й и уголовному миру, где тоже нет единой веры, нет соборного сознания, один против всех, риск и игра со смертью. Он оказался героем своего безыдеального времени. С ним встречался и проговорил много часов Юрий Гагарин, а позже упросил приехать к себе опальный Никита Хрущев...
Может быть, и нужен был в то время всей стране такой вот ролевой герой, будто из виртуальной реальности, к каждому поворачивающийся своей стороной? После тотальной войны страна должна была хоть одну эпоху, хоть одно поколение просто жить — без героики, лишь с картинками о героях. Высоцкому, возможно, и на самом деле не повезло: он вырос во время, когда «настоящих буйных мало — вот и нету вожаков...».
Хоть вяжите меня — не заспорю я.
Я и буйствовать могу — полезно нам.
Набухай, моей болезни история,
Состоянием моим болезненным.
(«История болезни», 1975)
Народ, лишенный веры, лишенный национальных идеалов, постепенно криминализуется. Человек может сам не грабить, не убивать, но он уже не противостоит этому злу. Высоцкий любит родину, любит Россию, тоскует по ней, находясь за границей, но и дома он уже абсолютно искренне и с сожалением видит вокруг себя лишь пустоту и гниль. «Мне вчера дали свободу, / Что я с ней делать буду?» В девяностые годы мы все дружно и ответили на вопрос, что делать с навязанной свободой — воровать, пьянствовать, убегать за границу, голосовать за абсолютных негодяев, разрушать содеянное другими поколениями... Кстати, Владимир Высоцкий, окажись в нашем времени, уверен, в число приверженцев Горбачева и Ельцина, в число подписантов позорного расстрельного «Письма 42-х» ни за что бы не попал. Скорее, оказался бы на одной стороне вместе с Владимиром Максимовым и Андреем Синявским, Александром Зиновьевым и Николаем Губенко... Впрочем, он сам написал об этом: «Пусть впереди большие перемены — / Я это никогда не полюблю!». Он был порядочным человеком без веры и идеала. Из тех, кто не предает друзей, идущих на эшафот, хотя сам и не верит в их борьбу... Его личной борьбой было заполнение зловещей пустоты в душах людей. Чем угодно: хоть клоунами, хоть нечистой силой, хоть спортивными страстями. Лучше верить в «Спартак», чем ни во что не верить... В заполнении этой пустоты и была громадная роль Владимира Высоцкого. Главная роль в своем поколении детей 1937 года. Кстати, дату рождения — 25 января 1938 года — он обыгрывал не раз, прежде всего в своей знаменитой «Балладе о детстве»: «В первый раз получил я свободу / По указу от тридцать восьмого...» Это же Высоцкий обыгрывает указ Сталина о запрете абортов. Кстати, может быть, половины героев моей книги «Дети 1937 года» не было бы в жизни, если бы не этот сталинский указ 1936 года. Поразительно, и время страшное было, и кровь текла, но рождаемость росла, население России за 1937—1938 годы увеличилось, несмотря ни на какие репрессии. А вот сейчас в год по миллиону убывает. Кто же главный погубитель страны — Сталин или Ельцин, исходя из простого такого факта?
Их брали в ночь зачатия,
А многих — даже ранее, —
А вот живет же братия —
Моя честна компания!
(«Баллада о детстве», 1975)
Да еще какая талантливая компания — поколение 1937—1938 года! Сколько лидеров в науке и в технике! Даже в политике. Тот же свердловский губернатор Эдуард Россель тоже из самых дворовых ребят, родители репрессированы, ему бы сначала в беспризорники, а потом в бомжи уйти, как нынче — два миллиона беспризорных детей, а он с юности в лидерах ходит...
Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт поднялись...
(Там же)
В Высоцком звучал голос народной памяти. И упреки в его адрес — это скорее упреки гнилому времени, переходному состоянию народа... Пишет один из его друзей: «Он ни в чем не был профессионалом. Я уверен. Он не был гением ни в чем, а был рабом России и болью ее души». О том же говорит и кинорежиссер Алексей Герман: «...Высоцкий, очевидно, был невозможен у нас в конце пятидесятых годов. Он был не ко времени. Это было время великих иллюзий, великого ощущения приобщения самих себя к процессу создания правдивой и правильной Родины, когда бойцов было много — а именно это тогда происходило. Поэтому он не мог быть в то время ни столь популярным, ни столь любимым».
Действительно, Владимир Высоцкий с первых же песен был по сути своей принципиальный антишестидесятник. Он чувствовал фальшь господствовавшей эйфории «оттепели». Это была эйфория верхушки, элиты, народ-то испытывал совсем другие чувства. Это же двадцать второй съезд КПСС единогласно проголосовал за немедленный вынос Сталина из мавзолея, оставив Ленина в гордом одиночестве. И верхушка, после смерти Сталина позволившая себе этакий привал, перекур с дремотой, — не лучшая, не воевавшая, не израненная, а сформированная из «сплошной чемодании».
Сам Владимир Высоцкий старается держаться хотя бы за свои корни, за свою Россию, без которой на самом деле не может жить.
В синем небе, колокольнями проколотом, —
Медный колокол, медный колокол —
То ль возрадовался, то ли осерчал...
Купола в России кроют чистым золотом —
Чтобы чаще Господь замечал.
Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною —
Перед солоно- да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
(«Купола», 1975)
Любовь и нежность к своему народу — и тут же раздражение, злость, неприятие покорности, зависти, равнодушия. Вот его ответ на один из вопросов студентов МГУ: «Вопрос хороший и очень серьезный: мое отношение к России, к Руси, ее достоинствам и недостаткам. Это не вопрос — это тема, над которой я вот уже двадцать лет работаю своими песнями... И вот сейчас я хочу показать вам одну песню, в которой, может быть, будет частично ответ на ваш этот довольно серьезный вопрос. Песня, которая называется "Песня о старом доме"...» Тем самым Владимир Высоцкий подчеркивает не пародийность, а серьезность песни «Старый дом» (как она стала называться позже).
В дом заходишь как
Все равно в кабак,
А народишко —
Каждый третий — враг.
Своротят скулу,
Гость непрошеный!
Образа в углу —
И те перекошены.
«Кто ответит мне
Что за дом такой,
Почему — во тьме,
Как барак чумной?
Свет лампад погас,
Воздух вылился...
Али жить у вас
Разучилися?
Двери настежь у вас, а душа взаперти.
Кто хозяином здесь? — напоил бы вином».
А в ответ мне: «Видать, был ты долго в пути —
И людей позабыл, — мы всегда так живем!
Траву кушаем,
Век — на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились, —
Разоряли дом,
Дрались, вешались».
«Я коней заморил, — от волков ускакал.
Укажите мне край, где светло от лампад,
Укажите мне место, какое искал,
Где поют, а не стонут, где пол не покат».
«О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы —
В зле да шепоте,
Под иконами
В черной копоти».
И из смрада, где косо висят образа,
Я башку очертя гнал, забросивши кнут,
Куда кони несли да глядели глаза,
И где люди живут, и — как люди живут...
(1974)
Нетрудно свести эту песню к пародии, к шуточному эпизоду, к песенной стилизации сказок о нечистой силе, но сам Владимир Высоцкий назвал эту песню своим ответом на вопрос о Руси, о России. Получается, что прав Станислав Куняев, когда называет его поездки по Европе и Америке этаким бегством от надоевшего дома, отдыхом от «икон в черной копоти»? Впрочем, как точно подметил биограф Высоцкого Петр Солдатенков: «Высоцкий любил абсурд, любил "сдвинутых" героев своих песен, будь то простоватые мужики, будь то симпатичная лесная нечисть, вещи с непредсказуемым поведением или животные, похожие на людей. Ощущение чудес, творящихся в мире, сближало его в одинаковой степени и с "русским сказочником" Шукшиным, и с Льюисом Кэрроллом. Кстати, последний — профессор математики из Оксфорда — побывал в России в 1867 году, написал "Русский дневник", где назвал Москву "волшебным городом"...»
Позже Владимир Высоцкий примет самое активное участие в озвучивании пластинки для детей по кэрролловской «Алисе в стране чудес». И симбиоз Кэрролла и Высоцкого, по-моему, вышел чудесный... Но абсурд о России в песне о старом доме сближается как раз не с горькими, но правдивыми переживаниями Шукшина или Абрамова, Белова или Можаева, а с представлениями о России его либеральных друзей... Все смешалось в доме Высоцкого... «Может, спел про вас неумело я...» — заканчивает песню Владимир Высоцкий. Но не только про нас, и про себя в данном случае спел он очень даже неумело. Ибо сам же в другой известной песне «Нет меня — я покинул Расею...» откровенно признавался, что и из такого «барака чумного» никогда он не уедет, что привязан к нему и видимыми, и невидимыми цепями:
Кто-то вякнул в трамвае на Пресне:
«Нет его — умотал наконец!
Вот и пусть свои чуждые песни
Пишет там про Версальский дворец»...
Я уже попросился обратно —
Унижался, юлил, умолял...
Ерунда! Не вернусь, вероятно, —
Потому что я... не уезжал!
Я смеюсь, умираю от смеха:
Как поверили этому бреду?!
Не волнуйтесь — я не уехал,
И не надейтесь — я не уеду!
(1970)
И в этом я стопроцентно уверен — не уехал бы. Вне России не было смысла в его жизни. Западу он был непонятен и не нужен. Так, очередной муж известной кинодивы, позарившейся на русскую экзотику. А все эти сказки о его популярности во Франции или в Америке — для наших темных образованцев. Пусть там хоть сто его пластинок выйдет и пять собраний сочинений — в тот период Запад еще боялся Советского Союза, и потому западные правительства не жалели никаких денег на углубление любых трещин в его монолите, каждому уехавшему из СССР создавали на Западе самые ком