– «Ничего ты мне не писал».
Я прокрутила назад все сообщения на моем телефоне, чтобы удостовериться.
«У меня нет от тебя сообщения на этот счет».
Я стояла перед школой и ждала, когда Ливай ответит мне. На это ушло какое-то время. Я посмотрела на школьные часы, но кто-то оторвал их позолоченные стрелки, и теперь это был просто пустой циферблат. Это вогнало меня в тоску.
«Извини. Оно было в моей черновой папке».
Идиот! Я сердито написала: «Так ты за мной придешь?»
«Мне надо поговорить с отцом. Встретимся в участке».
К счастью, полицейский участок находился недалеко от средней школы. Всего лишь в нескольких кварталах, рядом со зданием мэрии. Но это отнюдь не уменьшило моей злости. Я и так ненавидела эту работу. Ненавидела больше всего на свете. И саму работу, такую невыносимо скучную, и своего напарника, который был ужасен.
Полицейский участок гудел как улей, люди там постоянно отвечали на телефонные звонки и ксерокопировали бумаги.
Ливая нигде не было видно, и я села сбоку от передней стойки. Несколько полицейских разглядывали меня, проходя мимо, – наверное, из-за отца.
Наконец Ливай вышел. Вслед за ним шел шериф Хемрик. Ливай вяло передал мне несколько бумаг:
– Ты должна подписать их, чтобы получить деньги.
Я чувствовала себя такой дрянью, пролистывая бланки документов, подписывая их и тем самым помогая врагу. Потому что на каждый дом, который мы с Ливаем проверим и очистим от мусора, приходилась одна семья, которая могла бы поддержать отца в его борьбе за спасение Эбердина. Я почти почувствовала облегчение, когда не смогла ответить на вопрос на третьем из бланков. Я подняла глаза и сказала:
– Я не знаю свой номер социального страхования.
Усмехаясь, Ливай посмотрел на своего отца, стоявшего, прислонившись к стойке:
– Ты слышал это, папа?
Но шериф Хемрик меня не слышал. Он разговаривал с женщиной, сидевшей за стоящим за стойкой письменным столом.
Тогда Ливай сказал уже громче:
– Кили тоже не знает свой номер социального страхования.
– Это не оправдание. Отправь по почте все бумаги, касающиеся твоего проживания в общежитии, завтра же, Ливай.
– Хорошо, хорошо. – Ливай толкнул дверь участка и начал спускаться по лестнице.
Я, отстав на несколько ступенек, следовала за ним.
– О чем это он?
– О делах, связанных с поступлением в колледж. Он боится, как бы мне не отказали в месте в общежитии для учебы на летних подготовительных курсах, если я не отправлю им какую-то медицинскую форму о состоянии здоровья, но так дела не делаются. А, ладно, забей.
Я пожала плечами:
– Итак? Сколько домов мы проверим сегодня?
– А что, ты хотела бы отправиться куда-то еще? – огрызнулся он.
– Честно говоря, да.
Ливай закинул голову назад:
– Ты всегда такая?
– Какая?
– Чертовски несносная!
Я разинула рот. Я никогда не слышала, чтобы Ливай ругался неприличными словами.
– Прости, – пробурчал парень.
– Не извиняйся. Это даже вроде как произвело на меня благоприятное впечатление, – усмехнулась я.
Ливай закатил глаза:
– Что ж, это говорит о многом.
Мы проверили в этот день семь домов, и только три из них смогли пометить знаком «Х». Но семьдесят долларов – это семьдесят долларов, и если я начинала думать об этой работе просто как о коммерческой сделке, то все проходило гораздо более безболезненно.
Ливай посмотрел на свой список:
– Думаю, этот последний дом мы пропустим.
Я встала за его спиной на цыпочки, пытаясь разглядеть дом, на который он показывал, – тот же самый адрес, куда мы, судя по всему, не пошли и в прошлый раз.
– Ты уверен? – спросила я, стараясь не слишком-то демонстрировать свое желание поскорее уйти, но мне реально хотелось как можно скорее очутиться у Морган.
Да и Ливай сегодня тоже не слишком налегал на работу. Не знаю, что было тому виной, его неожиданный разговор с отцом, от которого он ушел, или что-то другое, но он был не таким, как всегда: требовательным, памятливым и занудно-дотошным. Сегодня он действовал, как сомнамбула.
– Ага. Лучше пойдем домой, пока не ливануло, – предложил парень.
Мы закрыли входную дверь и нарисовали на стене красный значок «Х». Над нашими головами ударил раскат грома.
– Боюсь, для этого уже слишком поздно, – сказала я.
Мы спустились на несколько ступенек с крыльца, и тут первые редкие капли уступили место сильнейшему ливню. Мы тут же укрылись в доме и встали около окон.
Из-за мглистого грозового неба в доме вдруг стало совсем темно, а включить свет мы не могли, потому что подача электричества была отключена.
– Не бойся. Это долго не продлится, – сказал Ливай.
– Понятно.
– И этот дождь будет недостаточно сильным, чтобы вызвать наводнение.
– Понятно.
– И если мы влипнем, мы всегда сможем позвонить моему отцу.
– Я не боюсь, Ливай, но ты начинаешь меня пугать.
– Извини.
Следующие несколько минут прошли в молчании.
А потом ни с того ни с сего Ливай сказал:
– Я видел твоего отца в новостях по телевизору и слышал, как он говорил о своем митинге. Он говорил как человек, совершенно уверенный в своих словах.
– Ему легко быть уверенным, потому что он прав. Власти профукали Эбердин, и теперь мы в полной заднице. А у отца, по крайней мере, есть мужество, чтобы это сказать.
Я ожидала, что Ливай начнет защищать своего отца или мэра, но он не стал этого делать. Вместо этого он сказал:
– Я прочел манифест твоего отца. В нем он высказывает несколько интересных соображений.
– С твоей стороны великодушно это признать. А твой отец его читал?
– Сомневаюсь. Он очень занят, Кили. Работает, можно сказать, круглые сутки.
Я вспомнила, как отец говорил, что мэр Аверсано, вероятно, что-то урвет в обмен на поддержку, которую он оказывает губернатору. Если он в деле, то и шериф Хемрик стопудово тоже. Я могла добыть то неопровержимое доказательство, которое так было нужно моему отцу. Доказательство, что губернатор Уорд дает откаты всем тем, кто помогает ему очистить Эбердин от жителей. И я спросила Ливая напрямик:
– Что твой отец от этого имеет?
Сначала Ливай смотрел на меня так, будто не понял вопроса.
– Ну, если все это пройдет по плану, он уже больше не будет шерифом. – И Ливай пожал плечами. – Он давно уже думал уехать из Эбердина. Особенно после того, как я поступлю в колледж.
– Ах, значит, это не имеет ничего общего с какой-нибудь непыльной должностью в каком-нибудь другом городе? Просто все так удобно совпало.
– Непыльная должность? Брось, Кили. Может быть, отец получит другую работу, но я об этом ничего не знаю. Я знаю одно – здесь он не останется. Ни у кого не будет такой возможности. Эбердину конец.
– Это мы еще посмотрим.
– Да, посмотрим.
Мы пробыли в доме еще довольно долго, оба глядя в свои телефоны. Потом дождь немного ослабел, и я думаю, ни один из нас не хотел ждать, когда он перестанет совсем. Так что я встала на подножки осей задних колес велосипеда Ливая и позволила ему довезти меня до дома Морган.
Морган и Элиза сидели на полу спальни, окруженные барахлом. Его было так много, что я с трудом открыла дверь.
Я и не знала, что стою с разинутым ртом, пока Морган меня не поддразнила:
– Успокойся, Кили. Я не пакую вещи.
Но что бы она там ни говорила, по мне, это было похоже на сбор и упаковку вещей. По крайней мере, предварительные сбор и упаковку. И если это было не так, то почему Элиза закатила глаза? Я стопудово заметила, как она это сделала, и у меня сразу стало противно на душе. Я думала, что если она и сердилась на меня, то всю эту обиду уже подавила. Но может быть, я ошибалась.
Как бы то ни было, одежда Морган была разложена на полу по кучкам. Я видела, по какому принципу она ее рассортировала. Вещи более новые или те, которые, как я знала, ей нравились, были аккуратно сложены около ее письменного стола. Сарафан из легкой полосатой индийской ткани. Ее любимые джинсы с модной прорехой на колене. Ее осеннее пальто, красное шерстяное с капюшоном и длинненькими деревянным пуговицами, которое она проносила только один сезон.
Вся остальная одежда была смята в комки и сложена в большие кучи. Вытянувшаяся футболка, которая когда-то была ее любимой, но которую теперь она надевала только на ночь. Купальный костюм, в котором она купалась два лета назад. Джинсовые шорты-комбинезон.
Элиза открыла одну из коробок и вытащила оттуда купальник для танцев с балетной пачкой из перьев:
– Мои старые танцевальные костюмы, в которых я выступала! Я не брала их в руки много лет!
Я сняла свою промокшую одежду, переоделась в сухое и, сидя на кровати Морган, стала смотреть, как девчонки вытаскивают вещи из коробки. Элиза реагировала только на красоту и крошечный размер каждого наряда. Я же знала, что значил каждый костюм и на каком празднике Морган в нем выступала. Один раз я схватила ее клубнично-красный костюм, который Элиза отбросила прочь. Извиваясь, как змея, я ухитрилась натянуть его поверх своей одежды и проделала несколько па из Танца Апрельских Ливней. Глядя на меня, Морган, разумеется, смеялась до слез. Элиза же отошла в сторону, села за письменный стол Морган и начала проверять цвета лака для ногтей из различных флаконов Морган, рисуя полоски на ногте большого пальца. Она твердо решила не смеяться.
Поклонившись публике, я села на пол, прислонилась спиной к стене и попыталась отдышаться. И тут я заметила маленькую коробочку в куче вещей, которые были особенно дороги Морган. Откидные борта коробочки были не закрыты, и я увидела, что в ней лежат все подарки Уэса, которые она хранила в верхнем ящике своего комода.
Я взяла свой телефон и начала прокручивать все подряд, просто чтобы смотреть на что-то другое.
– Вот это да, Кили! – ахнула Морган. – Давай посмотрим вот на это!
Она села по-турецки на пол рядом со мной. На ее коленях лежал наш альбом со стикерами.