Очень занятное утверждение, особенно если вспомнить, как тот же Лев Диакон писал о русах. А поведал нам о них учёный ромей следующее: «О тавроскифах [русах] рассказывают еще и то, что они вплоть до нынешних времен никогда не сдаются врагам даже побежденные, — когда нет уже надежды на спасение, они пронзают себе мечами внутренности и таким образом сами себя убивают». В изложении же Королёва русы после каждой битвы бегут от доблестных византийцев, которые их безжалостно избивают и берут в плен. Очевидно, что бегство у воинов Святослава стало вредной привычкой, поскольку автор это явление особо подчеркивает: «Как водится»! И тут невольно возникает вопрос, на который исследователь «старины глубокой» как-то не удосужился ответить: если всё было так плохо, то кто же тогда выходил снова и снова на бой с армией Империи? Те, которые трусливо бегали от них накануне? А почему тогда византийский базилевс столь охотно пошёл на мир с теми, кто постоянно удирает от его непобедимых войск? Повоевал бы ещё чуть-чуть, глядишь, и все русы разбежались…
Как известно, самые страшные потери армии Древнего мира и Средних веков несли именно во время бегства, и если следовать логике автора, то после первого же боя, который произошёл на ближних подступах к Доростолу, от дружин Святослава не должно было ничего остаться! А ведь после этого сражения борьба с переменным успехом продолжалось всё лето! Поэтому еще раз отмечу тот факт, что на мир с русами император Византии согласился с радостью. И это явно не просто так. Это значит, что очень сильно исказил ход событий происходящих на Дунас неистовый ниспровергатель устоев, и не бегали наши предки в панике от солдат базилевса Цимисхия, и не падали тысячами под копыта византийской конницы. Просто А. Королёв в очередной раз бездумно переписал византийские источники и на основании этого нарисовал картины страшной паники и повального бегства славян с поля боя. И так много, много раз…
Ведь какой тут героизм, если русы «как водится» постоянно бегают…
Но дело даже не в этом, поскольку существует и другая крайность — всячески превозносить до небес князя Святослава и его воинов. При этом исчезает ВЕЛИКИЙ ПОЛКОВОДЕЦ и вместо него появляется Великий идеолог Язычества. А русские воины превращаются в альтруистов и бессребреников, для которых важен сам факт хорошей драки. Что тоже не есть хорошо.
Поэтому в данной работе я поставил себе конкретную цель — рассказать именно о военной и политической деятельности Святослава, отбросив в сторону все идеологические рассуждения.
С другой стороны, рассказывая о походах этого великого полководца, я посчитал необходимым уделить достаточно места Византийской империи. Дать некоторые сведения о сё армии и правителях. Поскольку только в этом случае будет понятно, почему же всё-таки Святослав потерпел поражение в войне на Балканах. События на Волге тесно переплетались с событиями в Северном Причерноморье, а события на восточных границах Византии были тесно связаны с теми, что происходили на берегах Дуная. Эпоха, когда жил и сражался князь-воин, была сложной, переломной, и она явила миру множество талантливых и по-настоящему великих людей. «Иду ни Вы!» и «Мёртвые сраму не имут!» — что может лучше этих слов охарактеризовать того, чьё имя стало легендой ещё при жизни.
Часть перваяБАЛКАНСКИЙ ПОХОД
I. ИМПЕРИЯ
ВИЗАНТИЙСКАЯ СЛАВА
С того времени вплоть до наших дней не прекращались в Ромейской империи различные и неудачи, и бедствия, не переносимые по своему размаху.
На двух континентах раскинулась омываемая волнами тёплых морей сверхдержава раннего Средневековья — Византийская империя. Это государство поражало современников своей культурой, историческими традициями, великолепными дворцами и грандиозными храмами. Но гордостью этой державы и её славой была армия, которая, прошагав от Азии до Испании, восстановила границы некогда великой Римской империи. Талантливые полководцы Велизарий и Нарзес громили варварские королевства вандалов и готов в Италии, Испании и Северной Африке, а также теснили на Востоке грозных Сасанидов. Начиная с VI века не было под лучами солнца более могучего государства, и соседние народы со страхом взирали на грозного колосса, который возвышался над остальным миром.
Византийская дворцовая стража времен императора Юстиниана. Фрагмент мозаики из банники Сан Витале в Равенне
Но время шло. Постепенно мельчали правители, личные интересы которых часто брали верх над интересами государства, а простой народ стал терять связь с правящей верхушкой. Одновременно шло усиление внешних врагов Империи, которые лишь выжидали удобного момента, чтобы предъявить ей счёт за все обиды и поражения. Но самой страшной бедой было то, что некогда грозная имперская армия перестала отвечать требованиям времени, что было смертельно опасно в складывающейся ситуации. Требовалось срочное сё реформирование, но проблема постоянно откладывалось, а когда грянула беда, го было уже поздно. Набравшая небывалую мощь держава иранских шахов Сасанидов бросила вызов Империи ромеев и чуть было не сокрушила своего извечного врага. Поэтому реформа вооружённых сил происходила болезненно, в страшные годы вражеского нашествия и в итоге растянулась на несколько десятилетий. Но именно тогда и был заложен костяк той самой грозной армии Византии, с которой столкнётся князь Святослав. Но чтобы лучше понять дальнейшие события, есть смысл подробнее рассказать об этой армии и о человеке, с именем которого связана её реформа, — базилевсе Ираклии. О полководце, который стал легендой ещё при жизни. Поверьте, он этого заслуживает.
В 602 году расквартированная на Балканах армия Империи, изнурённая тяготами военной кампании, взбунтовалась против императора Маврикия и провозгласила нового претендента на трон — безграмотного, недалёкого и очень жестокого центуриона Фоку. Вступив под восторженные крики толпы в Константинополь, узурпатор начал с того, что велел истребить всю семью своего предшественника. Бывший император был схвачен в Хал-к и доне, городе на азиатском берегу Босфора. Причём перед тем, как расправиться с Маврикием, палачи на глазах поверженною правителя о грубили головы всем его пяти сыновьям. Шестой сын бросился за помощью к персидскому шаху Хозрою II, бывшему не только союзником, по и большим другом убитого императора, поскольку именно Маврикий в своё время возвёл молодого персидского принца на престол. Однако далеко не ушёл, был схвачен и последовал за отцом и братьями. Впоследствии злодей велел замучить жену Маврикия и казнить его дочерей.
В самом Константинополе с воцарением грубого и неотёсанного центуриона воцарился настоящий кошмар. Даже те, кто присягнул Фокс, «калидонскому тирану, этому распутному кентавру», как называет его византийский историк Феофилакт Симокатта, в итоге оказались глубоко разочарованы. Хотя, с другой стороны, чего они ожидали? Что неотёсанный чурбан займётся государственными делами и справится с теми внешними и внутренними проблемами, которые стоят перед государством? Как бы не так! Недаром Ф. И. Успенский, один из самых известных византинистов России, дал ему убийственную характеристику: «Восьмилетнее правление Фоки (602–610) представляет собой самый постыдный период в истории Византии».
Да и сами византийцы придерживались подобного мнения, справедливо считая, что те проблемы, которые возникли с приходом к власти узурпатора, имели роковое значение не только для Империи, но и для судеб всего человечества. В те времена ходил анекдот о том. как один монах, увидев впервые нового императора, воскликнул: «Господи, зачем Ты сделал этого человека царём?» — «Затем, что Я не нашёл худшего!» — грянуло с небес. Феофилакт Симокатта очень верно подметил, к чему привело правление Фоки: «Чудовище было провозглашено императором, узурпатор стал владыкою императорского скипетра, горе взяло верх над счастьем, и с этого времени начинались великие и, можно сказать, прославленные бедствия ромеев».
Всё дело в том, что бывший центурион своей узурпацией власти и убийством Маврикия спровоцировал многолетний военный конфликт между Византией и иранской державой Сасанидов. Конфликт, который имел глобальные последствия для всею мира и итоги которого мы ощущаем по сей день. Потому что на волю вырвались такие силы, которые оказалось невозможно сдержать. Но обо всем по порядку.
Персидский шах Хозрой II, бывший личным другом убитого императора, впал в ярость, узнав о гибели благодетеля. Но затем, основательно поразмышляв, пришёл к выводу, что под предлогом благородной мести он может навсегда сокрушить Империю. Как метко выразился Феофилак г Симокатта, Хозрой «велел трубить в трубу войны, губящую мир: она разрушила счастье ромеев и персов».
Разрушила потому, что в результате многолетней бойни между двумя самыми могущественными государствами мира произошло военное крушение государства Сасанидов, а Византия вышла из этого противостояния сильно ослабленной. И вот тогда из своих пустынь явились арабы под зелёным знаменем ислама, которых до этого никто и никогда не принимал всерьёз. Две сверхдержавы, истощённые длительным противостоянием, не смогли справиться с новой силой в регионе. Как результат на всём Ближнем Востоке произошла катастрофа, государство Сасанидов перестало существовать, а Империя потеряла половину своих владений. Ислам распространился на громадную территорию — от Индии до Испании. И одной из причин этого стало то, что в 602 году на троне в Константинополе оказался ничтожный человек, который поставил своей главной целью истребить всю византийскую элиту, обрушив на неё массовые гонения и репрессии. Бесконечная вереница казней, совершённых без суда и следствия, дикий произвол и беззаконие, полнейшее расстройство государственных дел. «С этого времени не прекращались различные и чрезвычайные несчастья в Римском царстве. Хозрой царь Персидский нарушил мир. Авары опустошили Фракию, два войска Римских истреблены, и когда Ираклий, вступивши на престол, сделал точный счет войску, то из всего множества воинов, которые находились при Маврикии, после Фоки нашел не более двух человек. Так-то избравшие тирана сами от него погибли» (Феофан Исповедник). Чтобы не быть голословным, назову все военные достижения Фоки за все 8 лет правления, расписанные по годам Феофаном Исповедником.
1. «Между тем Хозрой, собравши персидские силы великие, послал их против Римлян».
2. «Хозрой же встретил Римлян в Арксамуне; окружив себя слонами, начал он сражение, одержал великую победу, взял в плен многих Римлян и убил их».
3. «В сем году Хозрой послал Кардарига и Рузмиоза на войну и взял многие римские города».
4. «Персы в этом году взяли Дорос и всю Месопотамию и Сирию, взяли много пленных, которым не было числа».
5. «В том же году Персы перешли за Евфрат, разграбили и в плен отвели всю Сирию, Палестину и Финикию, и великое опустошение произвели в пределах Римских».
6. «Персы выступили под предводительством Кардарига, заняли Армению и Каппадокию, и отовсюду обращали в бегство римские войска, заняли также Галатию и Пафлагонию и дошли до Халкидона и не щадили никакого возраста. Таким образом Персы свирепствовали извне, а Фока еще хуже свирепствовал внутри отечества и убийствами и заточением».
Во всем этом прискорбном списке есть два очень неприятных момента — падение крепости Дара (Дорас). которая была ключом к имперским владениям на Ближнем Востоке, и тот факт, что персы дошли до Халкидона. Они. можно сказать, постучались в ворога Константинополя, поскольку только Босфор отделял их от столицы Империи Такого раньше не бывало никогда! Армии Сасанидов занимали в Малой Азии провинцию за провинцией. Но когда в Сирии восстали евреи и, учинив жестокую резню христиан, подняли знамя мятежа, в Империи решили, что «счастье наше поставлено на лезвие бритвы» (Л. Диакон). В итоге всё же Фока решил что-то предпринять и, желая послать армию с Балкан на Азиатский театр военных действий, взял да и подписал позорный мир с Аварским каганатом. И всё сразу рухнуло.
Мало того что узурпатор согласился на увеличение дани аварам, воспользовавшись тем, что войска с Балкан ушли на восток, туда потоком хлынули славянские племена и в огромных количествах стали оседать в Далмации, а также Верхней и Нижней Мезии. Вследствие славянского переселения резко изменилось всё население Балканского полуострова. Позже там образовалось Болгарское царство, которое станет постоянной головной болью византийских правителей. Болгары будут неисчислимым источником бед для Империи, и лишь через несколько веков базилевсы — воины Иоанн Цимисхий и Василий Болгаробойца — решат раз и навсегда эту проблему. Ио это все произойдёт нескоро, а пока бывший центурион с упорством, достойным лучшего применения, продолжал разваливать Империю.
И когда казалось, что спасти государство невозможно, в стране нашлись здоровые силы, которые бросили вызов узурпатору — против него восстал наместник Африки экзарх Ираклий и его сыновья.
Африканский экзархат был образован императором Маврикием и включал в себя провинции Нумидия, Мавретания, Бизацена, Триполи и Африка, а его столицей был древний Карфаген. Назначенный экзархом Ираклий Старший обладал на подвластных ему территориях всей военной и политической властью, а потому был той фигурой, с которой были вынуждены считаться в Константинополе. Поднимая знамя мятежа, Ираклий и его сыновья — Ираклий-младший и Пикша — отдавали себе отчёт в том, что главные силы узурпатора воюют на востоке, а потому сейчас самое выгодное время для нанесения удара. Причем ударить решили по двум направлениям — Ираклий-младший на Константинополь, а его брат Никита но Египту.
Ираклий-младший был довольно красивым человеком — среднего роста и крепкого телосложения, голубоглазый блондин, с коротко подстриженной бородой. Сын экзарха Африки был очень силён и мастерски владел оружием — в дальнейшем у него будет немало возможностей продемонстрировать своё ратное мастерство. «Ираклий — впечатлительный и нервный, склонный к бурным подъемам и внезапным упадкам, полный пламенной религиозной веры и горящий желанием отомстить персам за оскорбления, нанесенные ими христианству, к тому же храбрый солдат, хороший администратор и крупный полководец» — так характеризует Ираклия-младшего блестящий знаток Византии Шарль Диль. Первый удар восставшие нанесли по Египту, лишив узурпатора этой богатой и сильной провинции.
Брат Ираклия Никита нанёс поражение наместнику Александрии и занял город, а после наголову разгромил посланных против него полководцев Фоки и захватил весь Египет. 4 октября 609 года армия Ираклия-младшего погрузилась в Карфагене на корабли, вышла в открытое море и взяла курс на Константинополь. Предприятие правителей Африки больше напоминало крестовый поход, чем выступление против узурпатора, — корабли были увешаны иконами, а над флагманом Ираклия был выставлен на мачте образ Нерукотворного Спаса. Хотя сама по себе мысль была очень правильная — те, кто выступил пролив злодея и тирана Фоки, находятся под Божественным покровительством, и пусть весь народ это видит. 14 октября армия Ираклия высадилась в Малой Азии у города Абидоса, где и соединилась с войсками его брата Никиты, прибывшими из Египта. После это[го][1] объединённые флоты подошли к Константинополю, и Ираклий высадил войска на Софийской пристани, где и дал решающий бой войскам тирана. Разгром был полный, сторонники Фоки разбежались по всему городу, где за ними сразу же началась охота, а сам узурпатор скрылся во дворце. Там Фоку и схватили. По приказу Ираклия он был четвертован. Сам полководец в тот же день был коронован и после этой церемонии торжественно обвенчался со своей невестой, которая была освобождена из темницы. В истории Империи начиналась новая эпоха.
К тому моменту, когда Ираклий занял престол, положение дел в государстве можно было охарактеризован, одним словом — катастрофическое. Страна стояла на грани гибели. «Ираклий, вступивши на престол, нашел совершенный упадок в римском управлении. Европу опустошали варвары, Азию всю заняли Персы, города пленили, и римское войско на сражениях истребили. Смотря на это, он был в недоумении, что ему делать. Сосчитавши войско и рассмотревши, спасся ли кто в тиранство Фоки из служивших при Маврикии, во всех провинциях он нашел только двоих» (Феофан Исповедник).
Развал в Империи был полный, а сил и средств исправить положение не было. Тех воинских контингентов, которые пришли вместе с Ираклием из Северной Африки, вполне хватало, чтобы свергнуть узурпатора и удержать власть, но для борьбы с армиями Хозроя их было недостаточно. События нарастали как снежный ком — в мае 611 года армия персов вторглась в Сирию и начала генеральное наступление на Византию. Пали Апамея, Эдесса, Амида, сдались Тела и Феодосионоль. Взятие неприступной Антиохии радикальным образом изменило всю стратегическую ситуацию на Ближнем Востоке. На следующий год были захвачены ключевые опорные пункты Империи в Малой Азии — Тарс и Кесария Каппадокийская, причем, как отметил Феофан Исповедник, «иного тысяч пленили в ней». В 613 году штурмом был взят Дамаск, а на следующий год армия Сасанидов вторглась в Палестину и после 19 дней осады захватила Иерусалим. В городе произошла страшная резня христианского населения, в которой особенно отличились местные иудеи — они специально выкупали христиан у персов, чтобы потом лично с ними расправиться. «В сем году Персы войною взяли Иордан, Палестину и Святой Град — и многих убили в нем руками Жидов, как некоторые говорят, до девяноста тысяч. Жиды, покупая христиан, всякой по своему состоянию, убивали их. Захарию же патриарха с Честным Животворящим Древом и с великим пленением отвели в Персию» (Феофан Исповедник). Храм Гроба Господня был разрушен до основания, а тысячи беглецов ринулись искать спасение на территории Египта. Мирное посольство, которое Ираклий отправил к Хозрою, иранский шах даже не стал слушать и прогнал прочь, «надеясь совершенно поработить царство римское» (Феофан Исповедник). Казалось, что хуже уже не может быть, но так только казалось.
В Балканские провинции Империи вторглись авары, а когда Ираклий лично приехал к кагану на переговоры, то последний распорядился убить императора, и тот только чудом успел скрыться в Константинополе. Авары ринулись за ним следом, едва не захватили город и полностью разграбили окрестности, уведя в плен до 270 000 человек. В самом Константинополе свирепствовала чума, а когда стало известно о падении Анкиры (современной Анкары), то пошли разговоры о переносе столицы Империи в Карфаген. В 616 году персы вторглись в Египет, взяли штурмом Александрию и овладели всей провинцией — слабым утешением служило то, что накануне вторжения из Александрии успели вывезти все сокровища.
На следующей год после длительной осады пал Халкидон, несколько лет до этого мужественно огражающий атаки персидской армии, и полководцы Хосрова уже видели по ночам огни Константинополя на европейском берегу. Мирные инициативы Ираклия снова потерпели неудачу, поскольку Хозрой заявил послам: «Не будет вам пощады от меня, пока вы не отречетесь от распятого, которого называете Богом, и не поклонитесь солнцу» (Феофан Исповедник). А вот этого делать ему не стоило ни под каким видом, поскольку теперь война за политическое влияние в регионе приобретала характер войны за Веру — а это совершенно разные вещи. И опьяневший от непрерывных побед персидский шах очень скоро эту разницу почувствовал.
Между тем владыка державы Сасанидов находился на вершине величия и военных успехов, а окончательное уничтожение своего западного соседа считал делом времени. О мире с Империей он и слышать не хотел, а со своего полководца, который вступил в мирные переговоры с Ираклием и ходатайствовал за него перед шахом, велел содрать кожу. «Хозрой кровожадностью и налогами ожесточил иго свое у всех народов. Гордясь своими победами, он не мог уже положить границ своей жестокости» (Феофан Исповедник). Но время, ему отпущенное, уже истекало, и близился час расплаты, причём расплаты страшной, такой, что не могла присниться повелителю Востока и в самом кошмарном сне.
Первое, что сделал Ираклий перед тем, как вступить в смертельную схватку с Сасанидами, так это сумел уговорить аварского кагана заключить мир с Империей. Была уплачена громадная сумма в 200 000 золотых, а в заложники отправлены члены императорской семьи. Но это того стоило, и мир с аварами был заключён. «В сих обстоятельствах Ираклий с горячею ревностью к Богу, замирившись с Аварами, думал перевесть войско из Европы в Азию и с помощью Божьею идти против Персии» (Феофан Исповедник). Начиналась война за Веру.
Но для великой войны требовались великие деньги, а государственная казна была пуста. Тогда император пошёл на чрезвычайные меры — стала чеканиться более лёгкая монета, были повышены налоги, чиновников стали беспощадно карать за взятки и присуждать к огромным штрафам. Помимо этого Ираклий стал широко применять принудительные займы и, по сообщению Феофана, «по недостатку в деньгах занял их из богатых домов». Но тем не менее даже этих средств было недостаточно, однако в этот критический момент на помощь императору пришла Церковь.
Поддержка, которую Церковь оказала Ираклию, была колоссальной, по распоряжению патриарха императору выдали множество золотой и серебряной утвари, которая хранилась в храмах. Дошло до того, что патриарх допустил Ираклия до сокровищ Софийского собора и тог «взял также из великой церкви паникадила и другие церковные сосуды, перелил в крупные и мелкие деньги» (Феофан Исповедник). Но самой главной проблемой императора была армия, которая за время правления узурпатора пришла в страшный упадок. Требовались экстренные меры для повышения боеспособности войск, и император их принял. Именно с именем Ираклия связана реформа армии Империи и введение системы фем вместо системы диоцезов, но об этом поговорим несколько позже, чтобы не нарушать ход повествования. Подготовка к войне с огнепоклонниками-персами шла грандиозная, и недаром впоследствии многие средневековые, да и современные историки называли этот легендарный поход Ираклия Первым Крестовым походом.
Святые Меркурий и Артемий. Фреска Мануала Панселина. Монастырь Ватопед. Афон. Именно византийские фрески и иконы дают представление о снаряжении воинов армии Империи
Между тем отряды из Европы медленно собирались в азиатских пригородах Константинополя, император стягивал войска отовсюду, а зимой в конце 621 года покинул столицу и отправился к армии. Дело было неслыханное — обычно император в походы не ходил, отправляя на войну полководцев. Но слишком велики были ставки в предстоящей грандиозной борьбе, а потому Ираклий принял решение лично вести войска в бой. Впрочем, многое из того, что в это время делал император, происходило впервые. И пока к армии подходили подкрепления, Ираклий засел за изучение трактатов по военному искусству, желая как можно лучше изучить теорию и лишь затем повести войска в бой против ненавистного Хозроя. Боевые традиции Империи брали своё начало от римских легионов, а потому в распоряжении Ираклия была масса всякой литературы по вопросам стратегии и тактики. Всю зиму 622 года император только тем и занимался, что штудировал мысли военных теоретиков, а как только наступила весна, то он решил применить полученные знания на практике и отправился в войска.
Главную военную базу Ираклий решил сделать в Пилах — небольшом населённом пункте близ Иикомедии, в котором была удобная гавань. Перебросив туда морем армию и окружив лагерь мощнейшими укреплениями, он занялся обучением и подготовкой войск, причём лично проводил многочисленные учения — случай в истории Империи небывалый. Феофан очень красочно и подробно описывает те мероприятия, которые проводил император, как, разделив армию на отряды, посылал их в учебные бои один против другого. Новобранцев приучали к жесточайшей дисциплине, непрекрашающаяся муштра шла с утра до вечера, тысячи солдат бились друг с другом в учебных поединках и маршировали по равнине. И вместе с ними был их император. Мало того, взяв в руки образ Нерукотворного Спаса, того самого, что был на его корабле во время плавания из Карфагена в Константинополь, Ираклий решил лично обратиться к войскам. И перед армией царственный военачальник поклялся на образе, что будет «вместе с ними сражаться насмерть и разделять с ними все опасности, как с собственными детьми» (Феофан Исповедник).
Около года император самым суровым образом муштровал и обучал свои войска, но поставленной цели в итоге достиг — у него под командованием была теперь не толпа необученных и трясущихся новобранцев, а грозная военная машина, готовая выполнить любой приказ своего полководца. Взвесив все за и против, Ираклий объявил о выступлении в поход — ему было тогда 35 лет.
План императора был прост и гениален: он решил не вытеснять армии Сасанидов из Малой Азии, а сделать так, чтобы они сами убрались оттуда. Для этого он решил использовать своё преимущество во флоте и, погрузив войска на корабли, отплыл из Пил. Пройдя мимо эгейского побережья, минуя Родос и Кипр, армия Империи проплыла вдоль средиземноморского побережья Анатолии и высадилась в глубоком тылу противника. Там, где её совершенно не ждали. А произошло это знаменательное событие в тех местах, где в 333 году до н. э. Александр Македонский разгромил войска Дария III, около городка Исс. Затем ромеи двинулись в Каппадокию, разбив по пути отряд персидской кавалерии и захватив в плен её предводителя. Армия персов, которая находилась около Халкидона и угрожала Константинополю, оказалась в сложнейшем положении, поскольку войска Ираклия теперь угрожали её коммуникациям и вообще могли отрезать от Ирана. Мало того, император теперь угрожал непосредственно Персии! В итоге случилось го, на что Ираклий и рассчитывал, — персидский полководец Сарвар оставил Халкидон и пошёл на византийскую армию.
Император уже ждал персов. Когда войска вошли в боевое соприкосновение и каждый день начали происходить стычки, то ромеи стали постоянно одерживать вверх. Сказалась отличная боевая подготовка. Да и сам Ираклий постоянно находился в первых рядах и не раз лично водил в атаку воинов — риск был велик, но и ставки высоки, как никогда.
Попытка Сарвара атаковать ночью вражеский лагерь не удалась, а вскоре он сам попал в ловушку, которую расставил ему Ираклий. Часть войск император спрятал в засаде, а остальные расположил так, чтобы солнце светило врагу в глаза. Предприняв ложное отступление, ромеи заманили врага в неудобную местность, а там персы попали под удар главных сил, которые нанесли им сокрушительное поражение. Разгром был полный, но гораздо более важным фактором было то, что имперская армия поверила в победу после стольких лет поражений. Феофан блестяще охарактеризовал это судьбоносное событие: «И те самые, которые прежде не смели смотреть на пыль от ног Персов, те самые теперь ограбляли их шатры, оставленные нетронутыми, как они были. Кто думал, чтоб Персы, народ непреодолимый, обратил тыл свой Римлянам».
После этой победы престиж Ираклия возрос необычайно, а Э. Гиббон отметил, что теперь «императорская корона лежала на голове героя». Расположив войска на зимние квартиры в Трапезунде, император отбыл в Константинополь, где его присутствия требовали неотложные дела. Весной следующего года Ираклий снова вернулся к армии и предложил Хозрою вступить в мирные переговоры. Но тот высокомерно отказался, и надо думать, что впоследствии не раз об этом пожалел.
Тем временем армия императора уже маршировала на Кавказ, а затем по долине реки Куры дошла до Тбилиси и повернула на юг. Пройдя берегом Аракса, ромеи разрушили на своём пути несколько городов и прошли землями Колхиды и Иверии, где император вступил в союз с закавказскими христианами — иверами, лазами, абхазцами. Затем войска Империи ринулись в глубь вражеской территории, и Хозрой не рискнул вступить в бой с Ираклием. Перс отступил, а последний воспользовавшись ошибкой шаха, захватил город Ганзак. Добыча была громадной, а в руки ромеев попали сокровища, которые, согласно легенде, принадлежали лидийскому царю Крезу. После этого Ираклий повёл свои войска на Фиврам. где находилось одно из главных святилищ Персии — храм огня Тахт-и-Сулейман. Этот город, «родину Зороастра, Иерусалим огнепоклонников» (Г. Ласкин), по приказу императора сровняли с землёй. Ромеи мстили врагам за разгромленный Иерусалим, за тысячи убитых единоверцев.
Вот тут-то и узнали персы, что такое война за Веру и что значит навязывать другим свои религиозные убеждения. После этого император, преследуя Хозроя, вторгся в Атропатену (Азербайджан), но, поскольку приближалась зима, решил отступить и расположиться на зимние квартиры. Военный лагерь был разбит в Кавказской Албании, среди Муганской степи, где Ираклий и начал подготовку к кампании следующего, 625 года. А чтобы не обременять войска и заручиться поддержкой местного населения, он отпустил 50 000 пленных, которые тут же разошлись по домам.
Но Хозрой, который перетрусил и не желал встречаться с Ираклием на поле боя лично, выслал против него своих полководцев, желая одним ударом решить исход великого противостояния. Персидские армии обкладывали ромеев со всех сторон, но император и не собирался уступать инициативу врагу. Конец весны и начало мая явились переломными в ходе войны, когда, объединившись с лазгами, абазами и иверами, Ираклий выступил навстречу врагам. Не дожидаясь, когда персы загонят его в ловушку, он сам атаковал противника и разбил все три армии Хозроя по отдельности. Персидские полководцы объединили остатки своих потрёпанных войск и попытались вновь атаковать Ираклия, но снова были разгромлены, а их солдаты просто разбежались. После этого армия ромеев расположилась на зимние квартиры в районе озера Ван.
С началом весны император начал вторжение в Месопотамию, перешёл горы Тавра, где переправился в верхнем течении через реку Тигр и занял две важнейшие крепости, Мартирополь и Амиду. Навстречу Ираклию выступил с войском сам Хозрой и разрушил мост через Евфрат, но ромеи перешли реку вброд и заняли крепость Самосат. После этого в императорской ставке было принято решение возвращаться назад. Заняв Германиксю и пройдя через Адану, Ираклий форсировал реку Сар. Следом за войсками императора шла армия персидского полководца Сарвара, который выжидал удобного момента для атаки неприятеля. И вскоре такой момент представился.
Два войска встали на противоположных берегах Сара, противников разделял мост, но никто не решался атаковать первым. И тут произошло неожиданное — слишком самоуверенные после своих побед, ромеи без приказа ринулись в бой и, несмотря на все попытки Ираклия их остановить, перейдя мост, атаковали персов. Сарвар сначала отступил, а затем подвёл уже торжествовавших победу ромеев под удар частей, спрятанных в засаде. Ираклий с ужасом увидел, как его солдаты бросают оружие и в панике бегут назад, однако мост был слишком узок, чтобы по нему сразу перешли все беглецы. В сгрудившуюся на берегу толпу врубились персы, и на какой-то момент показалось, что сейчас для ромеев всё будет кончено. Но не тут-то было! Ираклий спрыгнул с коня и, взяв щит у своего телохранителя, во главе гвардейцев ринулся на мост, навстречу атакующим персам Прикрывшись щитом, император врубился в ряды огнепоклонников, а когда он убил и сбросил в реку персидского командира, то теперь уже враг обратился в бегство.
Со своими телохранителями Ираклий прорвался через мост, но стоящие по берегам Сара неприятельские лучники буквально засыпали стрелами ромеев, спешивших на помощь своему императору. И войска не смогли перейти на противоположный берег. Персы навалились на небольшой отряд гвардейцев, но Ираклий рубился как сумасшедший, отражая удары, которые градом сыпались на него со всех сторон. Доблесть императора восхитила даже Сарвара, который «был поражен мужеством его и сказал Козьме, переметчику Римскому, стоявшему близ него: «Козьма видит Кесаря, как храбр он в войне, и один сражается против столь великого множества, и как наковальня отражает все стрелы!» (Феофан Исповедник). Сражение продолжалось до вечера, в итоге обе стороны разошлись, но, подсчитав потери, Сарвар ночью снялся с лагеря и отступил. Ираклий врага преследовать не стал, а ушёл на запад и, перейдя там реку Галис (современный Кызылырмак), решил зимовать во Фригии.
Череда неудач вывела Хозроя из себя, и шах, ещё недавно мнивший себя самым могущественным человеком на земле, теперь вёл себя как простой смертный и, по сообщению Феофана, «бесился». Постоянные поражения последних лет заставили шаха раз и навсегда покончить с врагом. Было создано три армии, но их боеспособность оставляла желать лучшего, поскольку брали всех, кто мог держать оружие в руках, и даже прибегли к услугам наёмников. «Хозрой, царь персидский, поставил повое войско, набравши иностранцев, граждан и рабов, и всякого роду сброд» (Феофан Исповедник).
После этого свои войска шах разделил на три части. Первую, под командованием Сарвара, он отправил в персидскую базу на берегу Босфора Халкидон, поскольку было заключено соглашение с аварами об одновременном ударе по столице Империи.
Вторая армия, под командованием полководца Саина, двинулась против самого Ираклия, а третью Хозрой оставил под своим началом, чтобы контролировать тыл. Но всё пошло не так, как запланировал владыка Ирана. Узнав о действиях оппонента, Ираклий тоже разделил войско на три части и одну послал в Константинополь, другую, под командованием брата Фёдора, против Саина, а сам остался на месте, следя за маневрами Хозроя.
29 июня Константинополь был атакован огромной аварской ордой с суши, а пришедшие вместе с аварами славяне погрузились на ладьи и пошли на приступ со стороны моря. Но союзников постигла неудача. На суше были сожжены все осадные башни аваров, а славянская флотилия была разгромлена византийским флотом. Именно господство на море и обеспечило победу ромеев в этом противостоянии, поскольку попытки персов переправиться через Босфор были пресечены кораблями Империи. Финал был закономерен, и после десятидневной осады аварский каган убрался от стен Константинополя.
В это же время брат императора Федор наголову разгромил полководца Саина, а персидский военачальник не пережил позора и вскоре скончался. «Хозрой приказал привести к себе труп Саина, набальзамированный солью, и мертвого подвергнул великим ругательствам» (Феофан Исповедник). Нетрудно представить, что max сделал бы с командующим, если бы тог прибыл к нему живым.
Однако, пока Хозрой ругался с мертвецом, Ираклий сделал великое дело — он заключил военный союз с Хазарским каганатом, и в его распоряжение явился сорокатысячный воинский контингент, посланный каганом. Через Каспийские ворота, разгромив принадлежащий персам Дербент, хазарская конница под командованием полководца Зиевила вторглась в Атропатену (современный Азербайджан) и лавиной прошла по владениям шаха, сжигая города и уводя тысячи пленных. Объединённое войско хазар и ромеев осадило Тбилиси, а посланный Хозроем на выручку гарнизону отряд был разгромлен. Затем, получив известие о том, что враг отбит на других стратегических направлениях, Ираклий посчитал, что ситуация ему благоприятствует и пора начинать вторжение в Персию. Зисвил остался осаждать Тбилиси, а сам император двинулся в исконные земли Сасанидов. Для Хозроя пробил час расплаты.
В сентябре 627 года армия Ираклия вторглась в Персию и прошла по её территории огнём и мечом — всё, что в течение долгих лет испытывали ромеи, теперь в полной мере испытали на себе персы. «Око за око» — так поступал Ираклий на вражеской земле, огонь от сожжённых городов и деревень закрыл небо, а все дороги были забиты убегающими персами. По распоряжению императора здесь пленных не брали, всех убивали на месте. Хозрой собрал в один кулак все свои силы и «поставил нас) ними вождем Разату, мужа воинственного, храброго» (Феофан Исповедник). Эта армия была последней надеждой шаха, поскольку других войск между ним и Ираклием просто не было. Искусно сманеврировав, Разата зашёл Ираклию в тыл, но император продолжал наступление и остановился лишь у развалин древней Ниневии, бывшей столицы Ассирийской державы. Здесь и решилась судьба Хозроя и всего государства Сасанидов.
1 декабря произошла стычка между персами и ромеями, причём успех сопутствовал последним, они захватили вражеское знамя, а вместе с ним оруженосца самого Разаты. От него и узнали о том, что на помощь персам идут 3000 воинов, посланных Хоз-роем. Ираклий не стал дожидаться объединения вражеских сил, а двинулся вперёд, подыскивая выгодное место для боя. Нс дождавшись подкрепления, Разата двинулся следом за противником. Подыскав, на его взгляд, удобную для боя равнину, император развернул свою армию в боевые порядки, а следом подошёл Разата и тоже приготовился к бою, построив свои войска в три линии. Было 12 декабря 627 года.
Над равниной сгустился туман, и это сразу же дало преимущество ромеям, потому что они пришли на место раньше и успели ознакомиться с местностью. Это понимал и Разата, но понимал он и то, что вся армия Империи, все её успехи держатся лишь на одном человеке — Ираклии и если его не будет, то война быстро будет выиграна персами. А потому полководец Хозроя велел послать гонцов к императору и вызвать его на поединок — Разата хотел решить проблему радикально. Хотя были все основания полагать, что Ираклий это предложение отклонит. Во-первых, перс был значительно ниже его по рангу, не особа царской крови, а во-вторых, никогда ещё не бывало в истории, чтобы император бился в поединке на поле боя. Но я уже говорил, что Ираклий многое делал в первый раз, а потому он не отклонил приглашения на бой и выехал перед строем своих бойцов.
Увидев, что его вызов принят, Разата поднял меч над головой и погнал коня на императора. Ираклий тоже пришпорил своего скакуна и помчался навстречу врагу. Противники сшиблись, и ромей, отразив вражеский клинок, рубанул с плеча. Разата запрокинулся в седле, из разрубленного лица плеснула кровь, и персидский военачальник свалился на землю. Два командира, которые сопровождали Разату, взяли копья наперевес и атаковали Ираклия. Но император уже почувствовал вкус крови и сам бросился врагам навстречу. Увернувшись от вражеского копья, он ткнул перса мечом в бок, и пот медленно сполз с седла. Зато другой огнепоклонник не промахнулся. Удар пришёлся прямо в шлем Ираклия, однако забрало выдержало, и император получил лишь ранение в губу. Быстро развернув коня, он сам напал на перса и точным ударом поверг врага на землю. И пока вражеская армия пребывала в шоке от случившегося, воодушевлённые ромеи сомкнули ряды и пошли в атаку. Так началась великая битва при Ниневии.
Невзирая на гибель командующего, персы сопротивлялись отчаянно— начавшись утром, сражение продолжалось до позднего вечера. И снова в первых рядах шел Ираклий, император рубился как простой воин и распоряжался как полководец. Во время атаки на строй пехоты под ним убили лошадь, но Ираклий не отступил, а продолжал сражение уже пешим: «сам он получил много ударов мечами в лицо, но поелику он покрыт был забралом из жил, то он не получил вреда и удары остались без действия» (Феофан Исповедник). Ромеи захватили 28 знамён» а у персов погиб почти весь командный состав. В итоге их отогнали к лагерю, и там они стояли практически до утра, а затем большими массами стали покидать поле боя. Вскоре отступление превратилось в паническое бегство, и разгром армии Хозроя стал свершившимся фактом — защищать столицу Сасанидов теперь стало некому.
После своей великой победы Ираклий перешёл через реку Заб и расположился на отдых в собственно Персии, чем нанес страшный удар по престижу тщеславного шаха. Насмерть перепуганный огнепоклонник спешно послал гонцов к Савару, чтобы тот оставил Халкидон и поспешил на помощь своему повелителю. Но было уже поздно. В январе 629 года Ираклий объявил о начале наступления на столицу государства Сасанидов — Ктесифон. Форсировав реку Торна, армия Империи оказалась на землях, которые принадлежали непосредственно Хозрою и где находилось много дворцов, в которых любил проводить время некогда грозный владыка Востока. 11о теперь гнев ромеев обрушился на эту благодатную землю, войска императора прошли по ней огнём и мечом. Держава Сасанидов рушилась на глазах, и власть как песок сквозь пальцы ускользала из рук надменного шаха. Весь Ближний Восток сотрясался от железной поступи победоносных войск Ираклия, а Хозрой, выступив с армией навстречу императору, впал в панику и, бросив всё и вся. ударился в бега. Армия ромеев вступила в Дастагсрд, где находился один из самых роскошных и любимых дворцов шаха, захватив там колоссальную добычу, которая превзошла все ожидания. «В сем дворце Римляне нашли триста Римских знамен, взятых в различные времена, также запасы редких произведений, много алоэ и большие деревья алойные в восемнадцать литров, много шелку, перцу, полотна рубашечного сверх всякого числа, сахару, имбирю и много других вещей; нашли и серебро необделанное, одежды шелковые, ковры для постелей и ковры цветные шитые, прекрасные и в великом множестве, все это по тягости большею частью сожгли. Палатки Хозроя, занавески, употребляемые в походе, все сожгли равно как и статуи его: в этом дворце нашли также страусов, диких коз, онагров, павлинов, фазанов в бесчисленном множестве; для охоты его тут находились львы, тигры огромные» (Феофан Исповедник). Было освобождено великое множество пленных из Эдессы и Александрии, которых персы угнали во время захвата этих городов. После того как войско отдохнуло, Ираклий распорядился сровнять дворец с землей, «чтобы почувствовал Хозрой. как больно было Римлянам, когда он опустошал и сжигал их грады» (Феофан Исповедник).
Персидский шах тщетно метался но стране, пытаясь наскрести ещё войск для отпора Ираклию, но у его подданных уже создавалось впечатление, что их повелитель окончательно выжил из ума, поскольку он снова отклонил мирные инициативы императора. «Я преследую, но и расположен вместе к миру; я не по воле своей огнем истребляю Персию, но ты сам к тому принудил меня; и так хотя теперь бросим оружия и возлюбим мир: угасим огнь, пока еще не все пожжено». Так как Хозрой и теперь не согласился на мир, то возникла против него великая ненависть у Персов» (Феофан Исповедник).
Армия ромеев находилась уже в 20 километрах от Ктесифона, готовясь к последнему броску на вражескую столицу, а персы срочно разрушали мосты через канал Нахраван, подготавливая последний рубеж обороны. На позиции выдвинулась личная гвардия Хозроя, а также 200 боевых слонов. Не желая напрасно проливать кровь своих бойцов в лобовой атаке, Ираклий распорядился искать места, подходящие для переправы. Но тщетно, все мосты были разрушены, в местах, более-менее подходящих для того, чтобы перебросить войска на другой берег, стояли гвардейцы и слоны. Тогда император изменил тактику и. отказавшись от атаки на столицу, стал просто разорять все территории, до которых могли дойти его войска. Как следствие, некоторые знатные персы стали прибывать в лагерь Ираклия и сдаваться на его милость. От них император и узнал последние новости относительно своего персидского коллеги: «Хозрой, бежавши из Дастагерда, хотел венчать на царство Мердасана сына своего» (Феофан Исповедник). Ираклий понял, что этим неразумным деянием Хозрой ущемлял права своего старшего сына, Сироиса, и гем самым фактически провоцировал внутреннюю смуту в находившейся на грани гибели стране. Мало того, исполнившись необоснованных подозрений, он распорядился убить Савара, который вёл из Халкидона армию в Персию, и послал своих людей, которые должны были это сделать. Но по иронии судьбы они попали в руки ромеев, и Ираклий недолго думая отправил их всех под стражей к Савару.
Итог превзошёл все ожидания, потому что Савар заключил мир с Империей и выступил против Хозроя. Затем восстала гвардия шаха и другие персидские войска — свергнув своего повелителя, они провозгласили владыкой его старшего сына Сироиса. С самим же Хозроем поступили соответственно его злодеяниям: «Крепко оковавши цепями руки его назад, на ноги и на шею наложили тяжелые железа и ввергли его в дом тьмы, который еще в юности устроил он и укрепил для хранения денег: здесь томили его голодом, подавая скудный хлеб и воду. Сироис при этом сказал: «Пусть ест золото, которое собирал напрасно, для которого многих уморил голодом и опустошил мир он посылал сатрапов ругаться над ним и плевать на него: потом приведши Мердасана, которого хотел венчать, пред глазами его убил, также убил пред ним и прочих детей его, и посылал всех врагов его ругаться над ним и заплевывать его. Продолжавший сии ругательства в течение пяти дней Сироис приказал убить его стрелами, и таким образом в мучениях мало-помалу тиран испустил злую душу свою» (Феофан Исповедник).
Воистину оправдалось древнее изречение: «Взявшие меч, мечом погибнут». Хозрой стал наглядным примером того, как человек, возжелавший чужого, в итоге теряет всё вообще. Ввергнув державу Сасанидов и Империю ромеев в многолетнюю бессмысленную бойню, он полностью нарушил тот баланс сил, который существовал на Ближнем Востоке и в немалой степени способствовал успеху арабских завоеваний. Две сверхдержавы того времени истощили себя в этом кровопролитии, и когда с Аравийского полуострова хлынули арабы, то у них просто уже не было сил, чтобы остановить это нашествие. И если Империя, потеряв треть своих территорий, всё же устояла, то государство Сасанидов исчезло с политической карты мира. Его военная и духовная элита были вырезаны, правящая династия уничтожена, а сама страна подверглась масштабной исламизации. И всё это были последствия действий Хозроя II.
А пока новый правитель Ирана сразу же заключил мир с Ираклием на всех условиях победителя. Восстанавливалась граница, которая существовала между двумя государствами в 602 году, а также были отпущены все пленные, которые были захвачены персами на территории Империи во время их завоевательных походов. Побеждённые выплачивали большую контрибуцию, но главным было то, что персы возвращали все христианские святыни, которые они вывезли из Иерусалима после захвата города. В том числе и Животворящий Крест. После этого Ираклий увёл свою армию в Армению, а затем отправился в город Амиду (современный Диярбакыр), где заложил храм в честь своей великой победы.
Возвращение в Константинополь было триумфальным: «Жители города, узнав о прибытии его, с неудержимою любовью вышли все в Иерию навстречу ему с патриархом и с Константином, сыном его, нося масличные ветви и светильники, и с радостными слезами благословляли его» (Феофан Исповедник). Народ в полной мере оценил то, что сделал Ираклий для Империи, а слава победоносного императора гремела в эти дни по всему миру. Недаром после военного разгрома Сасанидов Ираклий принял древний титул базилевса (василевс василион или же царь царей, как называли Хозроя II). В Византийской суде, энциклопедическом словаре, который был составлен в X веке, так сказано про этот титул: «Басилевс тот, кто получил власть в наследовании от предков с определёнными ограничениями, а тиран тот, кто узурпировал власть силой. Но они используют оба термина без разбора». Принимая этот титул, Ираклий как бы подчеркивал легитимность своей власти и одновременно напоминал о своей эпохальной победе над огнепоклонниками Сасанидами. Успех был оглушительный, и достигнут он был исключительно благодаря самому Ираклию. Без него победа Византии над Персией никогда бы не состоялась. Недаром Ф. И. Успенский отметил, что «среди преемников Юстиниана Ираклий стоит выше всех».
Вершиной триумфа императора стал его визит в Иерусалим в начале 629 года, когда базилевс босым и без знаков царского достоинства вошёл в город через Золотые ворота и, неся Крест на плечах, пришел в храм Воскресения. Там он, подобно своему легендарному предшественнику Константину Великому, 21 марта повторил Воздвижение. Великая война за Веру базилевса Ираклия закончилась.
«Слава Ираклия была бы наряду со славой Александра, — справедливо замечает Финлей, — умри он в Иерусалиме после удачного окончания персидской войны» (Г. Ласкин). Действительно, хотя базилевс в этот момент и находился на вершине успехов, но над Империей уже сгущались тучи. Из аравийских пустынь на христианский мир надвигалась смертельная угроза. Люди ждали новых напастей и потрясений, тревога витала в воздухе, а знамения обещали величайшие бедствия и несчастья. «В том же году случилось в Палестине землетрясение и явилась на полдень на небе звезда в виде бревна в знамение распространяющегося могущества Аравитян и в продолжение тридцати дней стояла простираясь от полдня к северу в виде меча» (Феофан Исповедник). Через несколько лет после Воздвижения Креста Ираклием началось арабское нашествие..
На причину, по которой вторжение арабов имело столь ошеломляющий успех, указал Ф. И. Успенский в «Истории Византийской империи»: «Персидской монархии нанесен был непоправимый удар; образовались в мировой политике или совсем свободные, или слабо замещенные позиции, которые Византийское государство не успело за собой укрепить». Арабы пришли тогда, когда у них был единственный шанс добиться тех потрясающих результатов, которых они достигли. И действительно, когда изучаешь эту эпоху, невольно закрадывается мысль, что приди арабы лет на пятнадцать раньше или позже — и мир бы сейчас был совершенно другим! В первом случае их запросто могли отбросить обратно в пустыню Сасаниды, чьё могущество в этот момент находилось на пике, а во втором — ромеи, чья измученная смутами и войнами страна получила бы передышку и восстановила подорванные силы. Так нет же, выбрали момент!
Но был и ещё один нюанс, который привёл к столь трагическим для Империи последствиям, — дело в том, что базилевс Ираклий недооценил арабскую опасность, поскольку для него, победителя Сасанидов, движение арабских племён представлялось несущественной мелочью. «Следует припомнить, что в Византии в это время царствовал Ираклии, военный гений высокого качества, нанесший неизлечимую рану Персидскому царству и умевший прекрасно использовать материальные средства, какие могла дать Византия. Понял ли Ираклий все значение организовавшейся в его время политической силы в Аравии, или нет? Из тех мероприятий, какие он принял для защиты Сирии от арабских вторжений, можно скорей заключить, что византийский император не распознал в арабах серьезного врага и поэтому не считал нужным выступить против него со всеми средствами, какими империя могла бы располагать в последние годы его жизни после победоносной войны с персами» (Ф. И. Успенский). Это умозаключение подтверждается и тем, что больше Ираклий лично войска в бой не водил, посылая на войну полководцев или родственников.
В марте 634 года халиф Абу-Бекр объявил Священную войну против Империи. Мир, завоёванный Ираклием для ромеев с таким трудом, рухнул. Один за другим пали оплоты христианства на Востоке — в 634 году Востра, а в 635-м — Дамаск. В многодневном сражении на берегах реки Ярмук имперская армия в результате предательства потерпела жестокое поражение. Само сражение было жестоким и кровопролитным: трижды тяжёлая конница Византии сминала арабские войска и обращала их в бегство и трижды арабские женщины, стоявшие позади боевых порядков, возвращали мужчин в битву. Сам базилевс в этих сражениях не участвовал, он следил за военными операциями из Эдессы. Но сил, как душевных, так и физических, чтобы возглавить лично войска и повести их к победе, у него уже не было. «В Святой Земле, которую, как он верил, он спас для христианства, вновь господствовали неверные. Этот ужасный рок надломил стареющего правителя душевно и телесно» (Г. Острогорский).
После падения Дамаска Ираклий потерял надежду на благополучный исход войны. Массовые предательства и измены во время боевых действий против арабов, заговоры среди приближенных, неурядицы в собственной семье не лучшим образом влияли на его душевное состояние. Резко ухудшилось здоровье, подорванное многочисленными походами и лишениями, болезнь начала прогрессировать. В обстановке всеобщего хаоса и развала базилевс решил вернуться в Константинополь. Перед этим он прибыл последний раз в Иерусалим, город, в котором совсем недавно праздновал свой величайший триумф. «Он увёз с собою Животворящий Крест и, покидая дорогую для всякого христианина страну, на оборону которой от врагов он посвятил всё своё царствование, с горечью в сердце воскликнул: «Прощай, Сирия! Прощай навсегда!» Летописи человечества не представляют нам возгласа, более раздирающего душу; в нём сказалось всё величие души Ираклия, вся его любовь к отечеству. Сирия уходила из-под власти греков навсегда…» (Г. Ласкин).
В последующие годы пали Кесария Палестинская, которая в течение шести лет героически сопротивлялась арабам, Эдесса, Констанция, Дара, капитулировал Иерусалим, была захвачена вся Византийская Месопотамия. Затем последовало арабское вторжение в Египет, а в 640 году была осаждена Александрия. Она будет сопротивляться очень долго, 14 месяцев, и падёт лишь после смерти Ираклия 8 ноября 641 года. Самое интересное, что город мог успешно сопротивляться до тех нор, пока получал подкрепления и продовольствие морем, но новые правители Империи махнули на Александрию рукой и даже вывели из города часть гарнизона для собственных нужд.
11 февраля 641 года базилевс Ираклий умер от водянки, и с его смертью закончилась целая эпоха, а мир стал другим. «Когда Ираклии принимал последние распоряжения в обеспечение престолонаследия, дела империи находились в полном расстройстве. В течение десяти лет, которые разделяют мир с Персией от смерти Ираклия (641), и при ближайших его преемниках на Востоке произошел громадный переворот, совершенно уничтоживший былое влияние и величие Византии. Театр героических подвигов Ираклия — Персия, исконные области империи на Востоке — Сирия и Палестина, наконец, Египет и часть островов были уже отторгнуты от Византии, морская власть на Средиземном море начинала переходить к арабам, словом произошел ряд событий громадной важности, совершенно изменивших взаимное положение исторических народов и государств» (Ф. И. Успенский). Недаром Г. Острогорский заметил, что правление Ираклия является поворотным моментом для Восточной империи, она завершает римскую эпоху и начинает византийскую в прямом смысле слова. Первый базилевс жил на переломе этих эпох, и в этом была его трагедия — решив те вопросы, которые одна из них перед ним поставила, он не смог решить проблемы, поставленные другой.
Невзирая на все трудности и потерю трети территорий, в отличие от державы Сасанидов, Византия сумела устоять, и произошло это в немалой степени благодаря сё армии, реформу которой начал Ираклий, а продолжили его наследники. Эта реформа началась в самый разгар войны с Сасанидами, когда стоял вопрос: быть или не быть Империи? Но иного решения проблемы не было, поскольку та самая армия, которая во времена Юстиниана едва не восстановила в прежних границах Римскую империю, уже перестала отвечать современным требованиям. Ведь, по большому счёту, эта армия не была национальной, а состояла преимущественно из отрядов наёмников — федератов и личных дружин командующих армиями. Когда Константинополь вел завоевательные войны, эта система себя полностью оправдывала, но как только на государственные границы усилился натиск враждебных ей народов, то вся военная структура начала давать трещины. Для оборонительной доктрины, которой теперь придерживалась правящая верхушка в столице, это было смертельно опасно. Проблема была в том, что, имея желание реформировать армию, они пока не имели такой возможности.
Причин было несколько, но, пожалуй, одним из самых главных факторов стало то, что население приграничных районов, где часто происходили вражеские набеги и вторжения, стремилось как можно скорее их покинуть. Как итог — неприятельские отряды, не встречая сопротивления, бродили по территории Империи, частенько углубляясь достаточно далеко от границы, а огромное количество пахотной земли оказывалось брошенной и невозделанной.
Второй проблемой было го, что со времён императора Константина как гражданская, так и военная власть в округах-диоцезах была сосредоточена в различных руках, существуя независимо одна от другой. У гражданских властей был свой взгляд на ситуацию в провинции, у военных — свой, а в итоге, когда возникала необходимость принятия решений, начиналась твориться неразбериха. Определённые шаги в этом направлении были сделаны правительством императора Маврикия, когда в Северной Африке был создан Карфагенский экзархат. Будучи его правителем, отец Ираклия сосредоточил в своих руках всю военную и гражданскую власть. Он располагал громадными средствами, которых хватило для организации экспедиции в Константинополь и отвоевания Египта у узурпатора. Экзархат был самостоятельной военно-административной единицей, правитель которой мог единолично, прямо на месте, решать встающие перед ним военные проблемы, не прибегая к помощи из столицы. Почти одновременно с экзархатом в Северной Африке был создан экзарха! в Италии, который успешно противостоял натиску лангобардов. Исходя из полученного положительного опыта при Ираклии началось деление страны на фемы — военно-административные округа Империи.
О самом названии «фема» Константин Багрянородный в своём трактате «О фемах» сообщает, что название это греческое, а не римское и происходит от слова «расположение». Причём когда император рассказывает о фсме Армениак, то её основание он напрямую связывает с именем Ираклия: «Мне кажется, что она получила это название в царствование императора Ираклия и следующих за ним». Об этом же свидетельствует и Феофан Исповедник, когда говорит о том, что Ираклий прибыл в «земли фем». Первоначально фсм было четыре — Армениак (Северная Каппадокия, Понт и Малая Армения), Анатолик (центральные области Малой Азии), Фракисии (Эгейское побережье Анатолии, Лидия, Иония и Кария) и Опсикион (север Галатии, Вифиния и Пафлагония). Примечательно, что при Ираклии создание фсм происходило только на территории Малой Азии — обстановка на Балканах не позволяла осуществить это мероприятие в Европе. Но в дальнейшем их количество увеличилось, и для борьбы с арабами на море была создана фема Кивиррсогы (Эгейские острова, средиземноморское побережье Малой Азии). Чтобы противостоять опасности со стороны Болгарии, в дальнейшем будет создана фема Фракия. Со временем будет образована фема Херсона в Крыму, которую часто будут называть Климата. Во главе этих военно-административных округов будут стоять стратеги, которые сосредоточат в своих руках военную и гражданскую власть, а потому у этой системы будет и обратная сторона медали.
Сепаратистские устремления стратегов, военные мятежи и попытки выдвинуть своих «местных» императоров приведут к тому, что фемы начнут дробиться и уже Константин Багрянородный насчитает их 29. Но главная цель этой реформы в итоге будет достигнута, поскольку армия Империи будет привязана к земле и расписана по военно-административным округам. «Когда Ираклий в 622 г. предпринял поход в Персию, он остановился на довольно продолжительное время в областях, получивших уже фемное. устройство, и производил здесь обучение новобранцев новой системе военного искусства. Здесь в первый раз мы встречаем термин «фема» с совершенно особым техническим значением применительно к гражданской и военной администрации византийского государства» (Ф. И. Успенский).
С другой стороны, термин «фема» обозначал не только военно-административный округ и форму военного землевладения, под ним подразумевались и земельные участки, на которых вели сельское хозяйство военнослужащие. Солдаты, или, как их называли, стратиоты, арендовали землю у государства, причём арендная плата для них была значительно снижена. Однако был один тонкий момент, который подразумевал, что в этой же феме должны были служить и их потомки. А поскольку военной и гражданской властью в округе теперь обладал стратег, то стратиогы с семьями находились в его непосредственном подчинении. Об этом же говорил и Г. Острогорский в своей «Истории Византийского государства». Начав формироваться в эпоху Ираклия, фемная система получит дальнейшее развитие при его потомках, а затем будет логически завершена при базилевсах Исаврийской династии. Именно в это время и придут первые успехи византийского оружия в борьбе против арабов.
Как видим, эта реформа создала основу для появления собственно византийской армии, не зависящей от дорогостоящих и подчас ненадёжных наёмников, основу которой составляли крестьяне-стратиоты. «В смысле учреждения, возникшего в VII в. и развившегося при Исаврах, фемное устройство обозначает особенную организацию гражданского населения провинции, приспособленную специально для отбывания военной повинности» (Ф. И. Успенский). Золотым временем для фем будет правление базилевсов-воинов: Никифора Фоки, Иоанна Цимисхия и Василия Болгаробойцы. Однако в это же время киевский князь Святослав бросит вызов Империи и военная машина ромеев, запущенная на полную мощь, сокрушит как дружины доселе непобедимого воителя, так и грозное Болгарское царство.
Однако в дальнейшем фемная система начнёт постепенно приходить в упадок, что самым негативным образом скажется на обороне страны и в итоге приведёт её к военной и политической катастрофе. Но это уже другая история.
Теперь непосредственно о самой армии и тех подразделениях, которые входили в её состав. Основной боевой единицей армии Империи была тагма, и, что примечательно, она не имела конкретной численности личного состава, который никак не регламентировался. Наоборот, он постоянно изменялся в большую или меньшую сторону, что и зафиксировано в «Стратегиконе» Маврикия. «Тагмы тоже не следует делать одинаковой численности, для того чтобы неприятелю из числа банд не сделалась ясной сила всего войска. В особенности же надо наблюдать за тем, чтобы в каждой тагме было не более 400 чел., как сказано, и не менее 200». С другой стороны, тагма была достаточно универсальным подразделением, поскольку использовалась как в пехоте, так и в кавалерии. Формировались тагмы как по территориальному, так и по национальному признаку, причём последние назывались тагмы федератов. Были тагмы, состоявшие из отборных воинов, к примеру, Маврикий упоминает тагму оптиматов (лучших), а впоследствии Иоанн Цимисхий создаст элитную тагму «бессмертных».
Более крупной боевой единицей был мерос, насчитывающий до 2000 человек, а более мелкой — банда (от византийского «бандон» — «знамя»). В состав пешей банды входило от 200 бойцов, находившихся под командованием комита, а кавалерийская была значительно меньше, более полусотни всадников. Несколько меросов входили в состав турмы, которая была подразделением фемы и управлялась турмархом. И всё-таки тот факт, что количество личного состава не было в подразделениях строго регламентировано, то резко сокращаясь, то неожиданно увеличиваясь, создавало определённую путаницу.
Главной ударной силой в армии Империи была тяжёлая конница, в которую входили подразделения катафрактов и клибанариев — закованных в доспехи всадников. Подобные отряды входили в состав римской армии в эпоху Поздней империи, но о том, чтобы они участвовали во времена войн Юстиниана, сведений нет. Очевидно, что возрождение этого рода войск произошло в результате длительных войн с Сасанидами, у которых императоры и позаимствовали идею, которая получила дальнейшее развитие во время военной реформы. Отличие тех, кто служил в отрядах катафрактов и клибанарисв, от остальных стратиотов состояло в том, что они, по сути, являлись мелкими феодалами и были самыми состоятельными представителями фемнового войска.
Иисус Навин Фреска X в. Монастырь Святого Луки, Греция
Закованные в чешуйчатые панцири или кольчуги с головы до ног, восседая на громадных боевых конях, которые также были защищены доспехами, катафракты были способны проломить любое боевое построение и самостоятельно решить исход сражения. Их основным оружием была трёх- или четырёхметровая пика, которой при правильно нанесённом ударе можно было пронзить двух человек сразу. Это отмечали ещё античные авторы, недаром Плутарх, рассказывая о панцирных всадниках армянского царя Тиграна II, предтечах византийских катафрактов, указал: «Ведь вся сила этой броненосной конницы — в копьях, у нее нет никаких других средств защитить себя или нанести вред врагу, так как она словно замурована в свою тяжелую, негнущуюся броню». А рассказывая о парфянских кагафрактариях, Плутарх пишет, что «кони же их в латах медных и железных», а на всадниках «искрившаяся на солнце броня с железными ободками и издалека заметные блиставшие панцири».
Замечательный исследователь военной истории, археолог Питер Коннолли так охарактеризовал защитное снаряжение катафракта: «Доспехи, похоже, остались уделом тяжелой конницы, которая по-прежнему носила кольчуги и чешуйчатые панцири: такие панцири длиной по колено и с длинным рукавом можно видеть на настенной росписи в Дура. Некоторые из них имели капюшон и явно были принадлежностью катафракта… Чешуйчатые доспехи или кольчуги длиной по колено должны были иметь разрезы спереди или по бокам, чтобы можно было сидеть на лошади». Общий вес этого защитного снаряжения Коннолли определяет в 25–30 килограммов, что, в свою очередь, говорит о гом, что воины должны были особое внимание уделять физической подготовке. Появление стремян значительно усилило атакующую мощь этих бойцов, и теперь они могли помимо пик использовать ударное и рубящее оружие.
Но помимо катафрактов в состав панцирной кавалерии армии Империи входили отряды клибанариев, чьё защитное вооружение было ещё более тяжелым, чем у их коллег. П. Коннолли чётко указывает разницу между этими двумя видами кавалерии: «Катафракта следует отличать от клибанария, «человека-печки», который был с головы до ног закован в сочетание пластинчатого и чешуйчатого доспеха». Отметим — либо сочетание пластин и чешуи, либо просто пластинчатый панцирь. Вот как описывает клибанариев римский историк Аммиан Марцеллин: «То были закованные в железо отряды; железные бляшки так тесно охватывали все члены, что связку совершенно соответствовали движениям тела, и прикрытие лица так хорошо прилегало к голове, что все тело оказывалось закованным в железо и попадавшие стрелы могли вонзиться только там, где через маленькие отверстия, находившиеся против глаз, можно что-то видеть, или где через ноздри с трудом выходит дыхание». Марцеллин — профессиональный военный, а потому его свидетельство представляет особую ценность.
Существует несколько разных версий происхождения названия «клибанарий», по одной из них, оно произошло от названия панциря — клибанион. По другой — от греческого слова «клибанос», что означает «металлическая печь», и, соответственно, клибанарий обозначается как «носитель металлической печи». И надо сказать, что большая доля правды в этом была, недаром панцирные всадники носили плащи с капюшонами, которые защищали их от палящих лучей солнца и сбрасывали их только перед атакой. «Устрашив римлян этими звуками, парфяне вдруг сбросили с доспехов покровы и предстали перед неприятелем пламени подобные — сами в шлемах и латах из маргианской, ослепительно сверкавшей стали» (Плутарх).
В атаку тяжёлые кавалеристы ходили либо построившись в клин, либо в глубокую колонну, поскольку их главной задачей являлся прорыв вражеского строя.
Помимо тяжёлой кавалерии в армии Империи была достаточно широко представлена и лёгкая конница, без которой успешная борьба с мобильными арабскими всадниками была бы немыслима. Всадники-трапезиты использовались как разведчики, несли дозорную службу, а также совершали рейды на вражескую территорию. Вооружение их состояло из копья, меча, дротиков или лука со стрелами, а защитное вооружение было представлено небольшим круглым щитом и лёгкой кольчугой.
Примерно такая же картина наблюдалась и в пехоте, которая подразделялась на тяжёлую и лёгкую. Легковооружённые воины — псилы имели своей главной целью завязку сражения и нанесения противнику потерь ещё до того, как в бой вступят главные силы. Их поддерживали лучники — токсоты и курса горы, а при необходимости в сражение вступали метатели дротиков — аконтисты.
Тяжеловооруженные пехотинцы назывались скутатами, а само это название произошло от старинного римского щита, который звался скутумом. Из защитного снаряжения воины имели панцирь из пластин, конический шлем и тяжёлый деревянный щит овальной формы, оббитый кожей. Вооружены были мечами и трёхметровыми пиками-контарионами, что позволяло как рубиться в рукопашной, так и отражать атаки вражеской конницы. Именно скутаты составляли основу строя фемных войск, занимая на поле боя центр позиций, но если дела принимали неважный оборот, то они отступали, освобождая место для панцирной кавалерии.
Однако помимо полевых частей существовали и другие подразделения, выполняющие особые функции. К примеру, воины приграничных фем, которые назывались акритами (что означает пограничники), постоянно находились в боевой готовности из-за большой вероятности вражеских набегов. Именно они принимали первый удар врага, и именно они являлись одними из самых боеспособных частей имперской армии. В самой столице также находились отборные пехотные соединения, это, прежде всего, воины из отряда дворцовой стражи экскувитов, а также бойцы из наёмной гвардии базилевса этерии, или, как её ещё называли, варанга. Воинами легендарной варанги служили иностранные наёмники, по преимуществу из Руси, Скандинавии, а впоследствии и из Англии. Закованные в кольчуги, вооружённые огромными боевыми топорами, они представляли грозную силу на поле боя.
Экскувиты подчинялись комиту экскувиторов, а гвардия — друнгарию виглы, но высшей военной должностью в Византии было звание стратега — автократора. Он сосредотачивал у себя в руках необъятную власть, имея право как объявлять войну, так и заключать мир. Ввиду того что Империи приходилось вести войну на два фронта, то и военная власть была разделена в стране соответствующим образом — войска в Европе подчинялись доместику схол Запада, а войска в Азии — доместику схол Востока. Как уже отмечалось, командование военно-морскими силами Византии было сосредоточено в руках друнгария флота, а сами боевые корабли базировались в Константинополе. Флот фем, в отличие от имперского, содержался не за счёт казны, а на средства приморских территорий. Им командовал друнгарий Кивирреотов, он же и стратег этой фемы по совместительству.
Теперь буквально несколько слов о знамёнах византийской армии. В ней каждое подразделение, не важно — мелкое или крупное, имело либо своё знамя, либо значок. Однако самым древним и главным штандартом Империи считался Лабарум — легендарное знамя Константина Великого, то самое, с которым связаны слова «Сим победиши». По легенде, перед битвой у Мульвийского моста Константину было знамение, что если он изобразит на своём знамени Крест, то победа будет за ним, а не за его противником. Поэтому когда армия Константина пошла в бой, то на императорском знамени красовался громадный Крест, и войска его соперника Максенция были разгромлены наголову. С тех пор Лабарум становится главным знаменем Империи, сначала Римской, затем Византийской, и останется таковым вплоть до падения Константинополя в 1453 году. До нас дошли описания этого легендарного штандарта: к вертикальному древку крепилась поперечная планка, с которой спускалось пурпурное полотнище, украшенное драгоценными камнями и золотом. На самом полотнище изображались Крест и греческие начальные буквы имени Иисуса Христа — ХР.
Но помимо Лабарума в Империи существовала масса самых разных знамён, с изображениями небесных покровителей византийского воинства — Георгия Победоносца, Дмитрия Солу некого, Фёдора Стратилата и ряда других. Этих святых изображали верхом на конях и в полном воинском снаряжение, тем самым подчеркивая их покровительство воинскому сословию страны. В кавалерии предпочитали использовать фаммулы — треугольные флаги, которые крепились к пикам. Что же касается пехоты, то свое знамя — бандой (отсюда и банда) имело даже небольшое воинское подразделение, причём цвет бандона был одинаков для всех воинских частей, отличаясь лишь вышитыми на нём знаками. Бандон показывал место, где находится военачальник, с его помощью собирали рассеянные войска, его же несли в первых шеренгах воинов во время атаки.
Что касается цвета имперских знамён, то цветом базилевсов был пурпурный, его невозможно было спутать с остальными. В основном же цветовая гамма знамён была представлена золотым, чёрным, синим и зелёным цветами. Примечательно, что перед боем знамёна освящались, а после сражения их убирали в специальные футляры. Война и религия были для Империи связаны неразрывно, а потому, выступая в поход, базилевсы часто брали с собой те иконы, которые считались чудотворными. Достаточно вспомнить Ираклия, который брал с собой образ Спаса как во время рейда из Карфагена на Константинополь, так и во время легендарного похода против Хозроя.
В заключение к этой главе хотелось бы сказать вот о чём. В последнее время появилась мода изображать Византию вселенской Империей Зла и наравне с Хазарским каганатом объявлять источником всех бед Киевской Руси. Однако при этом забывается сущая мелочь — дело в том, что базилевсам было по большому счёту наплевать на то, что творится в землях их северного соседа.
Интерес императоров к Руси был продиктован четырьмя пунктами: во-первых, чтобы русы не нападали на их крымские владения, Херсонес и территорию «климатов». Во-вторых, поддерживая дружеские отношения с киевскими князьями, они частенько могли рассчитывать на их военную помощь, а также на вербовку наёмников в славянских землях. В-третьих, огромную роль здесь играли торговые отношения, которые приносили Империи солидную прибыль. И наконец, в-четвёртых, но самое главное — правители Византии не желали видеть у стен Константинополя флоты и сухопутные армии русов, которые там периодически появлялись с целью грабежа. В противостоянии с Киевской Русью Византия никогда не выступала агрессором, всё было с точностью до наоборот. Восточный фронт и борьба с сарацинами — вот что требовало их постоянного внимания и напряжения всех сил в стране.
С другой стороны, ненавистники Византии напрочь отрицают тот факт, что сё величайшая культура самым положительным образом влияла на соседние народы. Достаточно просто сравнить Империю с Западной Европой, где феодалы в своих замках ютились вместе с животными и мыться начали лишь в эпоху Крестовых походов. Когда увидели, что значит жить по-человечески. Всегда следует помнить о том, что Константинополь был величайшим центром мировой культуры, недаром его назовут «Парижем Средневековья».
Шарль Диль так охарактеризовал вклад Империи в мировую культурную сокровищницу: «Несмотря на… трудности и недостатки, являвшиеся их причиной, Византия создала блестящую культуру, может быть, самую блестящую, какую только знали Средние века, бесспорно единственную, которая до XI в. существовала в христианской Европе. Константинополь оставался в течение многих столетий единственным великим городом христианской Европы, не знавшим себе равных по великолепию. Своей литературой и искусством Византия оказывала значительное влияние на окружавшие её народы. Оставшиеся от неё памятники и величественные произведения искусства показывают нам весь блеск византийской культуры. Поэтому Византия занимала в истории Средних веков значительное и, надо сказать, заслуженное место».
БАЗИЛЕВС-ВОИН
Никифор Фока… был мужем изобретательным и предприимчивым, из всех известных нам людей наиболее способным задумывать и совершать полезные дела, благоразумным и не склонным к наслаждениям; сверх того, он отлично умел использовать время и обстоятельства, обладал непобедимой си лой и крепостью тела.
То время, когда на троне Восточной Римской империи мог спокойно сидеть законник вроде Юстиниана или теоретик и книжник вроде Льва Мудрого, безвозвратно кануло в Лету, от императора теперь требовались совершенно другие качества. Начиная с VII века Византия была вынуждена вести затяжную и тяжёлую войну на два фронта. На северной границе под натиском авар и славян Империя стала терять одну провинцию за другой, а на Востоке над ней нависла смертельная угроза со стороны Арабского халифата. Византия напрягала все силы в этой титанической борьбе, но единственное, что удавалось базилевсам, так это сохранить то, что уцелело в страшные годы нашествия сарацин после смерти Ираклия. Однако, невзирая на все предпринятые усилия, армии арабов несколько раз подходили к самому Константинополю и брали город в осаду — лишь благодаря флоту и использованию «греческого огня» удавалось спасти столицу от гибели. Только императору Константину V Копрониму (718–775), представителю Исаврийской династии, удалось в какой-то мере стабилизировать обстановку. Будучи отличным полководцем, Копроним разгромил и смирил болгар, а зачем всей мощью обрушился на мусульманский Восток. Неистовый базилевс бил арабов на море и на суше, а разгромив их флот у Кипра, он вернул остров под власть Империи. Его победоносные войска дошли до Евфрата. Однако сил удержать отвоёванные территории на тот момент у Византии не было, страну сотрясали религиозные волнения, иконоборцы шли войной на иконопочитателей. Поэтому Константин разрушил все захваченные города и вывел их христианское население на земли Империи.
Однако всё изменилось после смерти грозного базилевса и при его недалёких преемниках: военные неудачи вновь сплошной чередой посыпались на Византию. Арабы вернули себе Кипр, а болгары начали новое наступление. Апофеозом позора византийского оружия стала битва при Вырбишском проходе 26 июля 811 года, когда армия базилевса Никифора I была наголову разгромлена болгарским каганом Крумом. Из черепа императора по приказу Крума была изготовлена чаша, и победоносный каган с удовольствием потягивал из неё вино. Через два года последовал очередной разгром Византии — 22 июня 813 года под Версиниками Крум нанёс поражение новому базилевсу Михаилу I, чем окончательно добил Империю. Лишь в 815 году, после смерти Крума, его сын Омуртаг будет разбит Львом V и заключит мир с Византией. И всё же положение Империи было незавидным. Её сотрясали восстания, в столице государственные перевороты следовали один за другим, и, главное, не было человека, который бы железной рукой подавил все смуты, а затем повёл в бой против болгар и арабов армию Византии.
При императоре Михаиле 1 арабы в 924 году высадились на Крит и захватили остров, образовав Критский эмират. С этого момента для жителей Империи, живших на побережье, начался сущий кошмар. Большие и маленькие арабские эскадры терроризировали приморские районы, занимались грабежом и разбоем, опустошая и разоряя целые провинции. Мало того, ещё с 827 года арабы начали завоевание Сицилии, где стояли визангийские гарнизоны, а Константинополь ничем не мог им помочь. Базилевсу Феофилу удалось наладить отношения с болгарами, но арабы возобновили натиск на Малую Азию, армия Византии вновь была разгромлена, а император чудом спасся с поля боя. В 838 году халиф Му гасим лично возглавил поход против неверных и нанёс христианам сокрушительное поражение, узнав о котором император Феофил скончался от огорчения.
При его сыне Михаиле III, заслужившем прозвище Мефиста (Пьяница), положение на Востоке более-менее стабилизировалось, но и только. Зато именно при нем закончилось движение иконоборцев и прекратились внутренние смуты, Болгария приняла христианство, а Константинополь впервые увидел под своими стенами боевые ладьи русов. Поход князя Аскольда и последовавшее затем Первое Крещение Руси могли сыграть значительную роль в судьбе Византии, но в Киеве началась языческая реакция, и всё на этом закончилось. К тому же внутри Империи снова начались проблемы, поскольку базилевс главное внимание уделял развлечениям, а не государственным делам. «Михаилу, тогдашнему властителю, как утверждают, не приедались ни ристалища, ни пьянство, ни гнусности» (продолжатель Феофана). Рыба гниёт с головы, и вряд ли при гаком императоре Византия могла рассчитывать на какие-либо успехи на международной арене. Но ситуация начала меняться в лучшую сторону, когда соправитель Михаила III, совершивший головокружительную карьеру выходец из низов Василий. Он стал основателем Македонской династии, во время правления которой Империя расправилась с Болгарией и нанесла сокрушительный удар арабскому миру.
Среди представителей Македонской династии встречались самые разные люди: великие полководцы и великие учёные, грамотные администраторы и бездарные кутилы, проводящие все своё время среди пьяных оргий. Но корабль Империи оставался на плаву и уверенно рассекал бушующие волны беспрерывных войн, чётко следуя намеченному курсу. Всё дело было в том, что помимо самой династии на троне и около него оказывались люди, для которых честь и слава Византии не были пустым звуком. А главное, они имели силы и мужество в решающие моменты принять на себя ответственность за судьбу страны. Прежде всего, это относится к таким выдающимся политическим деятелям, как Никифор Фока и Иоанн Цимисхий. Не состоя в прямом родстве с правящей династией, они в течение некоторого времени занимали императорский трон. По большому счёту, их можно было бы назвать узурпаторами, но то, что они сделали для страны, трудно переоценить. Тому же Льву Мудрому, Константину Багрянородному и бездарному Роману III было ой как далеко до них!
Ситуацию, которая сложилась во время правления Македонской династии, четко охарактеризовал Шарль Диль: «Но поскольку все же оказывалось, что и узурпаторы были выдающимися людьми и превосходными полководцами, империя без особых неудобств могла переносить политическую бездарность Константина VII, кутежи Романа II, слабоумие сыновей этого императора и на протяжении полутора столетий вести свои дела с такой последовательностью и твердостью, каких Византия давно уже не знала. Наконец, помощь и чрезвычайно ценное сотрудничество таких полководцев, как Куркуас, Фока, Склиры, таких министров, как паракимомен Василий, дали императорам Македонской династии возможность чрезвычайно расширить границы империи и придать ей ни с чем не сравнимый блеск». Но успех пришел далеко не сразу.
Поначалу Василий I занялся тем, что приводил в порядок расстроенные при Михаиле III систему государственного управления, финансы и армию, что было делом достаточно трудоёмким. С арабами базилевс воевал с переменным успехом, но некоторые территории ему удалось вернуть — и это было первым тревожным звоночком для мусульманского мира. Но недаром говорят, что, щедро наградив родителей достоинствами, природа отдыхает на их потомках. На сыне Василия I, Льве VI, которого по какому-то недоразумению прозвали Мудрым, природа отдохнула как следует, по полной программе, поскольку сей деятель не проявил ни одного из многочисленных отцовских талантов. Сначала он был наголову разгромлен болгарским царём Симеоном и вынужден был платить Болгарии дань, а затем арабы на Сицилии захватили последний оплот Византии — крепость Тавромений. В 902 году они разграбили на Балканах большой город Фессалоники. При «Мудром» Льве под стенами Цары рада вновь появились дружины русов во главе с Олегом Вещим, и победоносный узурпатор приколотил свой щит на вратах столицы Империи. Однако Византия пережила правление этого «Мудреца», а также его брата Александра. Но лишь затем, чтобы в 913 году упасть в детские руки Константина VII Багрянородного.
Казалось, что для Империи вновь наступают чёрные дни и что, воспользовавшись малолетством базилевса, знать начнёт кровавую борьбу за трон и растащит державу на части. Но в стране нашлись здоровые силы, и в 920 году власть в Константинополе захватил друнгарий флота Роман Лакапин, вошедший в историю под именем императора Романа I. Выдав свою дочь за Константина, он вступил в родство с правящей династией и уж тут развернулся во всю ширь.
Во внутренней политике Роман сделал важнейший шаг, начав борьбу с крупными землевладельцами за спасение мелкого крестьянского хозяйства стратиотов — основы финансовой и военной мощи Византии. Именно благодаря этим мерам стали возможны дальнейшие великие победы Империи как на Западе, так и на Востоке, поскольку Лакапин сохранил основу фсмной военной системы базилевса Ираклия. Загем Роман начал не спеша выдавливал ь арабов из Малой Азии и хоть борьба растянулась на два десятка лет, успех в итоге склонился на сторону Империи. В 928 году талантливый полководец Иоанн Куркуас взял Феодосиополь (современный Эрзерум), в 934 году Мелигену. В 942-м пали крепость Дара на севере Месопотамии и город Нисибис. Последним, кто приводил сюда византийские войска, был базилевс Ираклий. Во время своего легендарного похода против Сасанидов он также взял штурмом Дару, и вот 300 лет спустя знамёна Империи вновь развевались над Евфратом и Тигром. А Куркуас продолжал наступление, и в 944 году пала Эдесса, в 949-м — Германикия, в 957-м — Амида и в 958 году — Самосат. Правда, эти завоевания проходили уже без участия Романа Лакапина, которого в 944 году свергли собственные сыновья, но тот курс, который он задал на Востоке, выполнялся безукоризненно.
Зато другую проблему — болгарскую — в то время так и не удалось решить. Пользуясь тем, что главные силы Империи вели войну на Востоке, царь Болгарии Симеон начал завоевания во Фракии и Македонии, несколько раз появлялся под стенами Константинополя. Именно при этом правителе Болгария доел игла своего расцвета, при нём начался неслыханный культурный подъём этой страны. С другой стороны, начав серию войн против Византии, Симеон прекрасно знал, на что шёл, ведь врага он изучил очень хорошо. Дело в том, что будущий царь в молодости достаточно долго жил в Константинополе, где получил блестящее образование и ознакомился с различными сторонами жизни Империи.
Вооружённый конфликт начался после того, как Симеон в 896 году отбил нападение венгров и с тех пор практически не затихал. В августе 913 года царь Болгарии, казалось, добился наивысших успехов, его армия держала Константинополь в осаде, и, чтобы спасти город, византийское правительство пошло на уступки — болгарам стали выплачивать дань, Константин Багрянородный должен был жениться на одной из дочерей Симеона, а сам царь официально получал от Империи титул базилевса. Случай неслыханный, поскольку политическая доктрина Византии выражалась конкретно — один Бог на небе, один император на земле. Второго императора как-то не предусматривалось. Но положение было критическое, и все пожелания Симеона пришлось удовлетворить. Казалось, конфликт исчерпан, но не тут-то было!
В Византии к болгарам относились не как к равным, а как к «нищему, грязному племени». За их правителем хоть и признали титул базилевса, но для ромеев это не значило ровным счётом ничего. «Идите к своему вождю, покрытому шкурами и грызущему сырую кожу» — так отзовётся о болгарском базилевсс базилевс византийский, показав тем самым, что никогда не признает за соседом права на этот титул. И действительно, через год правительство Империи объявило титул Симеона недействительным, а договор о свадьбе был аннулирован. В итоге Византия вновь оказалась на пороге войны. Всё закончилось 20 августа 917 года на реке Ахелой, когда под болгарским натиском византийская армия разлетелась вдребезги, и после этого Симеон стал беспрепятственно разорять страну.
Утренний выход византийской царицы к гробницам своих предков. Худ. Смирнов С.
Особенно взбесила болгарского паря женитьба Константина Багрянородного на дочери Романа Лакапина в 920 году, после этого Византия уже беспрерывно подвергалась болгарским атакам. Войска Империи постоянно терпели поражения на полях сражений, а попытки натравить на Болгарию соседей заканчивались провалом. Ситуация складывалась безвыходная. Между тем амбиции Симеона не знали пределов, и он замахнулся ни много ни мало на то, чтобы захватить сам Константинополь и усесться на трон базилевсов! «Симеон, волею Христа Бога самодержец всех болгар и ромеев» — так он себя теперь называл, и, по большому счёту, это была наглость, потому что никто из византийцев таковым его не считал. Трудно сказать, чем бы всё закончилось, но в самый разгар приготовлений к походу на Константинополь 27 мая 927 года Симеон умер, и колесо истории повернулось в другую сторону.
С наследником злейшего врага Империи ромеи договорились быстро. В 927 году царь Пётр женился на византийской принцессе, внучке Романа Лакапина, за ним также признали титул базилевса. Признали самостоятельность болгарской церкви, а также обязались платить ежегодную дань, которую теперь называли выплатами на содержание царицы. В Константинополе вздохнули свободно и обратили внимание на Восток, где развёртывалась грандиозное наступление на арабский мир.
Что же касается самой Болгарии, то внутри страны всё складывалось не так просто, как хотелось бы новому царю и как казалось на первый взгляд. Дело в том, что беспрерывные войны Симеона для Болгарии тоже даром не прошли, народ от них устал и хотел отдохнуть. С другой стороны, люди, которые проводили завоевательную политику по отношению к Византии, были живы и хотели продолжать в том же духе. Однако среди болгарской элиты появились и те, кому взгляды нового царя пришлись по душе, и они стали оказывать ему всяческую поддержку. Таким образом, в единой при Симеоне стране наметился раскол, который был прямо связан с гем, каким путём пойдёт Болгария дальше. Мало того, в стране медленно, но верно пошёл процесс феодальной раздробленности. Пока он не был сильно заметен, но в дальнейшем это грозило серьёзными осложнениями. С другой стороны, благодаря царице в стране стало резко усиливаться византийское влияние, а заодно стала проникать и её великая культура. В итоге можно констатировать, что все эти процессы только начинались, когда на престол Болгарии вступил Петр, но другое дело, во что они позднее выльются.
Что же касается взаимоотношений между Русью и Болгарией, то «братушки» займут позицию, откровенно враждебную русам, а потому говорить о развитии каких-либо культурных и дружеских связей между двумя народами не приходится. Именно «братушки», желая выслужиться перед Империей, предупредили ромеев о движении флота Игоря, и именно они были единственным народом, который оказал вооружённую поддержку Хазарскому каганату. Россказни о том, что в X веке между двумя народами якобы существовала братская дружба, являются не более чем досужими байками, созданными при Советской власти в угоду политической конъюнктуре того времени. Недаром, говоря об отношениях двух держав, академик А. Н. Сахаров отметил, что «от тех лет у нас нет об этом иных свидетельств, кроме факта враждебных действий Болгарии по отношению к Руси в 941–944 годах».
Ну а в Империи все шло своим чередом, успехи на Востоке радовали учёного базилевса Константина VII, и лишь критские арабы продолжали докучать своими набегами. В итоге, собрав большой флот, погрузил на него войска и в 956 году отправил на завоевание острова. Надеясь, что вскоре в его царской диадеме засверкает новый бриллиант под названием Крит. И так бы оно всё и закончилось, если бы Багрянородный собственными руками не погубил всё предприятие, поставив во главе экспедиции дворцового евнуха Гонгилу «жалкого бездельника родом из пафлагонцев» (Лев Диакон). Византийский историк указал конкретную причину катастрофы, которая произошла «из-за трусости и неопытности полководца». Но больше всех виноват был сам базилевс, который откопал это чудо во дворце и прямо из царской опочивальни отправил на палубу боевого корабля. Только вот расплатились за всё простые моряки и солдаты, но императору дела до этого не было, ему бы всё трактаты научные листать да поучения писать для потомков.
Однако необходимы были срочные меры, надо было спасать не только престиж Империи, но и свои владения вдоль побережья, поскольку окрылённые успехом мусульмане могли обрушиться на них с невиданной мощью. Но неожиданно Багрянородный умирает, и разбираться с арабами пришлось его сыну Роману. Однако в Византии сложилась парадоксальная ситуация — страна жила как бы сама по себе, а император сам по себе, и их интересы не пересекались.
Но проблему Крита надо было решать, и решать немедленно. По сообщению Льва Диакона, критские арабы, «радуясь недавно случившемуся с ромейской державой несчастью… часто разорят ее приморские области». Всемогущим фаворитом базилевса и фактическим правителем Империи Иосифом Врингой (тоже евнух и тоже из Пафлагонии) был подготовлен новый флот, он же и настоял на проведении повторной экспедиции против Крита. Однако сразу же возник вопрос: кого поставить во главе столь сложного предприятия, ибо Вринга прекрасно понимал, что от него, поднаторевшего в дворцовых интригах, на полях сражений толку никакого не будет. В итоге во главе армии и флота с полномочиями стратега-автократора был поставлен доместик — схол Востока Никифор Фока, полководец, пользующийся в войсках бешеной популярностью.
Сам Никифор был представителем малоазийской знати, его род прославился в войнах с арабами и владел обширными землями в Каппадокии. Как мы помним, отец полководца Варда Фока-старший был одним из тех стратегов, которые сражались против князя Игоря в Вифинии в 941 году. Благодаря Льву Диакону мы имеем словесный портрет будущего базилевса, который относится к моменту восхождения Никифора Фоки на престол: «Никифору исполнился в то время пятьдесят один год. Вот какая у него была наружность. Цвет лица более приближался к темному, чем к светлому; волосы густые и черные; глаза также черные, озабоченные размышлением, прятались под мохнатыми бровями; нос не тонкий и не толстый, слегка крючковатый; борода правильной формы, с редкой сединой по бокам. Стан у него был округлый и плотный, грудь и плечи очень широкие, а мужеством и силой он напоминал прославленного Геракла. Разумом, целомудрием и способностью принимать безошибочные решения он превосходил всех людей, рожденных в его время». Характеристику Никифору как полководцу историк дал просто блестящую, но в отличие от многочисленных панегириков, которые придворные льстецы обычно расточают власть имущим, Фока действительно был прекрасным военачальником. Стратег-автократор «был мужем изобретательным и предприимчивым, из всех известных нам людей наиболее способным задумывать и совершать полезные дела, благоразумным и не склонным к наслаждениям; сверх того, он отлично умел использовать время и обстоятельства, обладал непобедимой силой и крепостью тела». Мало того, будущий базилевс был человеком большой воинской доблести, о чём свидетельствует тот факт, что во время войн на Востоке он лично принимал участие в поединках один на один. «Говорят, что однажды, когда на него напал один из храбрейших варваров, обычно начинавший бой, Никифор направил в его грудь копье и нанес обеими руками удар такой силы, что оно прошло тело насквозь, пронзив переднюю и заднюю стенки панциря». Блестящий тактик и стратег, человек большой личной храбрости и прекрасно владеющий оружием, неприхотливый в быту и наравне с простыми солдатами переносивший все тяготы походов, справедливый, хоть и суровый начальник, Фока был кумиром своих подчинённых.
Никифор Фока
Высадку на Крит, которая произошла 13 июля 960 года, полководец организовал идеально. Видя, что арабы заняли побережье, он велел всадникам прямо на кораблях садиться в сёдла, и как только на песок бросили специально изготовленные для такого случая широкие сходни, лавина византийцев хлынула на берег. Следом в атаку ринулась пехота базилевса, ромеи били сарацин в лоб и с флангов, в итоге враг дрогнул, сломал строй и обратился в бегство. Победа была полной, и Никифор немедленно этим воспользовался. Армия Империи выступила в поход на главный оплот арабов на острове город Хандак (современный Ираклион), а флот взял под контроль все прибрежные воды.
Главные силы под командованием стратега-автократора осадили сарацин в городе, а часть войск под командованием стратига Пастила двинулась приводить под власть базилевса весь остров. И хоть Пастил характеризуется Львом Диаконом как опытный воин, однако все его действия свидетельствовали прямо об обратном. Оказавшись вдали от своего строгого начальника, ромеи, с ведома Пастила, пустились во вес тяжкие. Итоги сказались моментально, потому что сарацины быстро собрали ополчение, а затем напали на вражеское войско. Разгром был полным. Остатки отряда разбежались, а утыканный стрелами их командир так и остался лежать на земле под палящими лучами южного солнца.
Однако Никифора подобная неудача не смутила, и, приняв жёсткие меры по укреплению дисциплины в войсках, он распорядился взять Хандак в тесную блокаду. Окружив город стеной со стороны моря, он значительно усложнил жизнь осаждённым. Но и арабы не собирались сидеть сложа руки: вдохновлённые успехом над отрядом Пастила, они начали собирать большое войско, имея конечной целью снятие осады Хандака и разгром армии ромеев. Однако разведка Фоки, которой местные жители оказывали всяческую поддержку, сработала безупречно, и вскоре стратег-автократор знал о неприятеле буквально всё — где и какими силами он располагает, на что рассчитывает в дальнейшем. «Если хочешь что-то сделать хорошо, то сделай сам!» — этой немудрёной истины Никифор старался придерживаться после случая с Пастилом, а потому решил лично возглавить атаку на арабский лагерь. Взяв с собой наиболее боеспособные войска, полководец выступил в поход.
Чтобы противник в городе не заметил ухода значительных сил ромеев и не активизировался, стратег-автократор повёл своих бойцов ночью. Днём дал отдых войскам, а едва взошла луна, продолжил движение. Затем последовали ночная атака на вражеские позиции и полный разгром противника. С этой минуты судьба Крита была предрешена. По приказу полководца бойцы отрезали головы у убитых сарацин, и на следующий день осажденные в Хандаке увидели вокруг города целый лес копий, на которых торчали головы соотечественников. Метательные машины весь день швыряли за крепостные стены отрезанные головы мусульман, внося смятение и страх в ряды защитников.
И всё-таки Хандак не сдавался. Первый приступ арабы успешно отразили, но Никифор, понимая, что помощи врагу ждать уже неоткуда, решил перейти к планомерной осаде. Пока византийские инженеры строили осадные сооружения, стратег-автократор безжалостно муштровал своих солдат, справедливо полагая, что безделье есть первый шаг к разложению армии. Когда же Фока посчитал, что его войска готовы к сражению, он объявил приступ — 7 марта 961 года. Началу атаки предшествовал мощнейший обстрел вражеских укреплений из метательных машин, а затем армия базилевса пошла на штурм. Тысячи воинов ринулись по лестницам на укрепления Хаггдака, таранами стали ломать крепостные стеньг, часть бойцов, вооружившись кирками и мотыгами, попрыгала в крепостной ров и начала подрывать основания стен. Яростный штурм не прекращался ни на минуту, в проломах закипели отчаянные бои, и до поры до времени арабы успешно отражали византийский натиск. Но когда ромеи значительно подкопали стены, подпёрли их основание брёвнами и, натащив большое количество хвороста, подожгли, всё было кончено. Рухнула часть стены вместе с башней, раздавив множество защитников, и греки железной лавиной стали вливаться в город, сметая всё на своём пути.
Хандак пал.
На улицах города произошла жуткая резня, а Фоке удалось спасти от озверелой солдатни лишь женщин-мусульманок. Участь остальных арабов была плачевной: раздражённые длительной осадой и постоянными набегами сарацин на приморские владения Империи, солдаты Никифора никому не давали пощады. Улицы Хандака были залиты кровью, зато добыча, которая здесь скопилась в результате пиратских набегов, превзошла все ожидания. Город был полностью разграблен, стены порушены, а мусульманское население продано в рабство.
Подчинив власти базилевса весь остров и оставив в крепостях византийские гарнизоны, Фока отбыл в Константинополь, где его ждал заслуженный триумф. Лев Диакон оставил описание этого великолепного торжества в честь Никифора, которое напоминало триумф римских полководцев времён Республики: «Самодержец Роман принял его с великими почестями, весь город собрался на его триумф в театре, изумляясь обилию и великолепию добычи. Там можно было увидеть груды золота и серебра, варварские монеты из чистого золота, вытканные золотом одежды, пурпурные ковры, всякого рода драгоценную утварь тончайшей работы, сверкающую золотом и камнями; в неисчислимом количестве были там самые разнообразные доспехи: шлемы и мечи, золоченые панцири и копья, щиты и тугие луки; всего этого было такое множество, что казалось, будто река изобилия втекает в город, и всякий находившийся в театре мог бы сказать, что туда снесено все богатство земли варваров. Следом шла собранная в несметном множестве толпа обращенных в рабство варваров».
Успех был грандиозный, а значение победы трудно было переоценить, ведь с 824 года, когда при базилевсе Михаиле II Крит был захвачен арабами и основан Критский эмират, остров был источником головной боли для всех византийских императоров. Постоянные набеги на прибрежные провинции приносили государству колоссальный ущерб, но теперь со всем этим было покончено. Примечательным является тот факт, что в рядах армии Империи сражались и воины, посланные из Киева на помощь ромеям, что и засвидетельствовал продолжатель Феофана. Рассказывая об осаде Хандака, он отметил, что Никифор «приказал начальникам таги и фем, армянам, росам, славянам и фракийцам наступать на крепость». На мой взгляд, ничего удивительного в этом нет, поскольку в данный момент отношения между двумя державами были достаточно неплохие, практически союзные. Воины-русы еще не раз будут сражаться на стороне византийских базилевсов. Как против врагов внешних, так и против врагов внутренних.
Здесь хотелось бы сказать несколько слов о Льве Фоке, младшем брате стратега-автократора. Дело в том, что в памяти потомков он остался благодаря своим хлебным спекуляциям, которые скомпрометировали его имя, но в действительности это был грамотный военачальник и храбрый воин. Именно он разгромил в 961 году вторгнувшихся на территорию Империи венгров, и именно ему пришлось отражать арабское вторжение в Малую Азию в то время, когда его брат осаждал Хандак на Крите. Эмир города Алеппо Абуль Хасан Али ибн Хамдан, которого Лев Диакон называет Хамвданом, известный на Востоке как Сейф-ад-Даула, что означает «меч царства», зная о том, что лучшие силы Империи находятся на Крите, вторгся в её восточные провинции. Для борьбы с ним и был направлен доместик схол Запада Лев Фока, поскольку арабы стремительно шли вперёд, грабя и сжигая все на своём пути. «Лев был мужем храбрым, доблестным, необычайно разумным, из всех известных нам людей наиболее способным находить правильное решение в затруднительных обстоятельствах» — так охарактеризовал стратега Лев Диакон.
Располагая довольно незначительным воинским контингентом, доместик схол Запада мудрить не стал, а тщательно отследив с помощью разведки движение врага, устроил ему в горной местности засаду. Путь арабов проходил по крутым и извилистым ущельям, густо поросших лесом, но Сейф-ад-Даула, уверенный в том, что неприятеля поблизости нет, даже не предпринял элементарных мер предосторожности. По сообщению Яхьи Антиохийского, ибн Хамдан угодил в расставленный ему капкан 8 ноября 960 года.
В итоге боя не было, а была жуткая резня, во время которой арабское войско перестало существовать. А сам «меч царства» ушёл живым лишь потому, что догадался раскидать за собой золото. Прием старый, но действенный. «Таким образом, стратиг добился с помощью оружия и хитрости победы, уничтожил многолюдное войско варваров и обратил в бегство Хамвдана, сбив с него спесивое чванство, обнажив его постыдное малодушие и трусость» (Л. Диакон). Разгром был полный, а потери, которые понесли воины ислама, просто катастрофическими: «В этом бою ромеи истребили такое число варваров, что и теперь еще повсюду видны там, говорят, груды человеческих костей» (Л. Диакон). В противостоянии между халифатом и Византийской империей наступал перелом, и начало этому положили триумфальные победы двух братьев из славного рода Фок. Зарево, поднявшееся над Хандаком, и заваленное телами сарацин ущелье Дарб-Мгарах возвещали всему арабскому миру о том, что пришла пора платить по счетам и наступает время возмездия.
Именно с момента завоевания Крита и началось восхождение Никифора Фоки к вершинам власти в Империи. Едва отгремели празднества но поводу его триумфа на Крите, как полководец получил новое назначение, ему повелевалось развернуть масштабное наступление на арабов, которые ещё не оправились от того разгрома, который учинил им Лев Фока. Косвенным подтверждением этому служит тот факт, что сарацины все усилия сосредоточили на обороне крепостей, всячески избегая полевых сражений. Но ещё более примечательно то заявление, которое сделал Никифор Фока перед своими войсками и которое приводится в работе П. Веймара: «Я пойду в Мекку, взяв с собой великое множество солдат, подобных темной ночи. Я овладею этим городом, дабы воздвигнуть там трон лучшему из сынов человеческих Христу, Затем я направлюсь в Иерусалим. Я завоюю Восток и Запад и повсюду распространю религию Христову!» Доместик схол Востока был очень религиозным человеком, и для него эти слова не были пустым сотрясением воздуха — Фока действительно собирался придать своей экспедиции на Восток характер войны за Веру.
Наступление началось в конце 961 года, имперская армия буквально сметала со своего пути те крепости и города, которые рискнули оказывать ей сопротивление. Арабы в панике покидали насиженные места и устремлялись кто куда, лишь бы подальше от победоносных войск стратега-автократора. В период с 9 апреля по 8 мая 962 года Никифор штурмом овладел крепостями Дулух, Марах и Рабан. Византийцы предали огню и мечу громадную территорию, мстя своему извечному врагу за столетия унижения и поражений, принеся мусульманам все то, что они когда-то принесли в христианские земли. А в первых рядах своих бойцов шел сам доместик схол Востока, полководец за спины подчинённых не прятался, «ведь он возбуждал и поощрял храбрость воинов не только словами, но и примером, всегда с удивительным мужеством сражаясь впереди фаланги, идя навстречу опасности и доблестно отражая ее» (Л. Диакон).
Обращу здесь внимание на такой момент — византийцы фалангами никогда не сражались, этот боевой строй для войск Империи являлся самым настоящим анахронизмом. Просто когда Лев Диакон употребляет его, он старается подражать великим историкам Античности: Полибию, Геродоту и Титу Ливию. Под фалангой византийский историк подразумевает не конкретный боевой порядок времён Александра Великого, а просто войско в боевом строю. Также он называет фалангами и отдельные подразделения, и те войсковые части, которые действуют не в общем строю. Одним словом, это понятие служит у историка обозначением воинского контингента неопределённой численности и трактуется совершенно произвольно.
Что же касается боевых действий на Востоке, то вершиной успеха Никифора стала трёхдневная битва за Алеппо, город пал 23 декабря 962 года. Вот как описал падение этого города французский учёный и археолог, блестящий знаток истории Византии Гюстав Шлюмберже: «Византийские пехотинцы, преследуя по темным и извилистым улицам и лабиринтам базаров сарацинок Алеппо, подсознательно мстили за три века беспрестанных бедствий, три века неслыханных страданий, причиненных несчастным христианским народам Малой Азии и Сирии. В большой мечети разместили конюшню, но сопротивление цитадели все же помешало полностью захватить город; поэтому после убийств и грабежа Никифор Фока увел свои войска на христианские земли».
Как и во времена войны Ираклия с Сасанидами, подтвердилась старая истина: «Взявшие меч, мечом погибнут!» Итог блестящей кампании Фоки в ярких красках подвёл Лев Диакон: «Взяв и разрушив в короткое время более шестидесяти агарянских крепостей, он захватил огромную добычу и увенчал себя такой блистательной победой, какая до него еще никому не доставалась». Именно эта громадная добыча и позволит Никифору, когда он станет базилевсом, резко увеличить в армии число закованных в броню катафрактов и клибанариев, а также получить безоговорочную поддержку провинциальной знати, которая значительно увеличила своё благосостояние за счёт безудержного грабежа принадлежащих арабам территорий. Популярность доместика схол Востока в это время была велика, и трудно сказать, как стали бы дальше развиваться события, если бы на пути в Константинополь триумфатора не застала новость, которая переворачивала всё с ног на голову, — базилевс Роман II покинул этот бренный мир.
Византийская реконкиста стала возможна благодаря тому, что в какой-то момент совпали интересы практически всех сословий — крупной и мелкой провинциальной знати, столичной аристократии и громадного чиновничьего аппарата, имперского правительства и, как это ни покажется парадоксальным, свободной крестьянской общины. В X веке именно крестьяне-стратиоты, ведущие хозяйство, составляли основу военной мощи Империи, недаром Зонара (XVI, 23) отметил, что когда Фока набирал войска, то «обращал серпы в мечи, плуги в копья». Поэтому та популярность, которой Никифор пользовался в армии, делала его популярным и по всей стране. А здесь — смерть базилевса, после которого остались лишь малолетние сыновья да похотливая вдова, о которой ходили слухи, что это именно она отправила мужа на встречу с отцом в райских кущах. Лев Диакон об этом сообщает очень осторожно: «Некоторые передают, что у него от неумеренной верховой езды начались смертельные спазмы, большинство же подозревает, что его опоили ядом, принесенным из женской половины дворца». И всё!
Соблазн захватить власть был слишком велик, но Фоке помешало то, что после окончания кампании на Востоке большая часть его армии была уже распущена по домам. Поэтому прославленный полководец, как ни в чём не бывало, вернулся в столицу и стал принимать заслуженные почести. Власть же в стране по решению патриарха Полиевкта перешла к малолетним сыновьям Романа, Василию и Константину, а также их матери Феофано. Эта особа заслуживает того, чтобы о ней сказать пару недобрых слов. Будучи дочерью простого трактирщика, красавица Феофано (тогда её звали Анастасия) попалась на глаза наследнику престола Роману. Ну а дальше она лихо прибрала к рукам слабовольного любовника и женила на себе, вопреки воле Багрянородного отца Романа. Поговаривали, будто Константин VII отправился на тот свет не без её помощи и что именно Феофано подбила своего слабовольного муженька расправиться с отцом. И вот теперь такая персона оказалась во главе государства, было от чего схватиться за голову не только аристократии и чиновникам, но и простым людям.
А ведь в это время в Константинополе находился любимец армии и парода Никифор, и казалось, что у него есть все шансы беспрепятственно захватить власть. Но не тут-то было! Иосиф Вринга, тот самый, что определял политику империи при Романс II, а также организовал экспедицию на Крит, люто ненавидел Фоку и прикладывал все усилия, чтобы сгубить доместика схол Востока. Впрочем, Никифор платил евнуху той же монетой и начал действовать не наобум, как можно было ожидать от солдафона, а заручившись поддержкой патриарха. Что в итоге и решило дело в пользу полководца. Он был провозглашён стратегом — автократором Азии, став недосягаемым для интриг Вринги. Но борьба за трон ещё только началась.
Весной 963 года стратег-автократор отправился в Малую Азию, к расквартированным гам войскам, и с тал готовить их для нового похода против арабов, решив сокрушить это племя раз и навсегда.
В Константинополе оживился Вринга и начал действовать. Евнух отстранил от занимаемых должностей всех родственников и друзей Никифора, а многих просто изгнал из столицы. Мало того, он написал письмо Иоанну Цимисхию, талантливому и честолюбивому военачальнику, двоюродному брату Фоки, где предлагал ему императорский престол, требуя взамен голову Никифора. Но Цимисхий уважал стратега-автократора как полководца и своего непосредственного начальника, а потому он явился в шатёр кузена и показал письмо евнуха. Родственники столковались быстро, Иоанн предложил Фоке самому взять власть в столице с помощью верных войск, а последний дал на это принципиальное согласие. Решили дождаться, пока соберётся вся армия, а за это время Цимисхий брался привлечь на свою сторону командный состав и подготовить почву для выступления.
Провозглашение нового базилевса произошло в начале июня в Каппадокии, где род Фок обладал огромными земельными владениями. На рассвете командиры обступили шатёр полководца и «провозгласили его самодержцем и всемогущим василевсом ромеев, пожелав ему править долгие годы». Лев Диакон не без ехидства отметил одну из причин того, почему войска столь единодушно поддержали своего военачальника: «Казалось ужасной обидой, что безродный скопец с малолетними детьми помыкает, как ему заблагорассудится, воинственными мужами».
Понятно, что сначала, согласно классике жанра, Никифор, отказываясь от престола, ссылался на разные причины и даже предложил в базилевсы Цимисхия. Но потом ему это надоело и с чисто солдатской прямотой, «мало заботясь о страшных клятвах, которыми он связал себя перед патриархом Полиевктом и синклитом, принял власть и надел красную обувь — высший знак царственного достоинства».
Въезд Никифора Фоки а Константинополь в 963 г. (из хроники Иоанна Скилицы)
И напрасно метался, словно загнанный зверь, Вринга, пытаясь организовать сопротивление, — слух о том, что восточная армия идёт на город, породил среди населения панику. Евнух попытался опереться на войска балканских фем и стал стягивать их в Константинополь, но тут уже возмутился народ, на улицах и площадях столицы разыгралось настоящее сражение. В решающий момент на сторону Фоки перешёл побочный сын императора Романа I Лакапина Василий (правда, тоже евнух, потому и без претензий на диадему базилевсов), который люто ненавидел Врингу. Вооружив 3000 своих людей, он напал на дома Вринги и его приверженцев, а логом атаковал гавань и захватил огненосные дромоны. Флот был отправлен в распоряжение новоиспечённого базилевса, и Никифор, погрузив на него войска, высадился на окраине столицы.
Это был полный крах всей политики Вринги, и, стараясь уже спасти только свою жизнь, евнух бросил всё и вся, укрывшись в храме. А в это время через Золотые ворога, под восторженный рёв многотысячной толпы, в столицу на белом коне въезжал новый базилевс. Было 16 августа 963 года. В этот же день патриарх Полиевкт увенчал Никифора золотой диадемой и тот стал законным правителем огромной империи, раскинувшейся на двух континентах. На троне Византии оказался император-воин, блестящий стратег и тактик, а вот соседям теперь предстояло крепко подумать, как вести себя в отношении Империи дальше и не пришла ли пора пересмотреть своё отношение к этой державе. Но сразу дошло не до всех, а когда дошло, то было уже поздно.
Сначала делили добычу. Иоанн Цимисхий слал доместиком схол Востока, а брат Никифора Лев получил должность, которая была доступна только членам императорских фамилий, — куропалата, то есть начальника дворцовой стражи. Отца своего Варду базилевс почтил высшим титулом кесаря, который даровался только ближайшему родственнику императора, а евнуха Василия, оказавшего ему столь великие услуги в решающий момент, — высшим гражданским чином проэдра. Женившись на Феофано, Никифор узаконил свои права на престол, а заодно сохранил таким образом права на трон малолетних Василия и Константина, сыновей Романа II. Формально Македонская династия осталась у власти, и существующий официальный порядок вещей не был нарушен.
Всю зиму император провёл в столице, разбирая накопившиеся дела и развлекая народ различными зрелищами. Одновременно Никифор занялся тем, что стал лично обучать своих телохранителей: «Всех поступивших в его подчинение стражей и телохранителей он ежедневно самым усиленным образом наставлял в военном искусстве, учил их умело сгибать лук, отводить стрелу к груди, метко поражать цель, ловко размахивать и вращать во все стороны копьем, уверенным движением вращать в воздухе меч, легко вскакивать на коня. Никифор стремился к тому, чтобы во время сражений враги не могли превзойти его телохранителей, — ведь им первым надлежало встретить опасность и выстроиться в боевой порядок» (Л. Диакон). Старый вояка был верен своим принципам, не давал покоя ни себе, ни другим, всё старался показать и донести до подчинённых лично, справедливо полагая, что лучше его это не сделает никто. Что же касается его дальнейших планов, то они были грандиозны, потому что Никифор решил продолжить победоносное наступление на Восток и навсегда избавить Византию от арабской угрозы.
В июле 964 года базилевс Никифор выступил в поход против арабов. Скорее всего, именно в это время он и написал письмо багдадскому халифу, текст которого приводи! в своей работе П. Веймар: «Антиохия недалеко от меня; скоро я дойду до нес с моими доблестными воинами, так лее как я достигну Дамаска, владения моих предков, и своей печатью верну им господство над ним! О вы, живущие в песчаных пустынях, горе вам! Возвращайтесь в Аравию, вашу настоящую родину. Скоро своим мечом я поражу силы Египта, и его сокровища пополнят мою добычу… Горе вам, жители Харрана! Вот войска греков, которые, словно гроза, обрушатся на вас. То же постигнет и жителей Низиба, Мосула и лсителей Длсазиры, что принадлежит моим предкам и всему нашему античному государству. Бегите, жители Багдада, спешите скрыться и горе вам, ибо вашей ослабевшей империи осталось недолго жить».
Сказано было очень сильно, но базилевс не бросал слова на ветер, он просто чувствовал за собой такую мощь, которой в данный момент на Востоке никто и ничто противостоять не могло. Однако неожиданно для всех поход начался с неудачи: армия Никифора вторглась в Киликию и взяла в осаду город Тарс, но овладеть им так и не смогла. На то были свои причины: каменные стены Тарса оказались достаточно высоки и двойным кольцом окружали город, но главное было то, что и гарнизон, и горожане ждали византийское вторжение и тщательно к нему подготовились. В город свезли громадное количество продовольствия, были созданы большие запасы оружия и метательных снарядов, и когда Никифор привёл свою армию под его стены, то он застал практически неприступную крепость, готовую сражаться до конца. Византийцы окружили Тарс, но защитники постоянно тревожили их вылазками, удачно используя заросшие лесом окрестности, совершали нападения из засад на дозорные отряды ромеев, и Фока, видя, что его войска несут потери, а успеха не предвидится, решил снять осаду. Он прекрасно понимал, что снижение темпов наступления смерти подобно, и потому изменил направление атаки.
Стремительным броском его войска овладели городами Аданой и Аиазарбом (Кесарией), а также захватили более 20 крепостей в регионе. У города Мопсуэстии (современный Мисис) ромеи натолкнулись на отчаянное сопротивление врага. Но базилевс лично облазил и исследовал прилегающую к крепостным стенам местность и в итоге распорядился вести подкоп к двум башням, которые находились недалеко от реки. Византийцы работали не покладая рук, им удалось подрыть те самые башни и участок стены между ними. А чтобы мусульмане не отследили ведущихся работ, землю сбрасывали в реку. Подперев подкоп брёвнами, и натаскав гуда хворосту, ромеи разошлись по позициям и приготовились к штурму. А на рассвете, под рёв боевых труб армия Империи пошла на приступ Мопсуэстии, а в первом ряду бойцов, сверкая золотом доспехов, шёл в атаку сам Никифор. Дождь стрел хлестнул со стен по рядам атакующих, сарацины поджигали стрелы и посылали их в густые ряды ромейского войска, швыряли сверху камни и брёвна. Но уже ярко пылали подпорки в подкопе, и, когда они прогорели, огромный участок стены с башнями и десятками защитников с грохотом обрушился вниз, подняв тучи пыли. Боевой клич, подобный грому, прокатился по рядам византийцев, и тысячи солдат ринулись через гигантскую брешь в город, всё сметая со своего пути.
Мопсуэстия пала. Тех арабов, которые уцелели в этой резне, базилевс продал в рабство, сам же город грабить запретил, потому что хотел сделать его своим опорным пунктом для продолжения кампании на Востоке. Приближалась зима, и Фока решил покинуть Киликию, а главную армию вести на зимние квартиры в Каппадокию. Распустив часть войск по домам, император с остальными зазимовал в провинции, как обычно занимаясь тем, что было ему больше всего по душе и что он умел делать лучше всего, — обучать войска. Для него кампания 964 года закончилась, боевые действия против арабов продолжил Цимисхий, которому было пожаловано звание дуки.
Муштруя и гоняя войска в преддверии нового похода, Никифор никак не мог забыть о той досадной неудаче, которая постигла его под стенами Тарса. И дело даже не в том, что под его стенами он потерпел неудачу как полководец, а в том, что этот город имел ключевое значение для дальнейшей борьбы с арабами. Обладая им, можно было уже атаковать величайший город в регионе — Антиохию, двигаться в Ливан, а оттуда открывалась прямая дорога на Иерусалим. Судя по всему, лавры освободителя Иерусалима Ираклия не давали Фоке покоя, и потому всю зиму он тренировал и обучал находившиеся под его командованием войска. А как только грянула весна 965 года, армия Империи начала марш на Киликию, имея конечной целью Тарс. В городе византийцев ждали и подготовились к их встрече ещё лучше, чем в прошлом году, затащив на стены множество метательных машин. Но и базилевс учёл свой предыдущий опыт, а план осады, судя по всему, обдумал ещё зимой. Византийские колонны миновали Киликийские ворота и лавиной покатились по равнине в сторону Тарса, громя и сжигая всё на своём пути. Сохранилось интересное сообщение Льва Диакона о том, какие мероприятия осуществил Фока после того, как его армия разбила лагерь и взяла Тарс в осаду. «Он приказал вырвать цветы и срубить деревья, которыми обильно поросли поля и луга, чтобы сражение происходило на открытом месте и чтобы варвары не имели возможности, устраивая в лесистых местах засады, внезапно нападать на ромейское войско. Вся округа лишилась своей природной красы: она была раньше плодородна, богата пастбищами и украшена разнообразными растениями, плоды которых давали различные соки». Красота красотой, но теперь враг лишился одного из главных своих козырей, который очень удачно разыграл в прошлом году, совершая нападения из засад на отряды ромеев.
Однако командиры гарнизона Тарса явно переоценили свои силы и недооценили врага, прошлогодняя победа всё ещё кружила им голову. Они решили выйти за городские стены, чтобы дать христианам сражение в чистом поле. О лучшем подарке Никифор просто и не мечтал. Мудрить базилевс не стал, а использовал классическое построение: в центре пехота, закованная в броню кавалерия на флангах, мобильные войска из пращников и стрелков расположились за линией тяжёлой пехоты. Сам император принял командование над правым флангом, его кузен Цимисхий возглавил левый, и по сигналу полководца армия Империи устремилась в атаку. Арабы не выдержали бешеного натиска ромеев, сломали строй и обратились в бегство. Их гнали до самых городских стен, однако ворваться в город на плечах разгромленного врага не удалось.
Базилевс решил взять город в тесную осаду, предоставив голоду добить уцелевших защитников. Город заблокировали плотно. А поскольку в Тарс под защиту стен сбежалось всё окрестное население, то, невзирая на солидные запасы продовольствия, через какое-то время голод стал реальностью. Лев Диакон является прекрасным мастером слова, и та картина бедствий осаждённых, которую он нарисовал, оставляет сильнейшее впечатление. «Пока голод еще не истощил до конца тарсийцев, они оборонялись, бросая с башен копья в ромеев; когда же голод изнурил их жалким образом, когда недостаток пищи ослабил их тела, гнетущая печаль охватила город, и жители, покрытые смертной бледностью, ничем не отличавшиеся от призрачных теней, впали в ужасное отчаяние. Ведь бедствие, причиняемое голодом, наиболее губительно и достойно сожаления; тело теряет свою стройность, холод гасит его теплоту, кожа превращается в некое подобие паутины, обтягивающей кости, и постепенно приближается смерть».
Никаких шансов на помощь со стороны у осаждённых не было, их силы иссякли, и потому не было у них другою выбора, как вступить с базилевсом в переговоры. Никифор поставил жёсткие условия: город должны покинуть все жители, а из имущества им дозволялось унести лишь одежду. Но выбора у сарацин не было, и они приняли условия победителя. 16 августа 965 года Тарс распахнул ворота перед войсками Империи, а ключи от города принял Лев Фока. Никифор тоже сдержал данное слово и отпустил всех воинов и жителей, мало того, базилевс приставил к ним охрану, которая и проводила беглецов до предместий Антиохии.
Успех был полный. Тарс и прилегающие к нему земли были объявлены фемой, а у Византии появился великолепный плацдарм для атаки на величайший город Ближнего Востока — Антиохию. Всё шло к тому, чтобы вновь вернуть эту жемчужину Востока в лоно Империи, поэтому следующим шагом базилевса в борьбе с мусульманами должно было стать взятие Антиохии. Но для этого требовалась значительная подготовка, и Никифор, оставив в Тарсе мощный гарнизон, отправился в Константинополь, чтобы в полной мере насладиться заслуженной славой и продемонстрировать народу колоссальную добычу. Это было время наивысших успехов базилевса, мусульманский Восток сотрясался от железной поступи победоносных войск Никифора Фоки, и казалось, что для великого полководца нет ничего невозможного. Но так только казалось.
Итак, базилевс вернулся в Константинополь триумфатором и был восторженно принят народом. Всю зиму 965–966 годов он только и занимался тем, что развлекал народ разнообразными зрелищами, а сам отдыхал от ратных трудов. Дальнейшие планы у Никифора были поистине грандиозные: он начал подготавливать экспедицию на Сицилию, имея целью очистить остров от арабов и одновременно задумав широкомасштабное наступление на Ближнем Востоке. Фока находился на вершине успеха, казалось, что базилевсу всё по плечу и нет под солнцем такой силы, которая бы смогла противостоять могуществу ромеев, но внезапно всё резко изменилось.
А началось с того, что в Царьград прибыло посольство болгарского царя Петра и стало требовать с базилевса дань, которую Империя им платила со времён царя Симеона. Более неудачного момента для подобного демарша и придумать было трудно — столица чествует императора-победителя, который купается в лучах заслуженной славы, а тут являются болгары и требуют с него дань!
Лев Диакон отмечал, что император «был спокойного нрава и его нелегко было вывести из себя», но, когда во время приёма болгары завели речь о традиционных выплатах, Никифор не выдержал. Разразившись бранью, он приказал отхлестать послов по щекам и выкинуть их вон из дворца, а царю Болгарии передать от него лично несколько слов. «Идите к своему вождю, покрытому шкурами и грызущему сырую кожу, и передайте ему: великий и могучий государь ромеев в скором времени придет в твою страну и сполна отдаст тебе дань, чтобы ты, трижды раб от рождения, научился именовать повелителей ромеев своими господами, а не требовал с них податей, как с невольников».
В этих словах базилевс вкратце изложил свою программу на взаимоотношения с северным соседом на ближайшее будущее, и надо сказать, что царю Петру она не сулила ничего хорошего. Пока его спасало только то, что Никифор усиленно готовился к войне с арабами и ему было не до Болгарии. Ну а как разгромит император неверных — и что тогда? Думать об этом не хотелось, и правитель Болгарии, выслушав послание от императора, захандрил, погрузился в длительную депрессию, махнув на всё рукой — Бог даст, обойдётся. Однако не обошлось.
В июне 967 года базилевс отправился в инспекционную поездку вдоль болгарских границ, осматривая расположенные там города и проверяя боеготовность войск. Одновременно Никифор решил, что настала пора покончить с венгерскими набегами, и отправил болгарскому царю письмо с требованием, чтобы он воспрепятствовал венгерской коннице переправляться через Дунай и вторгаться на территорию Империи. Ведь начиная с 30-х годов венгры регулярно совершали набеги на Византию, иногда доходя до Константинополя, а в 961 году ими был предпринят ещё один большой поход на земли Империи. Правда, закончился он полной катастрофой, поскольку, как мы помним, брат Никифора Лев атаковал из засады венгерское войско и разгромил его наголову. Но базилевса тревожил не сам факт угрозы со стороны венгров, а то, что при попустительстве болгарского правительства они беспрепятственно форсируют Дунай и проходят по землям царя Петра. В подобных действиях Фока узрел сговор против Византии и решил отреагировать на него. В том, что при желании болгары могли бы положить конец этим рейдам, император не сомневался, поскольку их войска сохраняли хорошую боеспособность, в них еще были живы боевые традиции царя Симеона, а аристократия этой страны всегда была не прочь позвенеть мечами и обогатиться за вражеский счёт. Потому и решил погрозить Никифор своему соседу.
Но царь Болгарии предупреждению не внял, «не подчинился и под разными предлогами уклонялся от исполнения этого» (Иоанн Скилица). Очевидно, что Пётр был прекрасно осведомлён о том, что армия Никифора уже начала выдвижение в Малую Азию. Несомненно, определённые надежды ему внушало и то, что в этот момент резко осложнились отношения между Империей и Русью. Была большая вероятность того, что в Крыму и Северном Причерноморье между ними могут начаться боевые действия. Но царь опять просчитался.
Дело в том, что и Никифор понимал всю сложность ситуации, в которой оказался. В канун грандиозного наступления на Востоке и высадки на Сицилии вооружённый конфликт с набирающей всё большую мощь Русью ему был совершенно не нужен. Его надо было предотвратить любой ценой, и, поразмышляв, базилевс нашёл, как ему тогда казалось, идеальное решение, поскольку оно обещало минимум затрат и очень большие выгоды. Но об этом поговорим чуть позже, а пока рассмотрим ту ситуацию, которая к этому моменту сложилась внутри Империи.
Постоянные войны, которые вёл Никифор на Востоке, вызывали недовольство у населения. На Пасху в Константинополе происходили сильные волнения, причём разгневанные горожане крепко побили тогда эпарха столицы Сисинния. А 31 марта 967 года разразилась катастрофа, которая привела к довольно печальным последствиям для базилевса.
Началось вроде бы с пустяка. Фока решил поразвлекать народ зрелищами на арене, а заодно и показать им потешный бой двух вооружённых отрядов солдат — пусть столица увидит, на что способны воины Империи! Но случилось то, чего никто предвидеть не мог: едва бойцы вышли на арену и выхватили мечи, как кто-то пустил слух, что сейчас они будут не развлекать народ, а но приказу императора резать беззащитных жителей столицы. Толпа вскочила с мест и бросилась к выходу, давя и сбивая с ног тех горожан, кто оказался у неё на пути. «Вследствие давки и беспорядочного бегства немало их погибло, многие были жалким образом растоптаны и задушены» (Л. Диакон). Понять, отчего народ так легко поддался панике, можно — дело в том, что, когда император Юстиниан подавлял в Константинополе восстание «Ника», самая страшная бойня произошла именно на ипподроме, где наёмники базилевса вырезали около 30 000 человек В столице всегда об этом помнили, а потому блеск обнажённых на арене мечей поверг толпу в панику, которая сразу же обвинила в случившемся базилевса. Недаром Диакон отметил в своём труде, что именно с этого момента началась вражда населения Константинополя с императором и что в дальнейшем ситуация продолжала усугубляться.
Но если бы дело было только в одном Никифоре! Будучи исключительно честным и неприхотливым человеком, Фока начал налагать свою тяжёлую руку на церковные богатства, резонно полагая, что служителям Бога они пи к чему и что аскетизм есть верный путь к святости. Этим он возбудил против себя ненависть церковников, которым ну очень не хотелось расставаться со своим добром. Дальше — больше. Базилевс начал бороться с коррупцией и взяточничеством, чем озлобил армию чиновников и аристократов, многие из которых попали под удар его крепкой десницы. Однако, карая мздоимцев и казнокрадов, Никифор сквозь пальцы смотрел на проделки своих родственников, которые беззастенчиво наживались на народных бедах. Дело в том, что на постоянные войны на Востоке требовались большие деньги, запускать руку в государственную казну император не хотел, а потому и тряс церковников, увеличивал налоги. В итоге решил поднять и цены на хлеб. «Ведь и василевс, утверждая, что ему необходимы большие средства на военные нужды, безжалостно разорял своих подданных и выдумывал новые неслыханные налоги» (Л. Диакон). О том же свидетельствует и Ибн-Хаукаль, отмечая факт того, что именно налоговая политика Фоки была причиной того, «почему христиане его ненавидели, проклинали его царствование, гневались на его продолжительность и боялись повторения им походов на земли мусульманские».
Всё это и так вызвало резкий рост недовольства, а тут ещё в 968 году грянула засуха, в стране наступил голод. Вот тут-то и явил себя во всей красе Лев Фока, брат базилевса, победитель венгров и Сейф-ад-Даула, который, но меткому замечанию Льва Диакона, «сменил мужество воина на корыстолюбие горожанина». Пользуясь своим привилегированным положением, Фока-младший занялся спекуляциями хлебом, которые достигли такого размаха, что послужили причиной народных возмущений. И что было самым плохим, имя императора напрямую связывали с деятельностью его брата, говоря о том, что он не только его покрывает, но и сам участвует в этих махинациях.
Вскоре после давки на ипподроме в городе произошло столкновение между армянскими наёмниками базилевса, которые служили в гарнизоне столицы, и родственниками погибших в давке людей.
Дело дошло до крови, но горожан в итоге удалось разогнать. Когда вечером Никифор проезжал по улицам столицы, горожане открыто его оскорбляли и поносили, а одна женщина с дочерью стала швырять в императора камни. Естественно, что их тут же схватили и на следующий день сожгли, но положения дела это не меняло, и ситуация обострялась с каждым днём. Лев Диакон был очевидцем этих событий, и тем ценнее для нас его наблюдения: «Я видел, как василевс Никифор шагом проезжал на коне по городу, невозмутимо снося жестокие оскорбления и соблюдая присутствие духа, как будто не происходит ничего необычайного. Меня удивляло спокойствие этого человека, сохранившего бесстрашие и благородство при самых ужасных обстоятельствах. Впрочем, с наступлением ночи мятеж прекратился». Тем не менее, чувствуя, что его положение пошатнулось, Фока велел выстроить вокруг своего дворца высокую стену, за которой наделся переждать смутные времена.
Но беда не приходит одна: посланные на Сицилию армия и флот были наголову разгромлены арабами, а византийский полководец патрикий Никита оказался в плену. Затем в Малой Азии случилось мощнейшее землетрясение, разрушившее многие города, а потом хлынул такой силы ливень, что многие византийцы впали в панику, приняв егоза новый Всемирный потоп. Но грозные знамения продолжались, и обещали они многочисленные беды земле ромейской, огонь, меч и кровь. «В двадцать второй день декабря, в четвертом часу дня, при спокойной погоде тьма покрыла землю, и на небе выступили во всем блеске звезды. И виден был лишенный блеска и сияния диск солнца — только край его слабо светился, как бы окруженный узкой лентой. Постепенно солнце выдвинулось из-за луны, которая, как было видно, заслоняла солнце, став перпендикулярно к нему, и снова распростерло свои лучи, наполняя светом землю. Устрашенные этим новым и необычным зрелищем, люди, как подобает, обратились с мольбами к Богу» (Л. Диакон). Это произошло 22 декабря 968 года, в тот момент, когда положение Никифора Фоки на троне стало более чем шатким.
В Империи назревала смута.
КАЛОКИР В КИЕВЕ
Тогда Никифор почтил достоинством патрикия Калокира, сына херсонского протевона, и отправил его к правителю России Свендославу, чтобы обещаниями даров и немалых почестей склонить его к нападению на болгар.
После того как Хазарский каганат перестал играть какую-либо значимую роль в международной политике, а Святослав водрузил свой победоносный стяг над стенами Тмутаракани, неожиданно и резко осложнились отношения двух ведущих держав региона — Киевской Руси и Византийской империи. Причин тому было несколько. Одной из них было то, что теперь владения Святослава подошли вплотную к владениям Империи в Крыму и под угрозой оказался Херсонес Таврический.
Дело в том, что византийский историк Лев Диакон в числе земель, которые принадлежали как князю Игорю, так и его сыну, несколько раз указал Боспор Киммерийский — район около современной Керчи. Рассказывая о бегстве Игоря после разгрома в 941 году, он указал, что князь «к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды». Во время переговоров со Святославом базилевс Иоанн Цимисхий будет требовать, чтобы тот «удалился в свои области и к Киммерийскому Боспору». А планируя кампанию в Болгарии, император поставит перед своим флотом задачу заблокировать устье Дуная, «чтобы скифы не могли уплыть на родину и на Киммерийский Боспор». Все эти оговорки явно неспроста. А допустить, что Лев Диакон не понимал, о чём идет речь, возможным не представляется, поскольку историк очень хорошо знал то, о чём сообщал читателям. Не раз и не два он отметил факт принадлежности Боспора Киммерийского киевским князьям, а потому возникает предположение, что либо поселения русов, либо их форпосты там могли быть. Впрочем, каких-либо археологических свидетельств, что говорили бы о присутствии в Крыму русов до конца X века, обнаружить не удалось, и, скорее всего, это были действительно небольшие поселения, которые для Херсонеса не представляли никакой угрозы. Но всё изменилось, когда дружины Святослава заняли Тмутаракань.
Теперь в любой момент оттуда могли выплеснуться русские рати и вторгнуться во владения Империи. Это облегчалось тем, что оба берега пролива оказывались в руках Святослава со всеми вытекающими отсюда последствиями. И потому нет ничего удивительного в том, что практически сразу же после завершения похода на Восток разразилась война между Русью и Византией. Правда, была она скоротечна и каких-либо серьёзных последствий не имела. Источником, который прямо указывает на то, что дело между двумя государствами дошло до войны, является Яхья Антиохийский (975—1066), врач и историк, живший в византийском городе Антиохия. Так вот, рассказывая о походе Никифора Фоки против Болгарии, он конкретно указывает на то, что базилевс «заключил мир с русами — а были они в войне с ним — и условился с ними воевать болгар и напасть на них». Мир заключается только в одном случае — если до этого шли боевые действия, а потому иного толкования у этого сообщения быть не может.
Ещё одним документом, который косвенно подтверждает сообщение историка из Антиохии, является «Записка греческого топарха», анонимный документ, который датируют началом XI века. По мнению учёных, автором данного документа был топарх — правитель отдалённой области, который правил там от имени Империи. Однако зависимость эта была чисто номинальной. Ведь недаром, когда ситуация в подвластных ему землях стала критической, топарх предложил представителям знати перейти под прямое покровительство Византии. Однако местная элита с ним не согласилась и предпочла базилевсу другого правителя — «царствующего к северу от Дуная, сильного многочисленным войском и гордого боевою силою». Из всех правителей, кто подходит под это описание, наиболее очевидной является лишь одна фигура — киевского князя Святослава, который после похода на Восток находился на вершине могущества.
История конфликта такова. Из текста записки следует, что после того, как окончились боевые действия, а сам князь ушёл в Киев, оставив на занятых территориях гарнизоны, отряд русов проводил карательную экспедицию на подчиненных землях. Проводил её против новых подданных Святослава, и надо сказать, что проводил её довольно жёстко, о чём та же «Записка» и свидетельствует. «Ведь погибла прежняя их беспристрастность и справедливость: ранее почитавшие более всего трофеи, они воздвигли величайшее, и города и народы добровольно присоединились к ним. Теперь же, напротив, возникла у них несправедливость и неумеренность по отношению к подданным, они решили обратить в рабство и уничтожить подвластные им города, вместо того чтобы заботиться о них и с пользой управлять ими».
Подтверждением тому, что часть местных жителей действительно перешла в подданство Святослава и русов, служит сообщение Ибн-Хаукаля о том, что «с ними заключили договор и они были бы покорны им, русам». В итоге после боевых действий на подчинённых им территориях русы вторглись в земли, которые находились под влиянием Византии и подчинялись непосредственно топарху. О том, что произошло после, поведал сам правитель области: «Ведь сначала тогда мы решили воевать с варварами или, если нужно, рассказать правду, боясь, чтобы не оказаться уничтоженными ими раньше, мы отступили и постановили противопоставить им силу, так как они грабили всех подряд и убивали самым бесчеловечным образом… Но война началась прямо, когда зима была готова наступить, так как солнце находилось недалеко от зимнего… Итак, варвары, снарядившись достаточным войском, ворвались в нашу землю как конницей, так вместе с пешим войском, думая завоевать нас с первого натиска из-за слабости городских стен и нашей робости».
Как видим, разгром и грабёж зависимых от Империи территорий шёл полным ходом, а потому у топарха не осталось иного выбора, как оказать захватчикам вооружённое сопротивление. Произошло столкновение, и топарх, имея лишь 100 всадников и 300 стрелков с пращниками, нанёс врагам поражение. Русы покинули его область. Но, понимая, что расплата может последовать в любой момент, правитель отправился на встречу с «царствующим к северу от Дуная», надеясь решить конфликт мирным путём. Что ему и удалось — признав протекторат могучего северного соседа, топарх решил все вопросы, которые касались безопасности его области.
Таким образом, мы видим, что в свете тех сведений, которые сообщают и Яхья Антиохийский, и «Записка греческого топарха», в Крыму и Северном Причерноморье произошёл вооружённый конфликт между Византией и Русью. Причём произошел он уже после того, как Святослав, согласно летописным известиям, ушёл из Тмутаракани в Киев, куда к нему и ездил топарх. По мнению академика А. Н. Сахарова, эти события имели место зимой 965–966 или 966–967 годов, что в общем-то укладывается в общую канву последующих событий. Но для нас главным является тот факт, что именно с этого момента правительство Империи столкнулось с проблемой натиска русов на её владения в Крыму и Северном Причерноморье. И последующие шаги византийцев были продиктованы именно этим фактором.
Период между окончанием Восточного похода Святослава и его походом в Дунайскую Волг арию в 967 году оказался очень насыщен событиями, которые имели решающее значение для дальнейшей судьбы Руси. Именно в это время перед Святославом встал вопрос громадной важности, который определял дальнейший путь развития страны, — либо продолжить укрепление своих позиций на Востоке, нанести удар по Волжской Болгарии и поступить с ней так, как с Хазарским каганатом, либо оставить всё как есть и, отложив устроение восточных дел «на потом», перенести центр внешнеполитических усилий на юго-запад, к Дунаю.
В том, что дружины Святослава рано или поздно появились бы на Дунае, сомневаться не приходится, этот регион всегда входил в сферу интересов киевских князей; другое дело, когда это могло произойти. Правда, Святослав не собирался прощать болгарам той поддержки, которую они оказали Хазарскому каганату во время войны с Русью, и готовился покарать их немедленно. Но, с другой стороны, всё говорило в пользу того, что прежде надо решить дела на Востоке и лишь потом обращать внимание в противоположную сторону. Во-первых, подобный подход не приводил к конфронтации с Византией, а во-вторых, был шанс реально закрепить многие из захваченных территорий, которые в дальнейшем довольно быстро были утеряны.
Но Святослав мыслил иначе и практически сразу же после возвращения в Киев выступил в поход на Дунай, однако именно в этот момент и разыгрались события, которые поколебали его уверенность в своей правоте. Вот что о них сообщает В. Н. Татищев: «6474 (966). Вятичи, усмотрев, что Святослав потел с воинством к Дунаю, снова отделились и дани ему не дали. Он же, пойдя на них, победил и дань прежнюю положил». О втором походе Святослава в землю вятичей сообщают все летописи без исключения, а в свете известия Татищева общая картина становится довольно ясной. Князю было о чем подумать, когда он осознал всю непрочность своих успехов. Святослав воочию увидел, что может произойти со всеми его приобретениями на Востоке, понял, как легко можно утратить то, что завоевано мечом и кровью русов. Это сильно охладило его пыл в отношении Дунайской Болгарии, и как знать, в каком направлении стали бы развиваться события, если бы в Киеве не появилось посольство базилевса Никифора.
Очень распространённым является мнение о том, что Никифор Фока послал посольство в Киев, имея единственную цель — натравить Русь на Болгарию и чужими руками расправиться с извечным врагом. В принципе, именно такой вывод можно сделать из сообщения Льва Диакона, где историк рассуждает о причинах похода Святослава в Болгарию: «Затем, возведя в достоинство патрикия Калокира, мужа пылкого нрава и во всех отношениях горячего, он отправил его к тавроскифам, которых в просторечии обычно называют росами, с приказанием распределить между ними врученное ему золото, количеством около пятнадцати кентинариев, и привести их в Мисию с тем, чтобы они захватили эту страну».
Но это византийский источник. Однако и в русских летописях есть похожая информация. «Книга степенная царского родословия» прямо говорит о том, что «приведе бо его на Болгаръ царь Никифор Фока, мстя свою обиду».
На первый взгляд всё как будто бы так и есть, но это только на первый взгляд. Если держать в уме конфликт между Русью и Византией в Крыму и Северном Причерноморье, а также внимательно присмотреться к личности посла Калокира, то мы увидим совершенно другую картину.
Византийский историк Иоанн Скилица конкретно указывает на то, кто такой был Калокир — сын наместника Херсонеса, который не имел даже достоинства патрикия и получил его лишь накануне своей миссии в Киев. А потому возникает закономерный вопрос: у базилевса что, не нашлось более знатных, опытных и достойных людей, которым можно было бы поручить выполнение столь щекотливого поручения? Так нет, именно Калокир, человек из самого что ни наесть захолустья, которое находится на самой окраине Империи. Однако если вспомнить те недоразумения в Крыму, которые возникли между Русью и Византией, то всё становится понятным и объяснимым. Главной целью Никифора было отвлечь внимание Святослава от византийских владений в Крыму и от Херсонеса в частности. Вот из этого и вытекало вторжение русов в Болгарию. Ну а кто лучше Калокира, человека, который отлично знал все нюансы и особенности взаимоотношений между русами и Империей в регионе, мог этот вопрос разрешить? Потому и пал выбор на сына наместника Херсонеса, потому и получил он сан патрикия — главное, чтобы Святослав не отправился в Крым, пусть уж лучше идёт на Дунай, всё равно рано или поздно там объявится. Лучше сразу взять события под контроль и извлечь из них максимальную выгоду, чем пустить всё на самотёк, предоставив право ключевых решений другим.
Примерно так мог рассуждать базилевс, когда просчитывал все последствия принятого решения, надеясь отвести угрозу от Херсонеса и направить Святослава на Болгарию. Никифор знал, что если бы не выступление вятичей, то киевский князь был бы уже на Дунае, и какое направление приняло бы развитие событий в тот момент, предположить было трудно. А потому император решил опередить Святослава и предложить ему то, что тот и так собирался сделать, — напасть на Болгарию. Правда, на этот раз в союзе с Византией.
Ради такого дела базилевс решил не поскупиться, 15 кентинариев золотом (это примерно 455 килограммов) было вручено Калокиру только на одни подарки Святославу и его окружению. Основную часть выплат князь должен был получить после того, как нанесёт удар по Болгарии. Мало того, Никифор дал понять, что весьма благосклонно посмотрит на то, что русы закрепятся в низовьях Дуная, на территории современной Добруджи. Замысел сам по себе в теории был безупречен, и дело было за малым — как отнесётся к подобному предложению Святослав. Хотя в положительном ответе князя Фока не сомневался, поскольку русы имели зуб на болгар и вряд ли упустили бы шанс свести с ними счёты. Но тем не менее существовал риск того, что князь может отказаться. Своим выступлением вятичи спутали все карты крупным международным игрокам, а потому теперь очень многое зависело от сына наместника Херсонеса.
Калокир явился в Киеве и, можно сказать, превзошёл сам себя. По свидетельству Льва Диакона, он «завязал дружбу с катархонтом тавров, совратил его дарами и очаровал льстивыми речами». И можно было бы поверить в зги байки византийского историка, если бы через отечественные летописные своды красной нитью не проходила информация о том. что Святослав был равнодушен к золоту. В чём в чём, а в сребролюбии неистового воителя, в отличие от его отца, заподозрить невозможно — вся жизнь Святослава служит тому подтверждением. Калокир мог засыпать князя золотом по самый чуб. но не добиться желаемого результата. С другой стороны, сын Игоря к чужому влиянию был невосприимчив, а всегда действовал по собственному усмотрению и сообразно обстоятельствам. Хотя невольно создаётся впечатление, что именно под влиянием Калокира состоялся поход на Дунай и завоевание Болгарии, а не будь этого посольства, всё бы осталось на своих местах. Однако так кажется лишь на первый взгляд.
Действительно, посолу базилевса удалось отвлечь внимание Святослава от Крыма и переключить на Дунайскую Болгарию. Но это ему удалось лишь потому, что поход в тот регион был решён киевским князем задолго до того, как в его столице объявилось посольство Империи. Недаром В Н. Татищев отметил, что «Святослав, как по призыву Никифора, царя греческого, на болгар, так и по своей обиде, что болгары помогали казарам, пошел снова к Дунаю». Правильно, пошёл во второй раз. поскольку в первый раз взбунтовались вятичи и князь повёл свою рать в другую сторону.
И вот здесь как раз можно сделать предположение о том, что после замирения вятичей у Святослава появилась мысль ударить по Волжской Болгарии и добить врага окончательно, занять гарнизонами его города и навек закрепить этот регион за Киевом. Сначала удар по Волжской Болгарии, затем — по Болгарии Дунайской. Ничего фантастического в таком проекте не было, ведь Хазарский каганат был куда более мощным государственным образованием, чем Волжская Болгария, и тем не менее в течение года рухнул под ударами дружин Святослава. Если бы князь-воин обрушил на «серебряных болгар» (так называли болгар волжских) всю мощь своих полков, то можно не сомневаться, что результат был тот же, а большая часть Волги оказалась бы действительно под контролем Киева. И военная и политическая целесообразность диктовали Святославу именно такой шаг, но тем не менее он его не сделал. Почему?
На мой взгляд, князь просто решил воспользоваться тем случаем, который ему неожиданно подвернулся в виде посольства Калокира. Да, поход на Дунай состоится, да, будет нанесён удар по болгарам, которые ответят как за свои старые прегрешения, так и за новые. Но произойдет это лишь после разгрома Болгарии Волжской, а не прямо сейчас. И тут является сын наместника Херсонеса, предлагает громадные суммы денег, заваливает дарами ближнее окружение Святослава, и всего лишь за то, что князь собирался сделать и без византийских подсказок! В другое время Святослав бы посмеялся над таким поворотом событий, но была во всём этом одна вещь, которая заставила его очень серьёзно посмотреть на возможное развитие ситуации. Дело в том, что, будучи человеком проницательным, Святослав увидел уникальную возможность закрепиться в устье Дуная и на Балканах не вопреки Византии, а при её активном содействии. Князь понимал, что никогда и ни при каких обстоятельствах Империя не допустит русов в этот регион, который рассматривала исключительно как сферу собственных интересов. Вполне вероятно, когда он в первый раз повёл свою рать на Дунай, то держал в уме тот факт, что там ему придётся столкнуться не только с болгарами, но и ромеями. А здесь такой случай подворачивается! Нельзя его упускать! Ведь Святослав и его окружение, многочисленная киевская знать и не менее многочисленное купечество, прекрасно понимали, какие заманчивые перспективы откроются перед ними в том случае, если удастся закрепиться на Дунае.
И перед киевским князем встал выбор, от которого зависела не только его судьба, но и судьба всей державы, — куда вест и свои дружины, на восток или юго-запад? С одной стороны, поход на Волжскую Бол арию был более логичен и вписывался в обилий ход событий, с другой стороны, поход на Болгарию Дунайскую был продиктован потребностью момента. В итоге князь выбор сделал. Базилевс Никифор сразу начал новое наступление на арабов, а «серебряные болгары» спокойно продолжили восстановление разрушенных русами городов, поскольку новая опасность им уже не грозила.
Вот такая интересная сложилась ситуация. Говорить о том, что именно Калокир оказал решающие влияние на Святослава при принятии решения о походе против Дунайской Болгарии, возможным не представляется — поход этот был предрешён князем задолго до появления византийца в Киеве. Другое дело, что сын наместника Херсонеса сбил князя с толку и тог поспешил объявиться на Дунае, вместо того чтобы появиться на Волге. Намерения Никифора и Святослава полностью совпали, только вот теперь вопрос заключался в том, как долго продлится эта идиллия.
А в том, что рано или поздно она закончится, никто не сомневался.