Мама задавала этот вопрос каждый раз, когда разговаривала с миссис Дорси.
И хотя мне всякий раз хотелось сказать «да», я никогда этого не делала. Если бы Морган хотела поговорить со мной, она бы сделала это уже давно. Она знала номер моего телефона. Более того, она знала, что я пытаюсь с ней связаться. Мне оставалось только ждать, когда она простит меня, если это когда-нибудь произойдет.
Я потеряла счет своим попыткам связаться с Морган, которые предпринимала с тех пор, как она покинула Эбердин. Сначала я посылала ей длинные, сбивчивые сообщения. Я говорила с ней, как будто она была на другом конце линии, вместо того чтобы отправлять свои звонки прямо на ее голосовую почту. Но теперь, много месяцев спустя, я ограничивалась лишь короткими репликами типа «Скучаю по тебе, Морган».
Между тем Элиза и я по-прежнему поддерживали связь. Она совершенно неожиданно прислала мне сообщение где-то в середине сентября. Она хотела знать, как у меня идут дела, завела ли я новых подруг и все в таком духе. Это было больше, чем я заслуживала, и я сразу же подумала, что, может быть, Элиза общается со мной по поручению Морган. Но потом я поняла, что нет. Элиза просто была по-настоящему хорошим человеком, вот и все.
Ей нравилась Флорида, особенно тамошние парни, которые всегда были покрыты загаром. Ей нравилось жить в городе, который был более многонациональным, чем наш. «Тебе следует подумать о том, чтобы уехать учиться в какой-нибудь колледж подальше. Тебе надо пообщаться с людьми другой культуры, понять, что мир куда шире и многообразнее, чем мы думали. Взять хотя бы другую еду – о, мой бог, Кили, я просто балдею от кубинской кухни. Не думаю, что сейчас я смогла бы съесть то пресное жаркое, которое нам готовили по воскресеньям в церкви Святой Анны».
Это было странно. Я всегда считала, что мы с Элизой друзья, но по-настоящему близки мы стали только после того, как она уехала. Наверное, потому, что теперь у нас появилось больше времени друг для друга, поскольку нам больше не приходилось соперничать за внимание Морган.
Не получала я вестей и от Ливая, но это была уже другая история. Он теперь учился в колледже, далеко от Эбердина. Он вообще не появлялся в онлайне, а номер сотового сменил.
Но я часто думала о нем, особенно когда менялась погода. Я представляла, себе, что бы он мог сейчас делать, гадала, нравится ли ему в колледже, вступил ли он в какое-нибудь братство. Не в спортивное, а может быть, в научное. Возможно, он встретил другую девушку, добрее и лучше меня, и она не будет его подставлять, как подставила его я.
Мама закончила разговор с подругой, а потом вдруг крепко обняла меня. Я знала, что у нее болит сердце – оттого, что больно мне, и оттого, что она ничем не может мне помочь.
– Ты слышала, что возведение плотины завершено? – спросила я.
– Да, папа говорил мне об этом, когда звонил.
Отец устроился на работу в одном магазинов хозтоваров. Его взяли типа зазывалой при входе и позволили ему сидеть на табурете. Он кое-что знал практически о каждом из продаваемых товаров, и хозяева решили, что на этом месте он сможет помочь сориентироваться наибольшему количеству потенциальных покупателей. Получив свою первую зарплату, отец пригласил маму на свидание, и она сказала «да». Теперь они раз в неделю вместе ужинали и ходили в кино, на достаточно ранние сеансы, чтобы отец мог отвезти маму на машине в наш таунхаус и она могла заняться своими историями болезни. Это было еще одно обстоятельство, которое вселяло в меня надежду. Мама действительно любила отца, а он ее, и они работали над тем, чтобы восстановить свои отношения. Я же хотела, чтобы и у меня появился такой шанс.
– Мы идем сегодня на ужин, – сообщила мама. – Если хочешь, можешь к нам присоединиться.
Я покачала головой:
– Принесите мне что-нибудь вкусненькое.
Когда отец и мама уехали на свидание, я решила наконец распаковать свои коробки.
Как только я распаковала первую коробку, я поняла, что мешало мне сделать это прежде. Дело в том, что трудно решить, что стоит оставить, а что нужно выбросить, когда у тебя есть только тридцать минут для того, чтобы разобрать твои вещи, тебе дали недостаточно много коробок и ты к тому же безутешно рыдаешь. И я поняла, что наделала кучу ошибок. Я выбросила вещи, которые, как я теперь понимала, нужно было оставить, и оставила те, которые следовало выбросить. Но я не хотела заниматься ими. Проще было спрятать их, чем с ними разбираться, потому что я знала – вернуться и все исправить будет невозможно.
И все же я не могла заставить себя выбросить тот стикер. Только не теперь, ведь он был единственной вещью, напоминавшей мне о Морган.
Я выбрасывала пачку старых тетрадей на спиральках, когда из пачки вдруг выпала рабочая карточка и, кружась, упала на пол. Я сделала ее на уроке основ безопасности жизнедеятельности в неполной средней школе. Это был рисунок гипофиза, расположенного в человеческой голове где-то под ухом.
Сам по себе рисунок не был хламом. Уверяю, у меня нет какой-то особой привязанности к гипофизу. Но я затаила дыхание, когда увидела закорючки, которые пририсовала к голове цветными карандашами, длинные волосы, карие глаза, розовые губы, чтобы она стала похожа на мое лицо. Инициалы Джесси Форда в капельке крови, которая стекала в мой кровоток. Я даже придала этой капельке крови форму сердечка.
Это было доказательством того, что я действительно любила Джесси Форда всегда, во всяком случае с шестого класса, когда, как я думаю, девочка может впервые влюбиться в мальчика по-настоящему. И Джесси ненадолго осознал, что любил меня тоже. Но к тому времени я была уже другим человеком. Я не могу сказать хорошим человеком, но все-таки человеком, который уже не мог игнорировать собственные недостатки.
И все-таки я колебалась, выбрасывать картинку или нет, потому что сколько девушек могут сказать, что они получили то, чего всегда хотели?
Я взяла картинку и по мессенджеру переслала ее Джесси. Джулия и его мать поселились в часе езды от его бабушки. И теперь, когда о Джулии было кому позаботиться, Джесси решил уехать в Калифорнию. Точнее, в Лос-Анджелес. Там он учился на курсах актерского мастерства. Он даже снялся в телевизионном ролике, рекламирующем машину. В нем студенты колледжа сворачивали с шоссе и колесили по пустыне в поисках наилучшего места для наблюдения за падением на землю метеоритного дождя. В ролике у Джесси была роль без слов – он играл водителя. На эту роль он был выбран очень удачно. Меня не удивило, что Джесси решил стать актером.
«Это лучшее, что я когда-либо видел, – написал парень в ответ. – Мне тебя недостает».
Мне тоже недоставало Джесси. Но не в том смысле, на который надеялся он. Мне недоставало его как парня, которого бросила я. И совсем другое дело, когда бросают тебя.
Когда отец и мама пришли домой, я сидела в гостиной и смотрела телевизор. Я распаковала три коробки, а на две остальные у меня уже не хватило сил.
Мама принесла мне из ресторана кусочек торта.
Когда она пошла на кухню, чтобы принести мне вилку, я спросила отца:
– Ты слышал, что плотину уже достроили?
– Да. Ребята в магазине говорили об этом. Спрашивали, не поеду ли я на открытие и не устрою ли скандала. – Я почувствовала, как мама замерла в дверном проеме. Но отец только беспечно откинулся на спинку дивана. – Я сказал им, что они спятили. Во мне еще остался боевой дух, и много, но теперь я борюсь за то, что действительно важно.
– А я думаю поехать, – усмехнулась я. – Чтобы посмотреть, кого я там встречу.
Мама нахмурилась. Она села на диван и потерла мою голову:
– О Кили, я не хочу, чтобы ты питала напрасные надежды. Я точно знаю, что Морган там не будет. Энни работает, и она сказала, что Морган очень серьезно относится к своей работе в церковной группе, а они как раз в это время собираются куда-то ехать, чтобы собирать урожай яблок.
Казалось, мама хотела сказать еще что-то, но в последний момент передумала, и я была этому рада. Мы обе надеялись, что когда-нибудь Морган и я помиримся и тогда я узнаю все подробности ее новой жизни от нее самой.
Однако мне было больно узнать, что Морган на открытии плотины не будет, ведь я на это так надеялась. Может быть, это стало бы для меня испытанием – хватит ли у меня духа встретиться с Морган лицом к лицу.
Возможность нашего примирения казалась мне все более и более призрачной. Горло мое сжалось, и я заплакала.
– Мама, а у тебя когда-нибудь была такая ссора с миссис Дорси? Такая же долгая?
У мамы тоже стояли на глазах слезы. Она вытерла большими пальцами сначала мои глаза, потом свои.
– Нет, – вздохнула она. – Таких не было. Но я не могу сказать, что у нас с ней вообще не было ссор. Поверь мне, были. Нам приходилось переосмысливать нашу дружбу сто раз, и каждый раз по-разному.
– Я не знаю, как это исправить.
– Ты должна научиться любить себя, Кили. Что сделано, то сделано. Я знаю, ты хочешь вернуться назад и все переделать, но это невозможно. Но ты все равно должна научиться жить дальше.
Отец потянулся к журнальному столику и нажал кнопку на пульте дистанционного управления. Телевизор вспыхнул и погас. Затем он повернулся на диване и сел лицом ко мне:
– Я хочу сказать тебе кое-что, Кили.
Мама поняла, что он хочет остаться со мной вдвоем, и вышла в кухню. Я слышала, как она гремит посудой. Мы с отцом никогда не разговаривали о том, что случилось в тот вечер, когда мы уехали из Эбердина.
– Мы оба: твоя мать и я – так тобой гордимся. Ты перебралась в этот новый город, ты замечательно учишься в школе, но я знаю, что ты скучаешь по своим друзьям. – Отец сделал глубокий вдох. – Я совершил много ошибок. Но больше всего я сожалею о том, что втянул тебя в свои дела.
– Виноват не один ты, папа, я тоже много всего накосячила. – Я положила голову ему на плечо. – Но все равно спасибо, что ты мне это сказал.
– Это было как наркотик. Выглядеть в твоих глазах и в глазах твоей мамы, не говоря уже о жителях города, человеком, который может их за собой повести. Мне было так стыдно, что я так вел себя после того, как со мной произошел несчастный случай, я так себя жалел. И я действительно отчаянно хотел исправить все свои ошибки.