Ненависть к Америке именно там, в Америке, вызывала в нем ультрареволюционное стремление к ее разрушению как символа мирового зла. Еще живя там, поэт мечтал ее поджечь, мечтал сотворить в ней революцию. Вот оно — соприкосновение с агитками Маяковского в лимоновских стихах:
И гори дурак огнем
Революцией на свете
Революцией взмахнем
Моя новая страна
Твоя новая вина
Ты меня не привлекаешь
Не берешь и не ласкаешь
Пожалеешь ты сполна
Загремишь и запылаешь
Вспомнишь наши имена!
Пришла пора революционного экстремизма Эдуарда Лимонова. Пора сотрудничества с радикальными французскими газетами, пора шумных общественных акций, а затем, с началом перестройки, пора первых публикаций в России. Как и положено, вначале ухватились за Лимонова наши либералы, видя в нем модного эмигрантского писателя. Стали его печатать, по сути не читая. Только так могла появиться в «Знамени» — самом буржуазном отечественном журнале самая просоветская имперская повесть «У нас была великая эпоха».
В то же время, в начале 1991 года, и я связался с Лимоновым в Париже, договорились о сотрудничестве в газете «День». Ряд его острых статей появился в «Советской России». Даже «Наш современник» со своим традиционализмом с удовольствием опубликовал рассказы самого протестного русского писателя. Начались частые приезды Лимонова в Москву, затем последовало и окончательное возвращение на родину. Тут уж ему было вовсе не до стихов.
Либералы любят упрекать Эдуарда Лимонова в крайнем эгоцентризме, мол, и в партии он способен состоять только как лидер. Легко выбрасывается из его биографии достаточно большой период первых лет перестройки, когда Эдуард Лимонов ощущал себя всего лишь рядовым бойцом, воином в стане своих. Его печатали оппозиционные газеты «Завтра» и «Советская Россия», он был членом Фронта национального спасения, защищал на баррикадах Дом Советов в октябре 1993 года. И только после поражения патриотической оппозиции, после отхода на умеренные позиции его бывших соратников он пошел дальше самостоятельно и создал свою Национал-большевистскую партию. И то поначалу совместно с Александром Дугиным, поделив лидерство пополам. Рядовым бойцом он был и в борющейся Югославии, и в Приднестровье. Лишь пройдя огонь баррикад и окопы горячих точек уже не наемником, а осознанным русским патриотом, он решился на лидерство в движении обездоленных русских ребят, позвав всех молодых под знамена социальной и национальной справедливости. Он стал вождем таких же, каким был сам в рабочем Харькове, — отверженных и обездоленных, непримиримых и гордых простолюдинов России.
К стихам Эдуард Лимонов возвращался изредка, под впечатлением событий или лирических настроений, последний раз — во время тюремного заключения. Характерным для поздней поэзии Лимонова я считаю стихотворение, посвященное памяти майора, убитого в Чечне.
Я надеюсь, майор, ты попал в рай,
И рай твой ведет войну
С адом соседним за райский сад,
Примыкающий к ним двоим.
Я надеюсь, майор, что твой отряд
Наступает сквозь адский дым.
Что крутая у вас в раю война,
Такая, как ты любил…
Безусловно, самым ярким поэтическим воплощением ненависти к нынешней буржуазной власти, с которой Эдуард Лимонов боролся и в стихах, и в прозе, и в жизни, стал его «Саратовский централ» — одно из лучших стихотворений поэта. Здесь уже очевиден отход от концептуального натурализма, от автозаписи впечатлений, мы видим зафиксированную поэтом в образах и метафорах, что так необычно для него, метафизическую реальность зла.
Тюрьма живет вся мокрая внутри
В тюрьме не гаснут никогда, смотри!..
В тюрьме ни девок нет ни тишины
Зато какие здесь большие сны!
Тюрьма как мамка, матка горяча
Тюрьма родит. Натужная, кряхча
И изрыгает мокрый, мертвый плод
Тюрьма над нами сладостью поет!
«Ву-у-у-у! Сву-у-у-у! У-ааа!
Ты мой пацан, ты мой, а я мертва
На суд-допрос, на бледный Страшный суд
Тебя пацан. Вставай пацан, зов-уут!»
Может быть, в слиянии со стихией народного бунта, как у Александра Блока и Владимира Маяковского, у поэта Эдуарда Лимонова проявляется его высшая поэтическая энергетика? Это тот высший предел эмоционального неблагополучия, который может пережить поэт, обретая самый высший хлеб поэзии.
2004. Внуково
Леонид Губанов в рубище великих слов
Есть где-то земля, и я не боюсь ее имени,есть где-то тюльпаны с моей головой и фамилией…Есть где-то земля, пропитанная одышкой.Сестра киселя, а душа — голубеющей льдышкой.Есть где-то земля, пропитанная слезами, где избы горят, где черные мысли слезают напиться воды, а им подают лишь печали,есть где-то земля, пропитанная молчаньемЕсть где-то земля, которую любят удары и ржавые оспы, и грустные песни-удавы…Есть где-то земля, пропахшая игом и потом, всегда в синяках, царапинах и анекдотах.На льняную юбку она нашивает обиды,и только на юге ее украшенья разбиты.Есть где-то земля, как швея, как голодная прачка, день каждый ее — это камень во рту или взбучка.Над нею смеются, когда поднимается качка.Цари не целуют ее потемневшую ручку.Есть где-то земля, как Цветаева ранняя, в мочках, горят пастухи, и разводят костер кавалеры.Есть где-то земля, как вино в замерзающих бочках — стучится вино головою, оно заболело!Есть где-то земля, что любые предательства сносит, любые грехи в самом сердце безумно прощает. Любые обиды и боли она переносит, и смерти великих, как просеки — лес, ее навещают.Есть где-то земля, и она одичала, привыкла, чтоб лучших сынов застрелили, как будто бы в игры играли, уволив лишь жалость, плохую актрису.И передушили поклонников всех за кулисами.Есть где-то земля, что ушла в кулачок даже кашлем, и плачет она, и смеется в кустах можжевельника. Есть где-то земля с такою печалью — нет краше. Нельзя так сказать, помилуйте, может, не верите?Есть где-то земля, и я не боюсь ее имени.Есть где-то земля, и я не боюсь ее знамени,последней любовницей в жизни моей, без фамилии, она проскользнет, и кому-то настанет так завидно.Есть где-то земля, и я не боюсь ее грусти.От соли и перца бывает, однако, и сладко, есть где-то земля, где меня рекламируют гуси, летящие к Богу на бледно-любую лампадку.И я сохраню ее почерк волшебно-хрустящий.И я сохраню ее руки молочно-печальные, на всех языках, с угольком посекундно гостящий.Я знаю, я знаю — одна ты меня напечатаешь.Ах, все-тки люблю я церковный рисунок на ситце. Ах, все-тки люблю я грачей за седым кабаком, приказано мне без тебя куковать и носиться и лишь для тебя притворяться слепым дураком.Ах, все-тки люблю я утюг твой и вечные драки, и вирши погладить давно бы пора бы, пора…И с прелестью злой и вовсю нелюбимой собаки лизнуть твои руки. Как будто лицо топора!..Леонид Георгиевич Губанов родился в Москве 20 июля 1946 года, умер также в Москве, в своей квартире на улице Красных Зорь от острого сердечного приступа 8 сентября 1983 года, в возрасте, предсказанном им самим в поэме «Полина», — тридцати семи лет. Похоронен на Новом Хованском кладбище.
Мать поэта была сотрудницей ОВИР, отец — инженером. Крещен в церкви Святой Троицы на Воробьевых горах. Первая публикация стихов состоялась в пятнадцать лет в «Пионерской правде». Окончил вечернюю школу. Работал фотолаборантом, почтальоном, грузчиком в булочной, пожарным в театре. В 1963 году составил самодельный сборник «Первое издание неофутуристов». В 1964 году впервые напечатаны в «Юности» три четверостишия из поэмы «Полина».