И оставлю чуждые пределы,
И пройду за вечное кольцо,
Где никто в лицо не мечет стрелы.
Раскатаю родину свою,
Разбужу ее приветным словом
И легко и звонко запою,
Ибо все на свете станет новым.
(«Яскатаю родину в яйцо...», 1985)
Многим такое вйдение родины покажется космополитическим. Но ведь никто не просит понимать кузнецовские образы в примитивно-пространственном выражении. А вот перенести родину, как не раз и бывало, через столетия татарщины, через лихолетья Смутного времени, через комиссарство и интернационализм, через ельцинское проклятое десятилетие и потом раскатать в новом времени, достигнуть нового могущества — это уже символика Юрия Кузнецова. Равнодушие поэта и его героев к событиям всегда показное, с народной хитринкой. Он не отворачивается от гримас времени, не чужд политики и всегда последовательно утверждает державность поэтического мышления. Любая великая поэзия по Кузнецову — державная поэзия: «Голос государства слышали и Державин, и Пушкин, и Лермонтов, и Тютчев, и такие поэты в прозе, как Гоголь и Достоевский... Нам ли об этом забывать?.. В шуме водопада Державин слышал эпическую мощь государства. Лермонтов создал не только Печорина, но и Максима Максимовича. Но еще раньше Лермонтов писал: "Полковник наш рожден был хватом, / Слуга царю, отец солдатам..." "Слуга народа" — уточнил Михаил Исаковский, автор великого стихотворения "Враги сожгли родную хату...". И поэт должен слышать голос державы. Ибо, по слову того же Блока, тот, кто прячется от этого голоса, разрушает и музыку бытия».
Поэтому он сам, добровольно — в период нынешнего поглощения видимого на поверхности литературного процесса фальшивыми либералами и любителями метафорических пустот — ушел в мир национальной поэзии, игнорируя и новейшее сетевое рапповство космополитических варваров виртуальной реальности, сетевое рабство мелкоскопических поэтиков и поэтессочек. Стал первым поэтом русской диаспоры внутри России. Но и в этом добровольном заточении, не прельщаясь мнимой свободой и приманками грантов Сороса и премий Букера, Юрий Кузнецов, может быть, сделал свой высший шаг. И он уже не поэт какого-то круга, и ему уже нет дела до примитивного заговора молчания либеральствующих окололитературных лакеев. Пусть себе молчат. А он себе идет и идет. И его новый внутренний двигатель — это путь, заповеданный нам Христом. Ему по этому новому пути идти неимоверно труднее, чем другим, легко прыгающим из атеистического виршеплетства в неофитство кликушества. «Но горный лед мне сердце тяжелит. / Душа мятется, а рука парит». Олимпийский ветер смирился перед Царством Небесным. Смиримся и мы перед его поэтическим подвигом.
Отговорила моя золотая поэма.
Все остальное — и слепо, и глухо, и немо.
Боже! Я плачу и смерть отгоняю рукой.
Дай мне смиренную старость и мудрый покой.
(«Путь Христа», 2001)
2001
· * * *
ЭДУАРД ЛИМОНОВ
· * * *
Дорогой Эдуард! На круги возвращаются люди
На свои на круги. И на кладбища где имена
Наших предков. К той потной мордве, к той Руси или чуди
Отмечая свой мясовый праздник — война!
Дорогой Эдуард! С нами грубая сила и храмы
Не одеть нас Европе в костюмчик смешной
И не втиснуть монгольско-славянские рамы
Под пижамы и не положить под стеной
Как другой океан неизвестный внизу созерцая
Первый раз. Открыватели старых тяжелых земель
Мы стоим — соискатели ада и рая
Обнимая Елену за плечики тонких качель
О Елена-Европа! Их женщин нагие коленки
Все, что виделось деду, прадеду — крестьянам, и мне
Потому глубоки мои раны от сказочной Ленки
Горячей и страшней тех что мог получить на войне
Я уже ничего не боюсь в этой жизни
Ничего — ни людей, ни машин, ни богов
И я весел как скиф. Хохоча громогласно на тризне
Хороня молодых. Я в восторге коль смерть прибрала
стариков!
Прибирай, убирай нашу горницу — мир благовонный
От усталых телес. От измученных глаз
А когда я умру — гадкий, подлый, безумный, влюбленный
Я оставлю одних — ненадежных, растерянных вас[16].
1978
Униженный эстет как герой народного бунта
Эдуард Вениаминович Лимонов (настоящая фамилия — Савенко) родился 22 февраля 1943 года в городе Дзержинске Горьковской области. Отец — офицер НКВД, во время Великой Отечественной войны уполномоченный по выявлению дезертиров в Марийской АССР, затем начальник клуба, начальник конвоя, политрук; увлекался музыкой и поэзией, сына назвал в честь любимого поэта Эдуарда Багрицкого.
Эдуард Лимонов рос в предместье больших городов, в военных городках с их кочевым, общежитским бытом, отсюда и его стихийный демократизм, ненависть к истеблишменту. Юность прошла в Харькове, там стал писать стихи, работал на заводе сталеваром. Его тянуло в среду художников, писателей, и он перебирается в Москву, где быстро входит в общество СМОГ, занимает заметное место в культуре андеграунда37, вступает в авангардистскую группу «Конкрет», выпускает в самиздате первую книгу «Кропоткин и другие стихотворения» (1968). В 1971 году пишет поэму «Русское», где задолго до постмодернистов обыгрывает русскую классику, но при этом уже обнаруживает свою приверженность русскому национализму и консерватизму. На его стихи написал положительную рецензию Иосиф Бродский. Подвержен влиянию Велимира Хлебникова и обэриутов38. Был назван Юрием Андроповым «убежденным антисоветчиком», что никогда не соответствовало действительности, ибо и в ранних своих стихах он ценил и роль государства, и роль армии. Еще с харьковской юности он привык к борьбе, к конкуренции, к стремлению быть лидером. Не случайно название его прозаической поэмы — «Мы — национальный герой» (1974). Тема соперничества с известными современниками и предшественниками — шестидесятниками Е. Евтушенко и А. Вознесенским, с новомодным И. Бродским, с покойными символистами — становится постоянной в его творчестве.
Вместе с женой Еленой, будущей героиней нашумевшей книги «Это я — Эдичка», уезжает из Москвы по израильской визе сначала в Австрию, затем в Америку. В США быстро восстановил против себя почти всю эмиграцию, издеваясь над ее лакейством и русофобией. До 1980 года жил в Нью-Йорке, работал официантом, домоправителем, грузчиком. Там же произошел трагический разрыв с женой Еленой, в результате чего появился первый прозаический опыт Лимонова — роман «Это я — Эдичка» (1979), имевший скандальный успех и во Франции, где был издан, и в США. По приглашению своего друга художника Михаила Шемякина в 1983 году переезжает во Францию, в 1987 году получает французское гражданство. Печатается и у Владимира Максимова в «Континенте»39, и у его врагов Андрея Синявского и Марии Розановой в «Синтаксисе»40. Вслед за первым романом появляется «Дневник неудачника» (1982), затем трилогия о харьковском детстве и юности: «У нас была великая эпоха» (1982), «Подросток Савенко» (1983), «Молодой негодяй» (1986). Первая из харьковских повестей стала одной из первых публикаций в перестроечной России — в журнале «Знамя», что вскоре радикально-либеральные руководители журнала признали своей неудачей. Печатал его и Юлиан Семенов в своем еженедельнике «Совершенно секретно». В 1991—1993 годах становится ведущим публицистом оппозиционных газет «День» и «Советская Россия». С бригадой «Дня» побывал в Приднестровье. Воевал в Сербии.
В 1991 году восстановил российское гражданство. Одно время примыкал к движению В. Жириновского, входил в его теневой кабинет, затем был среди основателей Фронта национального спасения. В 1994 году создает свою газету «Лимонка» и Национал-большевистскую партию, объединяющую тысячи молодых сторонников русского социализма. В 2001 году заключен в тюрьму за свои радикальные высказывания, по официальной версии — за хранение оружия. Сидел в Лефортово больше года, затем в Саратовской тюрьме и в колонии. В тюрьме написал восемь книг, среди них: «Книга мертвых», «Книга воды», «Моя политическая биография», «Священные монстры» и другие. Там же вернулся к поэзии и написал ряд замечательных стихотворений о тюремных впечатлениях. Был освобожден досрочно в 2003 году.
В 2004 году в издательстве «Ультра. Культура» вышел полный сборник его стихотворений как раннего, так и позднего периода, названный просто — «Стихотворения».
Яркий представитель самого радикального авангарда, выразитель русской низовой культуры рабочих окраин. Живет в Москве.
· * * *
Думаю, в любом случае кривая вывела бы Эдуарда Лимонова в лидеры сопротивления. Главным в жизни для него стало не искусство для избранных, не стихи или проза как некий концепт, с которым он играет, а само существование как сопротивление враждебному миру, которое становится шире и значимее его собственного эгоизма, его эстетства, его литературных парадоксов. Неправы те, кто считает увлечение Лимонова политикой еще одним арт-проектом, игрой пресыщенного эстета, громкой рекламной акцией.
Во-первых, если это игра, то игра со смертью. Мало кому под силу такая игра. Во-вторых, как думаю я, долгие годы общающийся с Эдуардом, его игра давно переросла в осознанное стремление к сопротивлению, к борьбе с ненавистным ему буржуазным миром. И от былых друзей он отвернулся не по политическим причинам, а из-за их внезапно проявившейся в годы перестройки буржуазности. Не может быть буржуазного андеграунда. И потому место художника всегда на баррикаде.
Его судьбу уже сейчас можно сравнивать с судьбой другого «агитатора, горлана, главаря» Владимира Маяковского. Путь от футуристической редиски в петлице и стихов «Люблю смотреть, как умирают дети» к поэмам «Ленин» и «Хорошо», к плакатам и «Окнам РОСТА», к революционным стихам, к «Левому маршу» и далее к осознанию государственности, великой державности своего дела, своей миссии и неслучайному признанию Иосифа Сталина, что «Маяковский был и остается лучшим поэтом советской эпохи», спустя более чем полвека повторился. Эдуард Лимонов тоже от ранней ко