулась на несколько коробок, в которых были сложены мои старые игрушки, книжки и одежда. Одежду было легко отдать тем, кто в ней нуждался, но, как ни странно, с некоторыми игрушками и книжками мне было расстаться труднее.
Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из нуждающихся спрашивал именно об игрушках и книгах, но я понимала, что, когда ты потерял все, ты нуждаешься тоже во всем. Я вынула из коробки с игрушками маленькую плюшевую медведицу, которую я назвала Розочкой, потому что ее лапки были сшиты вместе и она сжимала в них маленький цветок – розу. Она была такая мягкая, такая милая. Папа купил мне Розочку, когда мне было пять лет и мне только что вырезали гланды. Он выбрал ее для меня в больничном магазине подарков, и я помню, как он зашел в палату в своей запачканной рабочей одежде, держа в руках игрушку. Он выглядел таким испуганным и отчаянно желал, чтобы со мной все было хорошо. Папа чуть было не забыл отдать мне свой подарок, и маме пришлось напомнить ему: «О! Посмотри-ка! Что это там в руках у папы?» Внутри короткого хвостика Розочки была вшита погремушка, но мне не было никакого дела до того, что из-за этого можно было подумать, будто игрушка годится только для младенцев.
Я тут же прижала плюшевую медведицу к груди. Она утонула в моих объятиях.
Было глупо цепляться за эту маленькую плюшевую медведицу, особенно теперь, когда многие дети потеряли все свои игрушки и могли бы оценить мою Розочку по достоинству. Розочка была для меня большим утешением после операции, даже большим, чем мороженое, которым меня тогда кормили, и мне нравилась мысль о том, что теперь ее отдадут какому-нибудь другому малышу и она его утешит. Но мне все равно нелегко было положить мою любимую в общий мешок. Те же чувства возникли у меня и по поводу некоторых из моих детских книг, например по поводу экземпляра «Морщинки во времени», которую мама когда-то частенько читала мне перед сном. Я уселась на полу на чердаке и успела прочитать несколько глав, когда от Морган мне пришло сообщение, что она уже едет к нам, чтобы подвезти меня до церкви.
Дома у Морган мы начали печь шоколадные кексы, рассудив, что они тоже смогут поднять нуждающимся настроение. И пока мы их пекли, они точно подняли настроение нам. Мы чуть не подрались за право вылизать миску, в которой готовился шоколадный крем. Я брызнула на подружку каплей жидкого теста, и в отместку она вытерла о мою щеку ложку, испачканную этим тестом. Мы так хохотали, что чуть не описались. После того как кексы остыли и были покрыты глазурью, мы отправились в церковь. Я крепко сжимала блюдо с кексами, поставив его к себе на колени. В каждый кекс была воткнута зубочистка, чтобы их пластиковые обертки не испортили буквы, которыми мы их украсили. Мы положили на наши кексы особенно толстый слой глазури и красной гелевой ручкой написали на каждом по букве, чтобы получилась надпись: «ЭБЕРДИН НАВСЕГДА». Я уже успела здесь проголодаться и стопудово съела бы хоть один кекс, чтобы заморить червячка, если бы не эта надпись.
И было так здорово не вспоминать о плохом, что окружало нас все время. Мы с Морган были полностью сосредоточены друг на друге и говорили только о минувшем вечере и о нас с Джесси.
– Я все никак не могу поверить, что ты поцеловала его первой, Ки.
– Я знаю. – Я хихикнула. – Я тоже не могу в это поверить. Но я это сделала. Я конкретно зацеловала его до посинения.
Морган могла бы впасть от этого в депрессуху. Ведь сердце ее все еще было разбито из-за Уэса, и я это знала. Но подружка не стала вздыхать. Она была рада за меня на все сто, нет, на тысячу процентов. Вот какой классной была моя лучшая подруга. Она весело сказала:
– Если честно, кому из нас выпадает такое счастье? Счастье поцеловать свою первую любовь!