ПОЗАДИ РЕКА ДУНАЙ»
ЗАВОЕВАНИЕ
Святослав, как по призыву Никифора, царя греческого, на болгар, так и по своей обиде, что болгары помогали казарам, пошел снова к Дунаю. И сошлись у Днестра, где болгары, казары, косоги и ясы в великой силе Святослава ожидали, не желая через Днестр пустить.
Иде Святослав на Дунай на Болгары. И бившемся обоим, одоле Святослав Болгаром, и взя городов 80 по Дунаю, и селе княжа ту в Переяславци, и емля дань на Грецсх.
Князь Святослав вел рать на Болгарию. Конные дружины шли сушей, а пешие полки на ладьях спустились до устья Днепра, вышли в морс и двинулись вдоль берега к дельте Дуная. В Киеве оставалась его мать, трое сыновей, воеводы и княжьи мужи, на плечи которых ложилась вся ответственность за спокойствие как внутри страны, так и на сё рубежах. Покидая надолго Киев, Святослав учитывал и то, что в его отсутствие на город могут напасть печенеги — больше просто некому. Проблема была в том, что если с некоторыми из печенежских родов у князя был мир, то это не значит, что другие роды не могли напасть на Русь. Этот факт отметил и В. П. Татищев, когда говорил о печенегах, что «неудобно было их, из-за множества владетелей их, миром успокоить». Поэтому часть войск осталась в распоряжении Ольги и сё воевод, чтобы в случае опасности прикрыть столицу. И ничего в этом нереального нет, поскольку Святослав прекрасно знал повадки печенегов, которые запросто могут вторгнуться на Русь, если увидят, что страна беззащитна. С другой стороны, необходимо было следить за тем, чтобы некоторым славянским землям не вздумалось выйти из-под руки Киева — пример вятичей был у князя перед глазами. И действительно, поверить в го, что такой опытный военачальник, как Святослав, оставил свою землю без защиты, возможным не представляется, ведь всего год назад он уже выступил на Болгарию, и в этот момент в тылу полыхнуло! А поскольку война на Дунас предстояла серьёзная и предсказать, когда она закончится, было трудно, то потому и должен был князь оставить на Руси достаточно ратников, чтобы гарантировать покой в стране и на границах.
Русский конный воин. X–XI века.
Худ. Висковатов А. В.
Теперь о численности тех войск, которые князь вёл на Дунай, поскольку вопрос этот является одним из самых главных и до сих пор вызывает немало споров. Наиболее полная информация об этом содержится у Льва Диакона, который указывает, что Святослав «поднял на войну все молодое поколение тавров. Набрав, таким образом, войско, состоявшее, кроме обоза, из шестидесяти тысяч цветущих здоровьем мужей». Как видим, приведена конкретная цифра, и, на мой взгляд, нет оснований сомневаться в её правдивости. Дело в том, что византийские историки очень любят заниматься преувеличениями и обычно предпочитаю! исчислять силы ромеев, а уж тем более их врагов в несколько сот тысяч человек. Наглядным примером подобного подхода к делу служит труд Иоанна Скилицы, в котором историк, говоря о численности войск Святослава в последний год войны, заявляет про русов, что «насчитывалось их триста тридцать тысяч». А здесь мы этого не наблюдаем, к тому же Лев Диакон специально оговаривается, что Святослав «поднял на войну все молодое поколение тавров».
В том, что князь вёл на Дунай войско, собранное со всей Руси, тоже сомневаться не приходится, ведь сумел же его отец Игорь для набега на Византию в 941 году собрать около 40 000 бойцов! Опять же, когда Святослав заключит с Империей мир и будет уводить свою потрёпанную рать домой, его армия после нескольких лет боёв будет насчитывать ни много ни мало, а 10 000 бойцов. С учётом всех тяжелейших потерь, которые понесло русское воинство, подобная информация представляется вполне достоверной.
Что же касается того, каким путём Святослав вёл такую орду к Дунаю, то снова обращу внимание на тот факт, что князь-воин очень любил разделять войско и атаковать врага с разных сторон. И знаете, кого он напоминал такой манерой ведения боя? Легендарного македонского царя! Вот уж кто постоянно использовал этот приём и, разделяя свою армию на несколько частей, действовал сразу на нескольких оперативных направлениях. Но вряд ли киевский князь что-то знал о тактике Великого Македонца, а потому до всех своих тактических приёмов на поле боя он доходил сам. Отправляя часть войска но суше, а остальную армию по воде, Святослав не делал что-то из ряда вон выходящее, а поступал так, как пос ту пал всегда и как будет поступать впредь.
Однако князь собирался воевать против царя Петра не только собственными силами, он привлёк к войне с ним и венгров, которые являлись соседями Болгарии. С другой стороны, король венгров приходился Святославу тестем, о чем имеются свидетельства В. Н. Татищева. Говоря о киевском князе, историк отмстил, что «Иоаким изъяснил, что он женат был на дочери короля венгерского. Имя ее Нестор объявил Предслава». В этом случае сами боги велели Святославу позвать угров под свои стяги!
О том, на каких условиях венгры согласились оказать военную помощь князю, мы не знаем, возможно, что были наняты за деньги, хотя, с другой стороны, им могли просто пообещать долю в добыче. Но здесь мы наблюдаем ещё один интересный момент: Святослав обратился именно к венграм, а не к печенегам, поскольку венгры очень хорошо знали все слабые и сильные стороны военной организации болгар и могли оказать русам существенную помощь в их разгроме. Но, скорее всего, именно участие угров в этом походе и послужило причиной того, что печенеги не встали под стяг Святослава, поскольку с венграми они находились в лютой вражде и сражаться плечом к плечу со своими недругами не собирались.
Ну а что же болгары, как царь Пётр подготовился к обороне страны от приближающегося врага?
А подготовился он к предстоящим боям самым серьёзным образом, поскольку отдавал себе отчёт в том, к каким последствиям может привести поражение в войне с Русью. Армия Болгарии была грозной силой, другое дело, что начался период феодальной раздробленности, страна разваливалась на глазах, а царская власть значительно ослабла. Не все феодалы привели своих людей под знамёна царя Пеара, были и такие, которые выжидали, чем закончится вооружённое противостояние двух правителей. Одни желали поражения своему царю, потому что не поддерживали его провизантийскую политику и следовали заветам великого воителя Симеона. Другие, наоборот, желали ослабления центральной власти в корыстных для себя целях, решив воспользоваться подходящим моментом и увеличить своё благосостояние за счёт других. Одним словом, в саране царили разброд и шатание, а цел ому выступить единым фронтом против Святослава не получилось. И тем не менее царь Пётр сделал всё что мог и собрал довольно значительное войско. Но здесь мы сталкиваемся с очень интересным явлением, поскольку в рядах болгарской армии В. Н. Татищев упоминает хазар, касогов и ясов. А потому возникает закономерный вопрос: откуда они там взялись и были ли вообще?
Действительно, на первый взгляд это утверждение выглядит совершенно безосновательным, поскольку откуда взяться всем перечисленным пародам на болгарской земле? Конечно, если считать, что хазары, касоги и ясы пробирались на Дунай через печенежские степи, то такое сообщение будет выглядеть довольно странным, поскольку печенеги их всех просто бы порубили. Но если предположить, чао в земли царя Петра они попали другим путём, таким, где не было угрозы нарваться на орды степняков, то мы увидим, что ничего странного в том, что хазары очутились в Болгарии, нет. Ведь, как мы помним, именно это государство было единственным, которое оказало поддержку Хазарскому каганату в войне с русами.
А на то место, откуда хазары могли отправиться в дружественную им страну, прямо указывает наличие в одной компании с ними ясов и касогов, жителей Закавказья. И место это — не что иное, как Таматарха (Тмутаракань), откуда морем открывался прямой путь к Дунаю. Можно предположить, что, узнав о падении Саркела, часть воинов из хазарских гарнизонов, в расположенных по Дону крепостях, бросилась на юг. В Таматарху, где находился поставленный каган-беком тудун. Туда же бежали те касоги и ясы, которые не хотели подчиняться Святославу, чьи войска в это время победоносно продвигались по региону. Те, которые были крепко связаны с хазарами и опасались мести как со стороны русов, так и со стороны своих соплеменников.
Таматарха — город торговый, где всегда полно купеческих судов, но помимо этого там должны были быть и военные корабли для охраны побережья со стороны моря. Поэтому в том, что тудун с приближёнными и отрядами как хазарских, так касожских и ясских воинов погрузился на корабли и двинул на запад, нет ничего невероятного. Военный флот и так находился в его распоряжении, а у купцов их суда можно было просто забрать, сила пока была на стороне хазарского наместника. Скорее всего, именно поэтому Таматарху никто и не оборонял, просто некому было.
Ну а что касается царя Петра, то для него лично появление в Болгарии этих опытных бойцов было очень большой удачей — наступали страшные времена и любой преданный воин ценился буквально на вес золота. А то, что беглецы будут преданы царю, было и так понятно: кроме Болгарии, им в данный момент просто больше некуда было податься, и именно царь гарантировал им убежище и защиту в этой стране.
Что же касается самого Петра, то о нём утвердилось мнение как о недалёком и трусливом человеке, который впадал в панику при первых же признаках опасности и тихо продавал свою страну ромеям, опасаясь выступить против них с оружием в руках. На мой взгляд, такой подход не совсем верен. Дело в том, что, когда Империя заключала столь невыгодный для себя мир с Болгарией осенью 927 года, во главе страны стоял не Симеон, а Пётр. Ведь именно он после смерти своего отца, в мае того же года, совершил поход во Фракию и, захватив византийскую крепость Визу, чётко обозначил всю серьёзность своих намерений по отношению к соседу. Все уступки Болгарии были подтверждены Империей именно в правление Петра, а его женитьба на представительнице императорского дома вообще была событием из ряда вон. Никогда раньше византийские принцессы не выходили замуж за правителей соседних государств, и вряд ли бы такое произошло, если бы болгарский царь был тем пустым местом, каким его пытаются изобразить. Просто он проводил политику, которая была полностью противоположна той, которую проводил его отец, но и здесь у Петра были свои резоны — страна была истощена длительными войнами, да и крупные феодалы стали поднимать голову.
С другой стороны, о том, что Пётр не был трусом, свидетельствует тот факт, что он решил не отсиживаться на своей территории и вести войну сугубо оборонительную, а смело выступил навстречу Святославу. В. Н. Татищев конкретно указывает на то, что две армии встретились на Днестре, а не где-то в другом месте: «И сошлись у Днестра, где болгары, казары, косоги и ясы в великой силе Святослава ожидали, не желая через Днестр пустить».
Я никогда не поверю в то, что великий русский историк перепутал Днестр с Дунаем, куда некоторые учёные (например, В. К аргалов) помещают битву Святослава с армией Болгарии. Ведь Татищев не просто указал место, где произошло сражение, он ещё и вкратце описал сам ход боя, который не освещён больше ни в каких отечественных источниках. В русских летописях нигде не указано, что именно на Дунае состоялось решающее сражение. «Пошел Святослав на Дунай на болгар. И бились обе стороны, и одолел Святослав болгар, и взял городов их 80 по Дунаю». Фразы, идентичные этой, кочуют по всем летописным сводам, и из них мы ничего нового не узнаем. Зато видим, что сведений о том, что битва произошла именно на Дунае, нет никаких. Летописец просто отмечает тот факт, что князь пошёл в поход на Дунайскую Болгарию, а не на Болгарию Волжскую, а затем указал, какие земли Святослав завоевал. И всё!
Казалось бы, вопрос решён, но не тут-то было! Совершенно другие данные приводит Лев Диакон, причём усомниться в его правдивости тоже не представляется возможным: «Узнав, что Сфендослав уже подплывает к Истру и готовится к высадке на берег, мисяне собрали и выставили против него фалангу в тридцать тысяч вооруженных мужей». Истр — это древнее название Дуная, и, как видим, решающее сражение византийский историк перемещает сюда. Мало того, он также описывает ход битвы, а заодно указывает численность болгарской армии, и, надо заметить, в данный момент он опять не грешит против истины, называя вполне реальную цифру. И здесь получается противоречие — либо кто-то из историков врёт, либо… Либо было два разных сражения: одно — на Днестре, а другое — на Дунае. Второй вариант для меня является более убедительным, вот из него я и буду исходить, поскольку с подобным противоречием русских и византийских источников мы ещё столкнёмся.
Посмотрим, как могли развиваться события. От Дуная до Днестра по прямой чуть меньше 200 километров. Болгарская армия запросто могла преодолеть это расстояние, и потому вполне понятно желание царя Петра остановить врага на первом серьезном водном рубеже. Встречая русов на дальних подступах к своей земле, правитель Болгарии сохранял за собой свободу маневра, ведь если произойдёт осечка и остановить Святослава не удастся, то тогда можно было постараться задержать врага во время марша от Днестра к Дунаю. А если уж и там не повезёт, то вот тогда и дать князю бой во время переправы через Дунай. Но это планировалось лишь на самый крайний случай и у Петра были все основания полагать, что до этого дело не дойдёт. Болгары были избалованы победами царя Симеона над имперскими войсками, а здесь какие-то русы, пусть даже и сокрушившие Хазарский каганат. Пётр Болгарский не боялся Святослава Киевского, а потому и действовал в соответствующем ключе.
Лев Диакон даёт Святославу блестящую характеристику, которая относится ко времени похода в Болгарию в 967-м, называя его «мужем горячим и дерзким, да к тому же отважным и деятельным». От византийских историков не часто услышишь подобный комплимент в адрес врага, а потому можно сделать вывод о том, что Диакон все-таки старается быть более-менее объективным. Так вот, будучи мужем «отважным и деятельным», киевский князь всегда действовал по обстановке и, узнав о том, что к Днестру подходит армия Болгарии, быстро изменил план кампании. Гонцы полетели во все стороны. К венграм, чтобы шли на соединение с князем, к судовой рати, что плыла морем вдоль берега и должна была теперь завернуть в днестровское устье, а затем двинуться вверх по течению. Болгарские разведчики день и ночь сновали вдоль побережья, отслеживая движение как конных дружин, так и ладейного флота, и, когда рать Святослава соединилась, на противоположном берегу Днестра уже встало болгарское войско.
Несколько дней две армии стояли друг напротив друга, болгары ждали атаки, Святослав, напротив, не спешил, тщательно обдумывая план форсирования реки и дальнейшего наступления. О том, что случилось дальше, нам поведал В. Н. Татищев: «Но Святослав, перехитрив их, обойдя, вверх по Днестру перешел, где ему помощь от венгров приспела. И так дойдя до полков болгарских, после долгого сражения и жестокого боя болгар и казар победил».
В итоге картина вырисовывается следующая. Киевский князь сумел дезинформировать противника и, оставив часть войска в лагере, чтобы держать царя Петра в уверенности, что русы остались на месте, с главными силами ушёл вверх по течению Днестра. И болгары ничего не заподозрили! Перейдя реку, рать Святослава соединилась с венграми, которые значительно усилили её, и после этого, построив войска в боевой порядок, двинулся в сторону болгарскою лагеря. Встреча с венгерской конницей была явно не случайной, поскольку на войне таким случайностям просто места нет. Значит, Святослав всё рассчитал заранее и воплотил свой план в жизнь. Причём Татищев отмечает факт того, что киевский князь подошёл практически к самому болгарскому лагерю и вступил с противником в правильное сражение, исход которого долгое время оставался нерешённым. Вполне вероятно, что остальное войско русов переправилось через Дунай и тоже вступило в бой, нанося удар болгарам во фланг. Но как бы там ни было, итог сражения нам известен: армия царя Петра потерпела поражение и стала спешно покидать поле боя. Скорее всего, у Святослава просто не было возможности организовать длительное преследование противника, поскольку венгерская коншща была утомлена тяжелым переходом. Победа была значительной, причём о хазарах, ясах и касогах во время этой русско-болгарской войны мы больше упоминаний не найдём. Скорее всего, большинство из них полегло на поле боя.
Что же касается Святослава, то задачу-минимум он выполнил — успешно форсировал водную преграду, нанеся при этом противнику серьёзное поражение. И пусть болгарская армия не была полностью уничтожена, зато боевой дух её был подорван, а это, в свою очередь, не замедлило сказаться на дальнейшем развитии событий.
Второе сражение за Болгарию произошло на Дунае, где была предпринята ещё одна попытка не допустить вторжения в страну иноземных войск и остановить их, используя очередную естественную водную преграду. Очевидно, что царь Пётр не рискнул со своей потрёпанной и деморализованной армией снова дать Святославу бой на левом берегу Дуная, а предпочёл отступить ещё дальше, за реку. Напомню, что численность болгарской армии на Дунае Лев Диакон определил в 30 000 воинов, в два раза меньше, чем у Святослава, но позиция у болгар была мощнейшая, и именно на неё возлагал свои надежды царь. По надежды не оправдались. Перед Святославом же на этот раз встала проблема другого рода — форсировать Дунай и атаковать враг а прямо в лоб, не тратя времени на долгие маневры и обходы. К тому же князь понимал, что Пётр вряд ли даст обойти себя с фланга, а потому и принял решение о лобовой атаке вражеских позиций. Дождавшись, когда подойдёт от речной дельты пешая рать на ладьях, князь дал воинам день на отдых, а на рассвете следующего атаковал.
Один за другим отходили суда от левого берега и устремлялись через Дунай, туда, где тесным строем стояли болгарские ратники, готовые по команде устремиться вперёд и сбросить русов в реку. Царские лучники поджигали и посылали в сторону надвигающегося врага тысячи стрел, метали дротики, швыряли камни из пращей. Находившиеся в ладьях ратники расстреливали из луков толпившихся на берегу болгар, другие прикрывали щитами гребцов от градом сыпавшихся на них метательных снарядов, третьи готовились к высадке на берег. И когда шедшие впереди ладьи у ткнулись носами в песок, из них тотчас попрыгали за борт сотни воинов и прикрываясь большими круглыми щитами ринулись в бой. Навстречу им с боевым кличем бросились болгары, два войска столкнулись, и на берегу завязалась яростная рукопашная схватка. Русы сражались отчаянно — рубили врагов мечами, секли боевыми топорами, сбивали с ног ударами щитов, однако болгар пока было больше, и они постепенно оттесняли неприятеля обратно к воде. Но всё новые и новые ладьи подходили к берегу, и новые сотни княжеских ратников вступали в бой. За спинами сражающихся русов уже строилась «стена щитов», а через Дунай перевозили конных дружинников и венгерскую кавалерию.
Пешие древнерусские воины X–XI веков.
Худ. Висковатов А. В.
Видя, что врага не удаётся сбросить обратно в реку, Пётр решил ударить тяжёлой конницей, состоявшей из болгарской знати. Царская пехота спешно расходилась на фланги, освобождая место для атаки кавалерии, но и Святослав, видя вражеский маневр, двинул вперёд «стену щитов». Трубы просигналили атаку, и ряды болгарской кавалерии покатилась на боевые порядки русов. Те закрылись большими, в рост человека, миндалевидными щитами и ощетинились лесом копий. Слишком поздно понял царь Пётр, что не надо было бросать конницу на центр русского построения, понял, когда ничего уже нельзя было исправить. Болгары с разбега ударились о вражеские ряды и, сломав собственный строй, рассыпались вдоль берега, а многие из них стали разворачивать коней, стремясь скорее покинуть поле боя. Видя разгром собственной конницы, дрогнула и пехота, а поскольку воспоминания о поражении на Днестре были ещё свежи в памяти воинов царя, то, побросав знамёна и оружие, они обратились в бегство. Следом за ними ринулись венгры и конные дружины русов, безжалостно рубя убегающих болгар, Святослав не собирался давать врагу ни малейшего шанса продолжить борьбу, стремясь уничтожить всё его войско одним ударом. Часть болгарских воинов укрылась в сильно укреплённом городе Доростоле, остальные просто разбежались по стране, и собрать их уже возможным не представлялось.
О том, что случилось с царём Болгарии, мы узнаём опять-таки из труда Льва Диакона: «Тогда, говорят, предводителя мисян Петра, мужа боголюбивого и благочестивого, сильно огорченного неожиданным бегством его войска, постиг эпилептический припадок, и спустя недолгое время он переселился в иной мир». Эго случится 30 января следующего года, а пока победу торжествовал князь Святослав. Он вновь подтвердил свою репутацию блестящего военачальника, вновь показал умение громить врага, когда тог занимает выгодную позицию. Теперь ему предстояло в полной мере воспользоваться плодами победы.
Что князь и сделал — «и одолел Святослав болгар, и взял городов их 80 по Дунаю, и сел княжить там в Переяславце» (Повесть временных лет). Позже подобный способ ведения войны назовут одним словом — блицкриг, и Святослав его продемонстрировал, молниеносно поставив Восточную Болгарию на колени. Понятно, что, говоря о 80 городах, летописец подразумевал не конкретно города, которых в данном регионе просто не нашлось бы в таком количестве, а крепости и замки местных феодалов. Однако есть ещё и сообщение В. Н. Татищева, где историк говорит о том, что эти 80 юродов князь взял по «Днестру, Дунаю и другим рекам». В этом случае территория, которой овладел Святослав, оказывается значительно больше Добруджи, которая отходила ему по договору с Империей. Своей резиденцией князь избрал город Переяславец. точное местонахождение которого не установлено до сих пор, хотя некоторые ученые считают, что это был болгарский город Прсслав Малый, о котором упоминают византийские источники. И пока Святослав обустраивался на новом месте, возник ещё один вопрос, который имел поистине судьбоносное значение как для Руси, так и для Болгарии: как на всё это посмотрят в Константинополе?
Посмотрели плохо. Но сначала мы вернёмся немного назад и посмотрим на то, чем занимался Никифор Фока, пока Святослав громил царя Петра и обустраивался в Болгарии. А занимался базилевс тем, в чем больше всего понимал и что ему больше всего нравилось, — войной. Решив сокрушить арабскую мощь, император был в этом последователен и выполнял намеченную программу с завидным упорством. На это раз Никифор избрал своей целью Антиохию, и осенью 968 года выступил в очередной поход против сарацин. Но в Антиохии давно уже поджидали врага. Когда византийская армия подошла к городу, то Фока несколько дней изучал городские укрепления, а потом резко снялся с лагеря, перевалил через Ливанские горы и двинулся в Палестину. Из-за того, что задерживались везущие осадную технику корабли, Никифор не рискнул штурмовать крупный город Триполи и прошёл мимо, зато удачно а таковая находившийся рядом город Арку, где в течение девяти дней византийская армия занималась грабежом, «вывозя несметные сокровища» (Л. Диакон). Арка была взята византийцами 7 ноября 968 года, и, превратив её на какое-то время в свою базу, базилевс обрушился на остальные крепости региона, овладев ими в результате молниеносного натиска. Ну а потом развернулся и двинулся туда, откуда пришёл, на Антиохию.
Честно говоря, подобные метания базилевса во время этой кампании вызывают недоумение — неужели он не знал или хотя бы не догадывался, что Антиохия подготовится к обороне? Наверняка знал. Тогда почему же он простоял около неё всего несколько дней и ринулся на юг? Я думаю, дело здесь в том, что таким образом Никифор хотел вознаградить своих воинов добычей и заручиться их преданностью. Мы помним, каким сложным было положение в столице. Чувствуя, как растёт против него недовольство в Константинополе, Фока решил опереться на ту силу, которая его и возвела на трон, — на армию. Проблему того, как поощрить своё воинство, базилевс решил просто и отдал им на девять дней Арку, в которой его солдаты взяли громадную добычу.
На то, что главной целью его рейда на юг были именно богатые трофеи, косвенно указывает и тот факт, что Триполи базилевс не стал штурмовать, хотя и мог бы. Но его привлекала набитая богатствами Арка. Косвенно это подтверждает и сообщение Яхьи Антиохийского: «Военные экспедиции Никифора стали радостью для его солдат, так как никто на них не нападал и им не сопротивлялся. Он двигался вперед, куда ему хотелось, разрушал, что ему нравилось, не встречая ни мусульманина, ни какого-либо другого человека, который мог бы его остановить или воспрепятствовать ему делать то, что он хочет… Никто не был в состоянии ему сопротивляться». Таким образом, Никифор укрепил преданность армии, поскольку никаких особых тягот во время кампании его бойцы не испытали, зато награбили вдоволь.
Но Никифор не был бы Никифором, если бы вот так. просто взял бы и ушёл на зимние квартиры, удовольствовавшись одной только добычей. Напоследок он подготовил арабам очень неприятный сюрприз. Вроде и дело невелико — взял да и приказал построить на подступах к Антиохии крепость. Однако именно это его решение и предопределило судьбу города. Перед началом строительства базилевс лично обратился к войскам, обьяснив, для чего всё это делается и в чём состоит его задумка. Подобное отношение очень льстило армии, но ещё большее впечатление на солдат произвело то, что Никифор сделал дальше. «Закончив речь, василевс взвалил на плечи камень (в такого рода дезах он был прост и скромен), взошел на холм и приказал всему войску последовать его примеру. И через три дня на холме появилось мощное вполне надежное укрепление». Чтобы император с камнем на плече полез впереди своих подчинённых на холм — это было настолько необычно, что воины с восторгом последовали примеру своего полководца. Крепость, которую Яхья Антиохийский называет Баграс, была построена в рекордно короткие сроки, и в ней был оставлен мощный гарнизон из 500 всадников и 1000 пехотинцев. Стратег Михаил Вурца получил сан патрикия и был назначен начальником гарнизона, получив от базилевса чёткие инструкции. А смысл их был в том, что патрикию вменялось в обязанность каждый день совершать набеги на Антиохию и её окрестности, «предавая мечу и разграблению все на своем пути» (Л. Диакон). После этого Фока посчитал кампанию против сарацин в этом году законченной и вернулся в столицу, где и провёл зиму 968–969 годов.
Святослав между тем продолжал укрепляться в Восточной Болгарии. В Переяславцс на Дунае князь окопался так, что выбить его оттуда в данный момент уже не представлялось возможным. Киевский князь постепенно прибирал регион к рукам, заводил там новые порядки и старался всячески усилить свое влияние на соседние территории. «Книга степенная царского родословия» так и сообщает, что Святослав «самодержствуя живый въ Болгарехъ въ Пере слав цы л на Царе граде дани и выходы взимаше». О том же говорит и ВЛ. Татищев. По его сведениям, князь «остался жить в Переяславцс, куда ему греки уложенную ежегодную дань бесспорно присылали; с уграми же имел любовь и согласие твердое».
Вот так — не с «братушками», которые смотрели на него как на завоевателя, а именно с венграми, которые оказали ему очень серьёзную помощь в борьбе против царя Петра. На содействие своих союзников князь рассчитывал и в дальнейшем, поскольку прекрасно понимал, что спокойной жизни у него не будет, ведь одно дело — захватить болгарские земли, а удержать их — совершенно другое. Что же касается той дани, что Империя стала платить князю, то это вступило в силу соглашение, которое было заключено в Киеве между Русью и Империей. Плата за то, что Святослав нанёс удар по Болгарии и сокрушил её военное могущество. Пока для киевского князя всё складывалось удачно, но базилевс вернулся в свою столицу и обратил свой взор, который был до этого прикован к Востоку, на Дунай. И то, что Фока гам увидел, встревожило его не на шутку.
Дело в том, что среди историков давно бытует мнение о том, что главный просчёт Никифора заключался в том, что он неосмотрительно позволил киевскому князю закрепиться на Дунае, а потом просто не знал, что с ним делать. Что, натравив русов на Болгарию, базилевс не предусмотрел всех последствий и оказался лицом к лицу с новым грозным врагом, который представлял для Империи гораздо более серьёзную опасность, чем ослабленная внутренними смутами Болгария. Но, на мой взгляд, проблема заключалась не в этом — как уже отмечалось, главной целью Фоки был не разгром соседней страны руками русов, а прекращение военного конфликта с Киевской державой в Северном Причерноморье и стремление отвлечь внимание князя от византийских владений в Крыму. Сталкивая же Русь и Болгарию, базилевс преследовал совершенно иную цель, ему было просто необходимо, чтобы два государства увязли в длительной войне. Истощили силы друг друга и тем самым облегчили Византии возможность установления на Балканах своей гегемонии.
Но молниеносный разгром Болгарии поверг императора в шок, этого не ожидал ни сам Никифор, ни его советники. Святослав продемонстрировал ромеям как свой талант полководца, так и мощь своей армии, и именно это вызвало в Константинополе тихую панику. Никто не ожидал появления на границе с Империей столь грозной силы. Вместо долгой и затяжной войны между двумя государствами, которая была столь выгодна для Византии и на которую рассчитывал базилевс, всё закончилось быстрой и ошеломляющей военной катастрофой Болгарского царства. А взамен престарелого и благожелательно настроенного к Империи царя Петра Константинополь получил в соседи молодого, талантливого и амбициозного правителя, одного из лучших полководцев эпохи. Только кто же мог знать, что так получится!
Другим моментом, который вызвал у базилевса серьёзное беспокойство, стал союз между русами и венграми. Поскольку венгры и раньше ходили через территорию Болгарии, как свою собственную, в набеги на Византию, то Никифор подозревал, что теперь, когда армия царя Петра фактически перестала существовать, от них и вовсе не будет спасения. А Святослав им путь в земли Империи перекрывать не будет, они ведь союзники, в войне против болгар кровь вместе проливали! О том, что подозрения базилевса были небеспочвенны, сообщает Лиутпранд Кремонский в своём отчёте императору Священной Римской империи Отгону I: «Когда вы осаждали Бари, всего лишь 300 венгров захватили у Фессалоники 500 греков и увели их в Венгрию. Это обстоятельство, ввиду успешного завершения, побудило 200 венгров неподалёку от Константинополя, в Македонии, сделать то же самое; правда, 40 из них, неосторожно возвращаясь домой через узкое ущелье, были взяты в плен». Сам киевский князь на Дунае встал крепко, а уж какие мысли после придут ему в голову и в какую сторону теперь он поведёт свою победоносную рать, неведомо было никому. Всё это было очень опасно для Византии, но не смертельно, поскольку Никифор, как ему казалось, нашёл верное средство от этой напасти.
В конце 967 или начале 968 года в столицу Болгарии Преслав Великий прибыло византийское посольство, во главе которого стоял пагрикий Никифор Эротик и епископ епархии Евхаиты Никифор. Цель у посольства была достаточно проста — склонить болгар к союзу с Империей, а в качестве гарантий предлагалось женить сыновей базилевса Романа II на двух представительницах царского дома Болгарии. Надо ли говорить о том, что молодой царь Борис II с радостью ухватился за это предложение, поскольку его пугал Святослав, крепко обосновавшийся в восточной части страны. Лев Диакон прямо указывает на то, что «Мисяне с радостью приняли посольство», и сомневаться в достоверности этого сообщения не приходится, и сейчас постараюсь объяснить почему.
Дело в том, что многие десятилетия большинство историков на разные голоса писало о том, как болгары восторженно встретили «братушек» Святослава и как два братских народа плечом к плечу пошли сражаться против проклятых ромеев. Ещё раз отмечу, что в письменных источниках об этой великой любви нет ни слова, зато чётко указано, что Святослав «с уграми же имел любовь и согласие твердое» (В. Н. Татищев). Зато болгары с радостью принимают византийское посольство и охотно идут на союз с Империей. Ведь, по большому счёту, болгарам любить русов было совершенно не за что, а русы прекрасно помнили все болгарские пакости на протяжении последних лет. В итоге Борис II предпочел иметь дело с византийскими единоверцами, а не с язычниками из Руси, от которых непонятно чего можно было ожидать. Базилевс своей цели достиг, и в данный момент союз Руси и Болгарии, который мог возникнуть под давлением Святослава, не состоялся. Раунд остался за Никифором, который ничего не понимал во внутренней политике, но в международных делах чувствовал себя очень уверенно. «Будучи наиболее предприимчивым и предусмотрительным изо всех известных нам людей, он считал, что невыгодно было бы начинать войну против обоих народов» (Л. Диакон). На Балканах установилось шаткое равновесие, которое до поры до времени устраивало всех, ситуация несколько стабилизировалась, но Фока был уверен, что столкновение с русами рано или поздно станет неизбежным. Поэтому, невзирая на все договорённости со Святославом, император очень хотел, чтобы тот удалился обратно на Русь. Однако киевский князь этого делать не собирался, а продолжал укрепляться в Восточной Болгарии. Л тогда Никифор сделал следующий ход.
Однозначно, что базилевс на окружающий мир смотрел как на гигантское поле боя, только вместо армий и войсковых соединений в нём принимали участие страны и народы. Болгары, венгры и Святослав свои ходы сделали, и теперь очередь была за Никифором, который блестяще воспользовался услугами византийской дипломатии и разыграл свою козырную карту — печенегов.
Константин Багрянородный, который печенегов называл пачи-накитами, очень верно подметил, что их взаимоотношения с Русью могут оказывать серьёзное влияние на политику Империи: «Если росы не находятся в мире с начинакитами, они появиться не могут, ни ради войны, ни ради торговли». Мысль совершенно правильная, и в итоге она получает под пером августейшего писателя дальнейшее развитие. «Знай, что пока васияевс ромеев находится в мире с начинакитами, ни росы, ни турки не могут нападать на державу ромеев по закону войны, а также не могут требовать у ромеев за мир великих и чрезмерных денег и вещей, опасаясь, что василевс употребит силу этого народа против них, когда они выступят на ромеев. Пачинакиты, связанные дружбой с василевсом и побуждаемые его грамотамии дарами, могут легко нападать на землю росов и турок, уводить в рабство их жен и детей и разорять их землю». Всё это Никифор Фока не мог не знать, а потому и отправилось в печенежские степи посольство из Константинополя, чтобы великими дарами склонить вождей этого народа к нападению на Киев. Расчёт императора был прост — печенеги ударят на Киев и Святослав будет вынужден уйти с Дуная и заняться спасением собственной столицы. Вернется он назад или нет, было неизвестно, но в любом случае его уход развязывал руки Византии в этом регионе.
ПЕЧЕНЕГИ
В лето 6476 (968) Придоша Печенези на Руску землю первое, а Святослав бяше Перяславци.
В своей поэме «Руслан и Людмила» А. С. Пушкин очень красочно описал набег печенежской орды на Киев:
Весь Киев новою тревогой
Смутился. Клики, шум и вой
Возникли всюду Киевляне
Толпятся на стене градской…
И видят; в утреннем тумане
Шатры белеют за рекой;
Щиты, как зарево, блистают,
В полях наездники мелькают,
Вдали подъемля черный прах;
Идут походные телеги,
Костры пылают на холмах.
Беда: восстали печенеги!
Вторжение степняков всегда было бедствием для Руси, но сейчас, когда князь отсутствовал в городе, оно представляло для страны куда большую опасность…
Печенежская орда шла на Киев — тысячи всадников мчались по степи, за ними катились походные кибитки, а огромные стада скота оглашали рёвом окрестности. Вся эта громадная волна перехлестнула границу Руси и покатилась на север, оставляя за собой выжженную и вытоптанную землю. Люди, жившие на южном рубеже Киевской державы, оказались совершенно не готовы к этому вторжению, поскольку ещё не бывало такого, чтобы печенеги приходили на Русскую землю в столь великой силе. Многие и знать не знали, что делать в подобной ситуации, куда бежать, где спасаться и у кого искать защиту. Поэтому легко становились добычей степных хищников, которые рыскали по всем дорогам и тропам. Чёрный дым от сожжённых сёл и деревень заволакивал небо, копыта печенежских коней топтали посевы, обрекая крестьян на голод, и не было закон силы, которая могла бы остановить эту степную саранчу.
И здесь сразу же возникает извечный русский вопрос: а кто виноват?
Ответ на него вроде бы дали сами киевляне, когда адресовали Святославу слова, ставшие легендарными ещё в то далёкое время: «Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою покинул, а нас чуть было не взяли печенеги» (Повесть временных лет). Одним словом, крайний найден — это князь Святослав, который в погоне за воинской славой и чужой землёй бросил на произвол судьбы свою Родину. На первый взгляд вроде всё верно, всё сходится, только воз есть одна маленькая загвоздка — дело в том, что, уходя в поход на Дунай, князь оставил на Руси достаточно войска, которому вполне по силам было отразить печенегов. Или, по крайней мере, не допустить того, чтобы Киев оказался в столь критическом положении.
В Повести временных лет есть очень интересная фраза о том, как повёл себя киевский князь, когда вести о событиях на Руси достигли Болгарии: «Святослав с дружиною быстро сел на коней и вернулся в Киев». Эта же информация практически слово в слово сообщается и в других летописных сводах, а потому пет оснований ей не доверять (если, конечно, не считать того, что все летописцы поголовно были фальсификаторами, а сами летописи не более чем подделка, как считают некоторые). Из этого сообщения мы видим, что на Русь Святослав отправился только с конной дружиной, поскольку тащить за собой пехоту значило терять драгоценное время. Да и в Болгарии князь оставил очень значительные гарнизоны, поскольку твёрдо решил удержать за собой занятую территорию.
И вот вопрос первый — бросился бы Святослав с одной конной дружиной на Русь воевать с печенегами, если бы знал, что там нет никаких войск, как можно понять из жалоб киевлян? Ответ однозначный — нет. Ведь киевский князь — это не какой-то лихой рубака, которому лишь бы славу добыть, у Святослава задача снасти свою столицу, в которой находятся его мать, дети, жёны. Если он потерпит поражение, то Киев обречён, и последствия для Руси могут быть просто катастрофические. И Святослав только потому идёт в Киев с одной лишь конной дружиной, что знает — на Руси есть войска, которые могут встать под его стяг и дать отпор степнякам. О том, что войска в Киевской земле были, свидетельствует та же Повесть временных лет, на это там есть конкретное указание: «И собрал воинов, и прогнал печенегов в степь». Ведь если бы ратников не было, то кого бы собирал тогда князь?
А потому вопрос второй: раз на Руси были воины, которых по приходе собрал Святослав и прогнал печенегов в степь, то где эти самые ратники были, когда враг вторгся на Русскую землю? Не может же так быть, что во время нашествия их не было, а когда князь пришёл, то они сразу, из ниоткуда, объявились под стягами и в полном вооружении! И вывод напрашивается очень интересный — не Святослав виноват в той катастрофе, которая разразилась на Руси в 968 году, а кто-то другой. Этот кто-то не уследил за изменением ситуации на южном рубеже Киевской земли, не организовал дальнюю разведку и сторожевую службу.
Этот кто-то не заметил вторжение печенежской орды, не приняв никаких мер по защите страны. Этот кто-то даже не сумел собрать войско в единый кулак и дать врагу отпор, а также создать в столице запасы продовольствия и всего необходимого. И эти кто-то — правительство княгини Ольги, те люди, которым Святослав поручил Русь на время своего отсутствия.
Бояре и воеводы, оставленные блюсти землю Русскую, со своей задачей не справились, они прожрали, пропили и прогуляли всё то время, которое было им отведено на организацию обороны своей страны. А когда нагрянула беда, эти люди оказались не в состоянии что-либо изменить, поскольку времени уже не осталось. И потому упрек, адресованный Святославу киевлянами в пренебрежении интересами Родины, справедлив лишь отчасти и в той степени, что он князь, с него и спрос за всё, что творится в стране. Ведь главная вина лежит на тех, кто оставался на местах, кому по своему статусу положено заботиться о безопасности рубежей Руси. Князь далеко, а потому именно они и в ответе за землю Русскую! Но, знать, не прониклись эти люди всей степенью своей ответственности перед страной, отмахнулись от своих прямых обязанностей. II разразилась катастрофа, которой не было ещё на Руси, ибо те мелкие набеги и пограничные стычки, что происходили доселе, не шли ни в какое сравнение с этим нашествием.
Не встречая никакого сопротивления, печенежская орда осадила Киев. Большая её часть осталась держать город в осаде, а остальные рассыпались по окрестностям в поисках пленников и добычи. Стоя на городских валах, киевляне с ужасом смотрели на огромное скопище людей и коней, на тысячи кибиток, которые сплошным кольцом окружали город. А по ночам защитникам казалось, что печенежских костров больше, чем звёзд на небе. Но потом начались атаки на город, и киевлянам стало не до подсчёта вражеских костров, целыми днями на валах гремело сражение, тысячи степняков пытались вскарабкаться на городские стены и откатывались, отброшенные горожанами и немногочисленными ратниками. Защитники валились с ног от усталости, но и степняки не могли пробиться в город, а потому печенежские вожди прекратили бесплодные попытки прорыва. Решили, что надо просто взять Киев в кольцо блокады и уморить всех, кто там находился, голодом. Сказано — сделано, и вскоре столица задыхалась в тесном кольце осады: «и нельзя было ни выйти из города, ни вести послать, и изнемогали люди от голода и жажды» (Повесть временных лет). Ситуация в Киеве складывалась поистине трагическая, поскольку сил снять блокаду у горожан не было, а где в этот момент находился их князь, было известно одним только богам. Уже пошли разговоры о сдаче, но тут подоспела помощь, которой никто не ожидал, — северяне и черниговцы собрали ополчение и под командованием воеводы Претича послали на помощь осаждённым.
Рать на ладьях спустилась по Сейму, а затем по Днепру доплыла до Киева, но на этом пока дело и закончилось, потому что у воеводы просто не хватало сил на то, чтобы вступить в бой с печенегами. Поэтому стоял он на левом берегу Днепра и смотрел на берег правый, думая, что же можно предпринять. А с той стороны за ним следили тысячи киевлян, для которых Прстич являлся последней надеждой. Да и печенеги, сначала настороженно отнесшиеся к появлению на левом берегу Днепра северской рати, затем к ней привыкли. Стоит воевода на своём берегу — ну и пусть стоит! Между тем в городе снова пошли разговоры о сдаче, горожане впадали в ярость при одной мысли о том, что они умирают с голоду, а на другой стороне Днепра стоит княжеский воевода с ратью и ничего не делает, чтобы спасти соотечественников.
Княгиня Ольга. Худ. Васнецов В.
И решено было послать к Претичу гонца, который бы передал ему дословно: «Если не подойдете завтра к городу, то люди сдадутся печенегам» (Повесть временных лет). История о том. как молодой киевлянин. переодевшись печенегом, ходил по стану с уздечкой и делал вид, что искал коня, а затем бросился в Днепр и добрался до Претича, стала хрестоматийной. Пересказывать сё смысла не вижу, а отмечу совершенно другой момент — как отреагировал на это послание воевода. Ведь Претичу предлагалось либо попробовать спасти столицу, либо стать сторонним наблюдателем сё гибели. Таким образом, выбор у воеводы был невелик — или рискнуть всей ратью и идти спасать Киев, или… Вот об этом «или» сейчас и поговорим.
В. Н. Татищев свидетельствует о том, что когда Претич узнал, что ему всё же придётся атаковать печенегов и вызволять столицу от осады, то произнёс: «А если сего не учиним, то погубит нас Святослав. Боялись же весьма его, так как был муж свирепый». Вот ведь как бывает! Оказывается, Святослава его люди не только любили, они князя ещё и боялись, как огня. Знали, что в том, что касается дел ратных, он за малейшую оплошку с виновного шкуру спустит. И потому, как мне кажется, не столь уж и не правы византийские историки, когда отмечали необыкновенную жестокость князя-воина, её примеров мы в дальнейшем увидим предостаточно. И потому из двух зол — держать ответ перед Святославом за бездействие, или же атаковать степную орду, Претич выбрал на его взгляд меньшее и с рассветом пошёл на печенегов.
Войска были погружены на ладьи ещё ночью, и как только первый луч солнца пал на землю, воевода велел грузиться par никам на ладьи. Рать русов двинулась через Днепр, и когда до берега оставалось всего чуть-чуть, Претич приказал грубить атаку. Под звуки труб, которые хриплым рёвом разрывали предутреннюю тишину, воинство русов надвинулась на правобережье. Для печенегов же пробуждение превратилось в кошмар: ничего спросонья не соображая, они метались по стану среди кибиток, хватали оружие, вскакивали на коней и, не зная, что делать и куда бежать, сеяли панику среди остальных. А ратники воеводы уже высаживались на берег и, сдвигая большие щиты, несокрушимой стеной шли вперёд. И тут произошло неожиданное, как сообщает В Н. Татищев: «Люди во граде, слышав оное, начали жестоко биться с печенегами». Горожане пошли на вылазку! Этот второй удар окончательно сломил степняков, и они ударились в бегство, а отряд воеводы прорвался к воротам города. Пользуясь суматохой, Ольга с внуками и снохами спустилась к Днепру, где их посадили на ладьи и переправили на другой берег.
Солнце уже вовсю заливало светом землю, когда к Прсгичу прискакали дозорные и донесли, что с малым числом людей один из печенежских ханов возвращается и просит о встрече с воеводой. Тот согласился, и два военачальника встретились — а вот дальше начинается самое интересное. Сначала отрывок из Повести временных лет: «Печенежский же князь… возвратился один к воеводе Претичу и спросил: «Кто это пришел?» А тот ответил ему: «Люди с той стороны (Днепра)». Печенежский князь спросил: «А ты не князь ли?» Претич же ответил: «Ямуж его, пришел с передовым отрядом, а за мною идет войско с самим князем: бесчисленное их множество». Так сказал он, чтобы их припугнуть».
А теперь этот же отрывок в изложении В. Н. Татищева: «Но как светло стало, князь печенежский, видя оных и желая у ведать, кто пришел, возвратился с малым числом людей и, приближаясь к войску русскому, звал, чтобы князь и воевода от оного к нему приехал. Тогда воевода Претич подъехал к нему. И спросил его князь печенежский: «Кто сей пришел?» Он же отвечал: «Мы люди от той стороны». И сказал князь печенежский: «А ты князь ли или воевода?» Он же отвечал: «Я воевода Святослава, пришел в передовых, а за мной идут многочисленные войска с князем моим». Сие же сказал, угрожая им». Заметили разницу? В Повести имя князя не называется, а вот Василий Никитич о Святославе вспоминает. Вроде бы отличие невелико, но это только на первый взгляд так кажется. Ведь тот же Татищев, рассказывая о бегстве печенегов от стен Киева, делает очень интересную оговорку: «Печенеги же, решившие, что князь некий пришел, убоявшись, побежали от града». О Святославе здесь и речи нет, историк недаром подчеркнул, что князь «некий». Поэтому есть смысл задаться вопросом: а что это мог быть за князь? Ведь печенег в разговоре с воеводой даже не спрашивает, где находится Святослав, поскольку знает, что тог еще далеко. Ведь если бы киевский князь появился вблизи столицы или на дальних подступах к ней, дозоры степняков его явно бы углядели и доложили куда надо и кому следует. Святославу в данный момент просто неоткуда было взяться на левобережье Днепра, и печенег это прекрасно знал. Потому и интересовался: кто пришёл? Да и Претичу тоже не было резона рассказывать байки о том, что за ним идёт Святослав, ведь должен же был понимать, что печенеги отслеживают все пути на Русь и имеют представление о том, где находится киевский князь.
Пленные печенеги. Худ. Врубель М.
И потому разговор идет не о Святославе, а о другом князе, возможно, что о князе Черниговском. С другой стороны, у Святослава был брат Улеб, и вполне вероятно, что именно он и был этим самым «неким» князем, поскольку мог не пойти в 967 году на Дунай. Гадать можно сколько угодно, а для нас наиболее важным является тот факт, что Киев от осады освободил не Святослав, а воевода Претим, сам же князь подошёл позже.
И ещё один спорный момент, относящийся к гонцу, которого киевляне послали к Святославу со знаменитыми словами: «Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою покинул, а нас чуть было не взяли печенеги, и мать твою, и детей твоих. Если не придешь и не защитишь нас, то возьмут-таки нас. Неужели не жаль тебе своей отчины, старой матери, детей своих?» Вопрос заключается в следующем: неужели гонца к Святославу можно было послать только из Киева и больше ниоткуда? В летописях пишут, что князь выступил на помощь Киеву, как только получил это послание, я же думаю, что он это сделал гораздо раньше. Ведь гонца мог послать и «некий» князь, и Претим, но большому счету кто угодно, благо бояр и воевод на Руси было достаточно и не только в одном Киеве. Святослав бы только похвалил за такую инициативу. К тому же, возвращаясь с Дуная, киевскому князю не обязательно было идти коротким путём по степям, где был риск с одной дружиной нарваться на численно превосходящих печенегов, он мог двинуться на север, а потом резко повернуть на восток.
Прибыв в столицу, Святослав сделал то, чего от него все ожидали: «И не медля праздно, собрав войска, пошел на печенегов в поле и, найдя их, учинив битву жестокую и, победив их, заключил с ними мир; потом возвратился к Киеву» (В. Н. Татищев). Всё как всегда. Князь пришёл, собрал рать, выступил в поход на врага и разбил его. Действительно, чем не «Александр нашей Древней истории»! Но неприятный осадок от всего случившегося, вызванный словами киевлян, остался, и обвинение в пренебрежении интересами родной земли будет преследовать Святослава не только при жизни, но и после смерти.
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ЮГ
Прииде Святослав к Переяславлю, и затворишася Болгаре в граде. Излезоша Болгаре на сечю противу Святославу, и бысть сеча велика.
Итак, неожиданно для себя самого, в конце лета 968 года Святослав оказался в Киеве, где на него сразу же обрушилась масса самых разнообразных дел, поскольку отсутствовал в столице он достаточно долгое время. Не все проблемы могла разрешить княгиня Ольга, некоторые требовали личного вмешательства князя. Ио сидение на одном месте, удушающая тоска повседневной рутины, спокойная и размеренная жизнь киевского двора действовали на Святослава удручающе. Его стихией была война, именно во время яростных схваток с врагом он жил полной жизнью. Стремительные конные переходы и ночёвки под открытым небом у костра манили его гораздо больше, чем сытая и безопасная жизнь в княжеских хоромах. Да и придунайские земли, которые он захватил у Болгарии, не были замирены окончательно, а ситуация там могла в любой момент выйти и з-под контроля. Святослав всё это прекрасно понимал и знал, что его присутствие в данный момент важнее в Переяславце на Дунае, а не в Киеве. И что если в Болгарии вдруг полыхнёт восстание, то он окажется очень далеко от своих войск, расквартированных в этой стране. А это было очень опасно, поскольку существовала вероятность того, что воеводы, в отличие от князя, смогут неправильно оценить стратегическую ситуацию, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Возможно, что Святослав отказался и ушёл бы на Дунай, но была причина, которая его держала в столице, — резко ухудшилось здоровье матери, и до поры до времени Святослав находился при ней. Однажды он заявил киевским боярам: «Неприятно мне быть в Киеве, но хочу жить в Переяславце на Дунае, ибо тот есть сердце земли моей, поскольку там все благое сходится: от греков получаю парчи и одежды, злато, вино и овощи разнообразные; от чехов, угров — серебро и коней; из Руси — кожи зверей, воск, мед и войско, чрез что имею я и войско мое всякое довольство» (В. Н. Татищев). Фраза очень примечательная, причём исследователи толкуют её к го во что горазд, иногда делая совершенно противоположные выводы. Перечислять их я не вижу смысла, выскажу лишь свою точку зрения на проблему.
Великий князь Святослав Игоревич, целующий мать и детей по возвращении с Дуная в Киев. Худ. Акимов И.
На мой взгляд, чтобы понять смысл этой фразы, надо просто внимательно присмотреться к тому, как вёл себя Святослав относительно самой Киевской Руси, со всеми её внутренними проблемами. И вывод будет таков: решая глобальные внешнеполитические вопросы, князь не уделял политике внутренней никакого внимания вообще. Великий воитель просто свалил все эти проблемы на свою мать, поскольку он не мог одновременно рубиться с болгарами на Дунае и разбирать тяжбы киевских обывателей, крушить Хазарский каганат и одновременно собирать дани и оброки. Это было просто нереально, но ввиду того, что на Руси во время отсутствия Святослава всегда находился человек, которому он доверял безоговорочно, — его мать, походы князя в далекие земли стали свершившимся фактом. Но сейчас здоровье старой княгини стало совсем плохим, и Святославу пришлось задуматься: а кто же останется во главе Руси, когда он уйдет в Болгарию?
Ответ напрашивался сам собой — старший сын Ярополк. А поскольку по молодости лет он был неопытен, то Святослав рассчитывал на роль советников, которые будут при молодом правителе. Именно на плечи Ярополка и должны были лечь те нелёгкие заботы, которые тянула на себе Олы а. Таким образом, старший сын должен будет править громадной территорией от Новгорода до Киева и от земель древлян до земель вятичей. Он должен будет творить суд и расправу, защищать границы Руси и сам ходить в походы, если этого потребуют интересы государства. Словом, Святослав всю свою огромную власть собирался передать сыну, а сам отправлялся в Болгарию, на милый его сердцу Дунай.
Получалось, что Ярополк становился самостоятельной политической фигурой, по большому счету ни от кого не зависимой, ведь его отцу от Руси требовалось лишь «кожи зверей, воск, мед и войско» (В. Н. Татищев). На Дунае в этот раз Святослав собирался развернуться вовсю ширь, и наиболее вероятным местом приложения его усилий была территория всего Болгарского царства. И вот именно в этом контексте и следует рассматривать фразу Святослава о том, что Переяславец на Дунае «есть сердце земли моей». Ведь придунайские области Болгарии отныне стали его личным владением. Именно там, помимо внешней политики, князь будет заниматься и политикой внутренней, то есть тем, чем, по идее, должен был бы заниматься на Руси. Но на Руси будет Ярополк, теперь уже самостоятельный князь и правитель.
Но сразу покинуть Киев князю не удалось, Ольга остановила сына: «Видишь — я больна; куда хочешь уйти от меня?» — ибо она уже разболелась. И сказала: «Когда похоронишь меня, — отправляйся куда захочешь» (Повесть временных лет). И Святослав остался. Княгиня умерла через три дня, и похоронили её по христианскому обряду, как она и завещала, причём все летописи единогласно сообщают, что смерть её вызвала неподдельную скорбь в Киеве. Конечно, можно опять заявить о том, что всё это летописцы вписали задним числом, но я думаю, что всё было действительно так. И скорбь Святослава в этот момент выглядит вполне естественной, ведь, как ни поверни, несмотря на все их разногласия, именно мать всегда для него оставалась самым близким человеком.
После сё смерти князь оказался в одиночестве. Судя по всему, с учётом того, что случится в дальнейшем, с братом Улебом у него не было особенно близких отношений. Всегда занятый ратными делами, Святослав и сыновьям уделял недостаточно времени, проводя большую его часть с дружиной, а когда уходил в походы, то и вовсе не видел их годами. Единственным человеком, которому он мог более или менее доверять в той же степени, был воевода Свенельд, служивший ещё отцу Святослава и доказавший свою преданность княжескому дому.
Но теперь предстояло окончательно определиться с устройством державы в отсутствие князя, которого теперь ничто не держало в Киеве. И потому ничего удивительного не было в том, что на престоле оказался Ярополк. Но Святослав пошёл дальше и разделил Русскую землю между всеми своими сыновьями. Средний сын князя, Олег, получил во владение Древлянскую землю. Что же касается младшего из сыновей, Владимира, то назначение его князем в Новгород летописцы напрямую связывают с происками Добрыни, дяди княжича по матери. В Повести временных ле г так и сказано, что Добрыня подошёл к новгородским послам и порекомендовал им своего племянника.
Но тут возникает новый вопрос: зачем Святослав это сделал и разделил страну, неужели не понимал, что подобное дробление может в дальнейшем привести к усобице между братьями? Ведь еще Н. М. Карамзин отметил всю пагубность подобного дележа: «Итак, Святослав первый ввел обыкновение давать сыновьям особенные уделы: пример несчастный, бывший виною всех бедствий России». Что ж, мнение классика не оспоришь, оно действительно очень верно отражает всю суть момента. Скорее всего, князь взглянул на ситуацию не как политический, а как военный деятель. Если враг, к примеру, нападёт на Новгород или Древлянскую землю, то князьям на месте будет гораздо легче отразить врага своими гриднями, чем если бы пришлось ждать помощи из далёкого Киева. Пока подойдёт киевская дружина, неприятель земли сожжёт и разграбит, а затем спокойно уберётся восвояси с добром и полоном. А так была большая вероятность того, что враг получи т достойный отпор.
Ну а что до Святослава, то в Киеве его теперь ничего не держало. Русь устроена, сыновья стерегут её границы, и можно смело идти на Дунай, где ждёт князя ещё большая слава. Но когда приготовления к походу уже заканчивались, до него дошла страшная весть о том, что Болгария восстала. Оправдались самые худшие предчувствия, и, понимая, что времени в обрез, а счёт идёт на дни, Святослав поднял свои войска, спешно поведя их к Дунаю. Князь навсегда покидал Киев, больше ему сюда возвратиться будет не суждено. Стояла осень 969 года.
В придунайских областях разворачивались драматические события. Против русов поднялась значительная часть населения, повсеместно изгонялись гарнизоны Святослава, и воевода Волк, княжеский наместник в Переяславце на Дунас, спешно стягивал к городу войска, понимая, что болгары рано или поздно появятся под его стенами. И он не ошибся: в один прекрасный день армия Болгарии появилась у Переяславца и началась осада. То есть случилось то, чего Святослав больше всего опасался.
По большому счёту, выступление болгар не было случайным. Союз с Византией внушил им определённые надежды, а потому молодой царь Борис II, который сменил на престоле Петра, рискнул бросить вызов грозному киевскому князю. Стоило Святославу уйти в Киев, как люди Бориса ринулись на занятые русами территории и стали подбивать народ к вооружённому выступлению. Слишком свежи были в намяли болгар великие победы их царя Симеона над врагами страны, чтобы безропотно склониться перед пришельцами. Поэтому слова царских посланцев падали на благодатную почву. Да и сам Борис времени даром не терял, а втайне от княжеских лазутчиков сумел собрать и подготовить мощную армию, которая внезапно и атаковала русов в придунайских землях.
Причём случилось так, что княжеским воеводам в лот момент было не до царя Бориса, их, как оказалось, интересовали куда более значимые вопросы. Едва князь покинул Болгарию, как его воеводы осмотрелись, прикинули, что к чему, и начали набеги на земли Империи! Желание поживиться за чужой счёт пересилило страх перед Святославом, который ещё неизвестно когда вернётся. Да и вернётся ли вообще? Вол и повадилась вся оставшаяся в Болгарии братия ходить за добычей на Византию. Налетали мелкими отрядами, большой войны не разжигали, но и переполоху наделали изрядно. Византийский писатель, живший в Константинополе во второй половине X века, Иоанн Геометр оставил красочное описание этих набегов:
А кто опишет бедствия на Западе?
Там скифов орды рыщут вдоль и поперек,
Вольготно им, как будто на своей земле.
Об этих же набегах упоминается в диалоге «Филопагрис», написанном в середине X века и являющемся подражанием римскому поэту Лукиану. Там трое друзей болтают между собой, и один из них выражает надежду, что его дети доживут до той норы, когда прекратятся губительные набеги скифов. По мнению П. О. Карышковского, диалог мог быть составлен в ноябре — начале декабря 969 года, поскольку политическая ситуация, в нем обрисованная, полностью совпадает с известиями других письменных источников. В итоге вместо того, чтобы следить за вверенными им территориями и внимательно наблюдать за Болгарией, княжеские военачальники направили свои усилия совершенно в противоположную сторону. Другое дело, как бы княжьи мужи оправдывались потом перед Святославом, который истерпел своевольства и вполне мог жестоко расправиться с возмутителями спокойствия, чтобы другим неповадно было. Однако здесь есть один достаточно тонкий момент: ведь приграничные стычки и набеги — это такая запутанная вещь, что очень трудно, а подчас и вовсе невозможно разобраться, кто прав, а кто виноват. Знаменитый аргумент «Они начали первыми» появился не в наши дни, а потому княжеские воеводы могли с чистой совестью валить всё на византийцев. Дескать, это они, нехорошие, стали первые жечь и грабить наши земли, а мы уж только в отместку. И поди найди тут крайнего!
Ио вот болгарский царь княжеских воевод перехитрил и в полной мере этим воспользовался. Внезапный удар застал русов врасплох, и если бы не ратное мастерство воеводы Волка, то все княжеские гарнизоны были бы вырезаны поголовно. Но воевода оказался не так прост, как хотелось бы «братушкам», и, накрепко засев в Переяславце, принялся одну за другой отражать яростные атаки вражеской армии. Однако в один прекрасный день Волк обнаружил, что в городе заканчивается продовольствие, которое заготовить никто не позаботился, и что не всё спокойно в тылу. Дело в том, что горожане сговорились с полководцами Бориса и решили открыть перед ними городские ворота.
Ситуация была критической, царские войска крепко обложили Переяславец с суши, а на Дунае русов стерегли болгарские ладьи. Но воевода решил побить врага его же оружием — хитростью. Демонстративно велел забить оставшихся в городе коней, а их мясо засолить и объявил во всеуслышание о том, что будет оборонять город до конца. Доброхоты Бориса в Переяславце туг же сообщили об этом его полководцам, те стали стягивать армию для решающего приступа. Тем временем Волк быстро собрал всё своё воинство и ночью поджёг город. Увидев зарево, болгары пошли на штурм городских стен со стороны суши, а хитрый воевода в это время уже грузил свою рать на ладьи. Пользуясь всеобщей неразберихой, судовая рать русов пошла к дельте Дуная и атаковала ладейный флот Бориса II, где никто из царских военачальников ничего не подозревал. Разгром был молниеносный, русы не просто нанесли болгарам тяжёлые потери, но частично захватили, а частично потопили все вражеские ладьи. Воевода Волк торжествовал: «И не могли ему болгары ничего учинить, поскольку ладьи их все были отняты» (В. Н. Татищев). Разгромив противостоящие ему силы, княжеский военачальник повёл свою рать вдоль побережья на восток, а сведав о том, что на Дунай возвращается Святослав, ввёл свой флот в Днестр и, двигаясь против течения, соединился с князем.
Лев Диакон сделал очень интересное наблюдение: «И если бы Никифор пошел защищать мисян, он одержал бы победу над таврами, как и над другими племенами, против которых он выступал с ромейским войском». И действительно, если бы базилевс тогда поддержал болгар войсками, то вполне вероятно, что Святослав во второй раз так никогда и не появился бы на Балканах. Но Фока этого не сделал и не потому, что не понимал всей серьёзности момента, а потому, что не имел такой возможности. Дело в том, что в этот момент главная армия Византии под командованием патрикия Петра выступила в поход на Восток, чтобы раз и навсегда вернуть Антиохию в лоно Империи. Сам базилевс в поход не пошёл, поскольку был убеждён в падении неприступного города и справедливо полагал, что там справятся и без него. Зато присутствие императора в столице было просто необходимо. Дело в том, что тревожная ситуация была не только на северных границах Империи. В самом Константинополе было неспокойно, парод, чиновники и Церковь выражали недовольство правлением сурового императора.
Однако, отказавшись идти в поход, Никифор не стал предаваться безделью, не свойственному его натуре, а с головой ушёл в военные дела, занявшись подготовкой к войне с Русью. Ведь известие о том, что Святослав ушёл на Русь, оставив в Восточной Болгарии свои гарнизоны и войска, поразило базилевса, как удар грома, он понял, что просто так от русского князя не отделаешься. Не рассчитывая, что до этого дойдёт, но в то же время не исключая такой возможности, а в случае опасности желая её предотвратить, Фока начал готовить Константинополь к возможной осаде. На стены затаскивали и устанавливали десятки метательных машин, в избытке заготавливали к ним снаряды, а на обширной равнине перед столицей маршировали и проносились на конях тысячи бойцов, из которых базилевс формировал новую армию Империи.
Лев Диакон, очевидец этих событий, оставил описание грандиозных военных приготовлений Никифора к войне со Святославом: «Он снаряжал пешее войско, вооружал отряды, приучал конницу к глубинным построениям, одел всадников полностью в железо, изготовлял метательные орудия и расставлял их на башнях городской стены. Затем он выковал тяжелую железную цепь и протянул ее на огромных столбах, расставленных в Босфоре, прикрепив одним концом к башне, которую обычно называли Кентинарий, а другим к башне Кастеллий, находящейся на противоположном берегу». Ни о какой недооценки врага со стороны Фоки речи не было, поскольку базилевс отдавал себе отчёт в том, что на поле боя ему будет противостоять умный, реши тельный и жестокий военачальник. За Святославом тянулся шлейф из непрерывных побед. Сокрушительный и безоговорочный триумф над Хазарским каганатом поражал воображение современников, а молниеносный разгром Болгарии, с которой византийские императоры в течение нескольких столетий ничего не могли поделать, наглядно продемонстрировал, как полководческий талант киевского князя, так и мощь его армии. Два великих стратега своего времени должны были встретиться на поле боя, и исход этой встречи вряд ли бы кто взялся предсказать. А потому и готовился Никифор очень серьёзно, не жался денег на создание ударных подразделений клибанариев и катафрактов, которым, как он думал, никто не сможет противостоять.
Но пока базилевс готовился, Святослав уже действовал. Армия русов форсировала Дунай и подошла к Переяславцу, где собрались войска со всей Восточной Болгарии, чтобы дать отпор незваным пришельцам и отстоять свободу своей страны.
Болгарские военачальники очень сильно укрепили Переяславец и, опираясь на его укрепления, решили дать бой Святославу, имея конечной целью разгром русов и окончательное изгнание их со своей земли. Боевой дух болгарской армии был необычайно высок, а воины полны желания сражаться и победить. Да и Церковь оказала поддержку царю, призывая народ на борьбу с язычниками. В итоге, когда рать киевского князя подошла к Переяславцу, русы увидели практически неприступный город, за стенами которого засело болгарское воинство.
Святослав сразу развернул армию в боевые порядки, не тратя времени попусту на изучение окрестностей. Ведь он досконально знал как местность вокруг города, так и сам город — расположение улиц, площадей, наиболее крупных построек. Дружины Святослава с трех сторон пошли на приступ Переяславца; добежав до стен, ратники приставили сотни лестниц и неудержимым потоком хлынули на городские укрепления. Болгары на атакующих воинов сверху лили смолу и кипяток, обрушили град камней. Русов забросали копьями и дротиками, засыпали углями из опрокинутых жаровен. У подножия стен лежали сотни ошпаренных и искалеченных тел, но натиск русов был неудержим, и болгары, рванув из ножен мечи, вступили с ними на гребне стены в рукопашную схватку. Грохот небывалой битвы железным кольцом окружил Переяславец, Святослав усилил натиск, но болгары стояли крепко, отражая все попытки врага закрепиться на укреплениях. Князь стал подумывать о том, что пора бы ввести в бой резервы, но в этот момент распахнулись городские ворота, и болгары пошли в атаку на боевые порядки русов. Их натиск был страшен, и воины князя подались назад, но Святослав с гриднями вышел вперёд и встал в первом ряду, личным примером вдохновляя своих ратников.
Князь Святослав
Повесть временных лет донесла до нас те слова, с которыми князь обратился к своим людям в этот критический момент: «И сказал Святослав своим воинам: «Здесь нам и умереть: постоим же мужественно, братья и дружина!» Ситуация была критическая, битва развернулась как на стенах Переяславца, так и за пределами городских укреплений, и дрогни сейчас русы, то исход сражения был бы решен. Люто бились болгары, напирая изо всех сил на княжеские полки, но держались русы и, стоя плечом к плечу, отражали все вражеские атаки. До вечера продолжалась сеча, а когда солнце медленно покатилось за линию горизонта, Святослав ввёл в бой конные дружины, приказав им отрезать болгар от городских ворот. А затем нанести врагу удар в тыл. Этот маневр и решил исход великого противостояния, воины Бориса дрогнули и обратились в бегство, а на их плечах русы ворвались в Переяславец. Начался погром, грабеж и резня, всё то, чем обычно сопровождается захват вражеского города.
Итоги этих боёв трудно переоценить. О грандиозных масштабах сражения и о том, что русы действительно оказались на грани поражения, сообщается в большинстве отечественных летописных сводов. Во г что о нём говорит, к примеру. Вологодская летопись: «И бысть сеча велика, едва одоле Святослав и град той взял». И дело было не только в повторном захвате Переяславца. просто в этой битве были разгромлены все антирусские силы, и сопротивление Святославу в Восточной Болгарии было сломлено. Никифор Фока просто физически не мог оказать помощь союзникам, поскольку занимался подготовкой и формированием армии, а потому и получилось, что Святослав снова всех опередил.
Мы не знаем, был ли царь Борис взят в плен под Переяславцем или это произошло в каком-то другом месте, поскольку Иоанн Скилица этот факт просто отметил, и не более того. Но как бы там ни было, болгаро-византийский союз перестал существовать, и на его месте грозил возникнуть союз Бориса II со Святославом, пусть даже и вынужденный со стороны болгар. Царь Болгарии оказался в зависимом положении по отношению к киевскому князю, но тот отнёсся к нему уважительно, отпустил на все четыре стороны. В итоге Борис вернулся в свою столицу Великий Прсслав.
Тот факт, что Святослав пока лишь вернул себе то, что ему принадлежало до второй войны с болгарами, и не покушался на царское достоинство Бориса, отметил и Н. М. Карамзин: «Между тем Святослав, довольствуясь властию над сею землею, позволял сыну умершего ее Царя, именем Борису, украшаться знаками Царского достоинства». Однако это было только начало, и планы Святослава относительно Болгарии были более глобальные: «Потом же приходить прегордый князь Святослав, обладай Русы тогда, с многократным воинством; паки Болгары попленяет под властию себе створяешь их» (Никоновская летопись). Вот так — подчинить всех болгар своей власти, на что-либо меньшее киевский князь просто не согласен.
Ну а что касается Переяславца, то сразу по его взятии началась зверская расправа над побеждёнными болгарами, на что есть прямое указание в Устюжской летописи. Там приводятся слова, которые сказал князь, когда вступил в поверженный юрод: «Сеи град мои и казню в нём изменников смертью». То, что Святослав уже считал этот город своей вотчиной, вряд ли подлежит сомнению, поскольку, с одной стороны, он захватил его оружием, а с другой — получил по договору с Никифором. Он был равнодушен к тому, как относится к нему местное население, признает своим господином или нет, главное, что он себя таковым считал, а на болгар смотрел уже как на подданных. И потому выступление против власти русов князь расценил как вооружённый мятеж со всеми вытекающими для горожан последствиями. Недаром и византийские историки, и русские летописцы отмечали жестокость Святослава, а также тот страх, который он внушал как врагам, так и подданным, — «лют сеи мужь» (Новгородская I летопись). И потому те репрессии, которые князь обрушил на болгар в Переяславце, были, на его взгляд, совершенно оправданны. Ведь он просто усмирял восставших подданных, и не более того.
Заодно было назначено следствие, которому предстояло выяснить — кто подбил болгар на выступление против Святослава? Не надо было быть гением, чтобы понять, кто же за всем этим стоял, поскольку жители придунайских областей вряд ли бы рискнули на выступление против русов без поддержки царя Бориса. А гот никогда бы не выступил против Святослава, если бы не союз с Империей. Вероятно, что расследование длилось недолго и вся правда вылезла наружу, а подстрекательство ромеев стало очевидным. «Уведал же Святослав от плененных болгар, что греки болгар на него возмутили, послал в Константинополь к царю объявить им за их неправду войну» (В. Н. Татищев). О том, что именно после битвы за Переяславец князь послал в Цары рад своё знаменитое «Иду на Вы», свидетельствует и Повесть временных лет: «Хочу идти на вас и взять столицу вашу, как и этот город».
Самое забавное, что подобный поворот дел совершенно устраивал тех княжеских воевод, которые делали набеги на границы Империи и проворонили болгарское наступление. Святославу теперь было явно не до них, перед ним встала более глобальная проблема. Неумолимо надвигалась война с Византией, и надо было срочно решать, как вести себя дальше. Либо закрепляться в Болгарии и встретить врага на месте, либо же идти самому в земли Империи и бить ромеев на их территории.
Поразмышляв, князь остановился на втором варианте, но для его успешного осуществления требовалась самая малость — чтобы в тылу у русов была усмирённая и покорная Болгария. И тогда Святослав повёл свои войска на юг страны, чтобы подавить все очаги сопротивления болгар захватчикам. Доростол и Великий Преслав сдались без боя и гем самым уберегли себя от свирепости киевского князя, который их покорность воспринял как должное, поскольку уже мысленно видел себя властелином всей Болгарии. Но вот жители древнего города Филиппополя, который расположен прямо на болгаро-византийской границе и где очень сильным было влияние Империи, решили не сдаваться и дать бой завоевателям. Трудно сказать, на что они рассчитывали, бросая вызов победоносному князю. Возможно, на помощь из Византии, с которой был заключён союзный договор, а может, на неприступные городские укрепления. Однако это решение оказалось для горожан роковым.
В наши дни город Филиппополь называется Пловдив и является вторым по величине городом Болгарии. Он расположен в 150 километрах к юго-востоку от Софии. А между тем ещё во времена Римской империи Филиппополь считался достаточно большим городом, недаром Лукиан из Самосаты, живший в 120–180 годах н. э., называет его «самым крупным и самым красивым из всех городов». Филиппополь находился у подножия Родопских гор и раскинулся на трёх холмах, за что в Античности его называли Тримонциум (Город трех холмов), и был защищен двумя рядами стен. Через город протекала река Гебр (современная Марина), а во времена владычества римлян через него проходила важнейшая военная дорога на Балканах, Виа Милитарис.
По большому счёту, если Святослав хотел начинать войну с Империей, то Филиппополь был ему жизненно необходим, поскольку являлся идеальной базой для сосредоточения войск и исходным пунктом для атаки на Константинополь. Поэтому князь решил овладеть юродом любой ценой, а вот шансов у защитников отразить врага было немного. Русы значительно превосходили их как числом, так и воинским мастерством. О том, что произошло дальше и как Святослав расправился с непокорным городом, сообщает Лев Диакон: «Объятых ужасом испуганных мисян он умерщвлял с врожденной жестокостью: говорят, что, с бою взяв Филиппополь, он со свойственной ему бесчеловечной свирепостью посадил на кол двадцать тысяч оставшихся в городе жителей». Я уже отмечал, что Святослав не церемонился не только с врагами, но и со своими людьми, однако здесь он превзошёл сам себя! Вероятнее всего, такого количества жителей в городе быть не могло, другое дело, что под защиту крепостных сёл могло сбежаться население из окрестных сёл и деревень. А русы не разбирали, кто коренной горожанин, а кто пришлый крестьянин: раз укрывался за стенами города — значит, враг.
И расправу над защитниками Святослав вершил не под влиянием гнева праведного, а обдуманно и хладнокровно. Ему было важно показать всей Болгарии, на чьей стороне теперь сила, и преподать населению наглядный урок. И этот урок был усвоен. Лес кольев с корчившимися на них людьми, возникший на холмах Филишюноля, подавлял в болгарах любое желание выступить против свирепого князя и его воинства. Лев Диакон также отметил, что небывалая жестокость Святослава имела вполне прагматичную сторону и что киевский князь «тем самым смирил и обуздал всякое сопротивление и обеспечил покорность». Ну а что касается самого Филиппополя, то он обезлюдел настолько, что впоследствии император Цимисхий был вынужден заселять его выходцами из Малой Азии. Факт, достаточно красноречивый сам но себе. Но э го будет после, а сейчас Святослав становился неограниченным властелином Восточной Болгарии, откуда перед ним открывалась прямая дорога на Царьград.
Настало время вновь вернуться к человеку, который сыграл важнейшую роль в походе киевского князя на Дунай, — послу базилевса патрикию Калокиру. Его деятельность вновь резко оживилась во время второго похода Святослава в Болгарию. Вот что сообщает византийский хронист Иоанн Скилица о тех событиях, которые развернулись сразу после взятия Переяславца: «А народ росов, который вышеописанным образом покорил Болгарию и взял в плен Бориса и Романа, двух сыновей Петра, не помышлял более о возвращении домой. Пораженные прекрасным расположением местности, росы разорвали договор, заключенный с императором Никифором, и сочли за благо остаться в стране и владеть ею. Особенно побуждал их к этому Калокир, который говорил, что если он будет провозглашен ими императором ромеев, то отдаст им Болгарию, заключит с ними вечный союз, увеличит обещанные им по договору дары и сделает их на всю жизнь своими союзниками и друзьями».
Правда, Лев Диакон указывает, что происки Калокира начались ещё в Киеве, но это явно не так, ведь с поручением базилевса патрикий справился блестяще, и никаких оснований для тревоги у него не было. Судя по всему, имперский посол был рядом со Святославом во время первого похода на Дунай. Очевидно, он там оставался и после, следя за тем, как выполняются русско-византийские договоренности. Явно, что Калокир не пошёл следом за князем в Киев, а остался на Дунас, где и стал свидетелем наступления болгарских войск. Вероятно, что вместе с воеводой Волком он ушёл к Днестру, где и встретился со Святославом, и уже вместе с ним снова вернулся в Болгарию. Скорее всего, именно он и производил розыск о том, как произошло выступление болгар против русов, а выводы, которые патрикий в итоге сделал, были для него неутешительными.
Затея Никифора отвлечь русов от крымских владений Византии обернулась тем, что эти самые русы оказались на Балканах и стали представлять угрозу непосредственно столице Империи. Базилевс непогрешим, а потому кто-то должен был ответить за столь жестокий просчёт имперской дипломатии, и Калокир подозревал, что этим кто-то будет именно он. С другой стороны, патрикий увидел в действии военную машину Святослава и пришёл к выводу, что эта сила способна противостоять армии Византии. К тому же после падения Переяславца вопрос о войне Руси с Империей встал на повестку дня, и, пользуясь этим, Калокир решил воспользоваться ситуацией для своих целей. Отношения между киевским князем и пагрикием были не просто хорошие, они были поистине великолепными, что и подтверждает сообщение Льва Диакона. Говоря о Святославе, византийский историк отмечает, что «он вместе с патрикием Калокиром, с которым соединился узами побратимства, выступил против мисян». Дело неслыханное, чтобы русский князь-язычник побратался с византийцем-христианином! Значит, действительно, Калокир был личностью незаурядной, раз сумел так расположить к себе князя-воина и стать для него побратимом. Ну а что касается Святослава, то лучшего советника в том, что касалось Империи, для него и придумать было трудно, и на определенном этапе они с патрикием стали нужны друг другу, поскольку их интересы пересеклись.
Понимая, что войны с Византией уже не миновать, Святослав невольно задумывался и о тех результатах, к каким она может привести. Как всегда, рассчитывая только на победу, он догадывался, что посадить на трон Империи своего человека гораздо легче, чем взгромоздиться на пего самому и попытаться там удержаться. Это было просто нереально, к тому же Святослав отдавал себе отчёт в том, что при самом лучшем раскладе он сможет довольствоваться только европейскими владениями Византии. В итоге получалось, что Калокир был для него идеальной кандидатурой, которую можно было посадить на трон в Цары раде. А тот в свою очередь, по сообщению Карамзина, должен был Святославу «уступить Болгарию в вечное владение и присылать дары». О том же сообщает и Лев Диакон, подчеркивая, что патрикий настойчиво убеждал князя завоевать всю Болгарию и объявить себя её царём, а за своё утверждение на троне обещал «огромные, несказанные богатства из царской сокровищницы».
До сокровищ Святославу дела было мало, а вот установление своей власти на территории всей Болгарии вполне вписывалось в его планы. И хоть пока он был вынужден мириться с тем, что на троне официально сидит Борис 11, но в преддверии большой войны с Византией у Святослава просто не было другого выбора. Народ Болгарии однозначно посмотрел бы отрицательно на устранение их царя с престола, и в этом случае был реальный шанс, что князь вновь увязнет в борьбе с болгарами.
Однако дело было не только в царе Борисе, который сам по себе уже не представлял для Святослава угрозы. Пользуясь смутой и нестроениями в стране, в Западной Болгарии захватили власть сыновья комита Николая — Давид, Моисей, Аарон и Самуил. Сделав своей столицей город Охрид, они начали проводить антивизантийскую политику, однако и власть Святослава признавать не стали, решив отстаивать независимость своей страны. Теоретически они могли являться даже союзниками князя, ведь начинать войну за остальные болгарские земли в этот момент было бы чистым безумием, а Святослав безумцем не был. Поэтому и решил он сначала нанести военное поражение Империи и утвердить в Константинополе Калокира, а уж потом прибрать к рукам остальную Болгарию. Прогнать Бориса с престола, когда для этого наступит подходящее время, большой проблемы для Святослава не представляло, а вот с братьями-комитопулами пришлось бы повозиться изрядно. Но не гот человек был князь, которого можно было испугать трудностями войны.
Честно говоря, Святославу было глубоко наплевать, как отнесу гея болгары к тому, что он объявит себя их царём, он признавал только одно лишь право — право силы и предпочитал все проблемы решать ударом меча. Не захотят его признавать — значит, он их заставит это сделать! Скорее всего, именно Калокир и надоумил его сделать следующий шаг, который должен был ясно про демонстрировать населению, кто в доме хозяин. Вскоре по стране начали хождение монеты, посмотрев на которые изумлённые болгары узнавали, что царь-то у них оказывается вовсе не Борис, а Святослав! Профессор В. В. Мавродин, по поводу этих амбиций князя, ссылаясь на работу Н. Чернева «Заметки о древнейших русских монетах», отмечал, что, «может быть, следом этих стремлений Святослава укрепиться в Болгарии являются монеты с надписью «Святослав цр Блграм».
Как видим, именно Болгария являлась приоритетным направлением деятельности князя, именно там он и собирался обосноваться навсегда, подмяв под себя всю страну. Но для этого нужна была сущая малость — военный разгром Империи, которая никогда бы не смирилась с тем, что в Болгарии воцарится Святослав. В Константинополе понимали всю величину той опасности, которая возникла на севере, и Никифор Фока уже заканчивал приготовления к войне, чтобы лично повести свои войска против победоносного соседа. Балканы замерли в ожидании предстоящей схватки, в которой сойдутся два величайших воина эпохи, но судьба распорядилась иначе.
ПЕРЕВОРОТ
Благочестиво я властвовал целых шесть лет над народом —
Столько же лет просидел, скованным скифский Арес.
Ты победил всех, кроме женщины.
28 октября 969 года пала Антиохия. Произошло событие, значение которого для Византии трудно переоценить, недаром греки называли Антиохию третьим городом во вселенной после Константинополя и Александрии. Впервые с тех пор, как в 638 году арабы заняли этот великий и древний город, в него вступили христианские войска. Как мы помним, Никифор не рискнул штурмовать Антиохию, а построив около неё крепость, велел командиру гарнизона Михаилу Вурце опустошать набегами вражескую территорию. Вурца блестяще осуществил план своего повелителя: «Вследствие ежедневных набегов Антиохия была обессилена и испытывала крайний недостаток всего необходимого» (Л. Диакон). В это же время к городу подошла армия патрикия Петра, чтобы заключить Антиохию в тесное кольцо осады. Судя по всему, базилевс не желал лишних потерь в войсках и потому приказал город штурмом не брать, а ждать, когда тот сам откроет ворота. Желание было похвальным, но оказавшееся невыполнимым.
Дело в том, что сразу по прибытии к Антиохии патрикий Пётр направил Вурцу на рекогносцировку, «для обозрения города», как пишет Лев Диакон. Непонятно, чего там надо было Вурце обозревать, поскольку он и так насмотрелся на Антиохию за время набегов на окрестности, и досконально знал всю систему городских укреплений. Скорее всею, цель была иной — а нельзя ли, пользуясь сложившийся ситуацией, проникнуть в город и тем самым сразу решить все вопросы, избавив войско от тягот осады? Возможно, что Пётр и Михаил Вурца просто решили проигнорировать приказ базилевса, поскольку патрикию не хотелось бездарно топтаться у стен и ждать, когда город сам падёт к его ногам. Что же до Вурцы, то ему до смерти надоело торчать на передовой. В итоге их дерзкая попытка увенчалась блестящим успехом.
Высмотрев удобное место, где охранная служба велась не должным образом, Вурца ночью с отрядом отборных бойцов вскарабкался по лестницам на стену, его воины перебили стражу и, разойдясь по городу, подожгли Антиохию с четырёх сторон. В городе началась страшная паника, гарнизон и жители попытались оказать сопротивление. Но в этот момент солдаты Вурцы распахнули городские ворота, и армия Империи потоком хлынула в город. Жемчужина Востока Антиохия пала. Дальше всё пошло по шаблону, город был разграблен, население обращено в рабство, а армейские обозы ломились от захваченного добра. Лев Диакон сообщает о той радости, которую испытал Никифор при известии о взятии города, зато Скилица говорит о том, что базилевс был недоволен тем, что его инструкции относительно осады были проигнорированы. Косвенным подтверждением, что приказ Никифора был проигнорирован, а сам он остался недоволен, служит тот факт, что вместо награды герой взятия Антиохии Михаил Вурца угодил в опалу.
Казалось, что Фока поднялся на вершину величия и теперь весь Восток падёт к его ногам, что заветная мечта Никифора — освобождение Иерусалима вот-вот осуществится, а слава базилевса Ираклия померкнет в тени его собственной. Но эти мечты так и остались мечтами, поскольку дни императора были уже сочтены и проч ив него был составлен заговор, в котором оказались замешаны первые лица государства.
Главной причиной того, что заговор увенчался успехом, стало всеобщее недовольство базилевсом и проводимой им внутренней политикой. Суровый солдат, имевший чёткое представление о том, что такое хорошо и что такое плохо, Никифор вызывал ненависть как у чиновников и крупных землевладельцев, так и у церковников, чьи аппетиты он пытался умерить. «В делах гражданского управления он был милостив и великодушен, и никогда не было более справедливого судьи и непреклонного законодателя… Однако многие считали недостатком его желание, чтобы все безукоризненно следовали добродетели и не уклонялись от высшей справедливости. За отступления от этих правил он строго наказывал и потому казался неумолимым и жестоким для уклоняющихся от законов и был ненавистен тем, кто желал вести беспечную жизнь» (Л. Диакон). Впрочем, Фока был далеко не первый и не последний из тех правителей, которые оказались в подобной ситуации. Многие стремились исправить к лучшему состояние своей страны и гибли в результате происков тех сил, против которых боролись.
Но парадокс правления Никифора заключался в том, что, занявшись проведением реформ в пользу низших сословий, которые и являлись тем самым фундаментом, на котором стояла его армия, он ненависть этих самых сословий и заслужил. Причиной тому были постоянные (пусть даже и успешные!) войны империи, ради которых базилевс обкладывал своих подданных всё новыми и новыми налогами. Страна буквально стонала под невыносимым налоговым бременем, причём перспектив, что оно снизится, не было никаких. Назревал мощнейший социальный взрыв, который необходимо было предотвратить любой ценой.
С другой стороны, императрица Феофано тоже приняла в заговоре самое активное участие. Царственной шлюхе просто надоел аскетичный и требовательный Никифор, который не давал поблажек ни себе, ни окружающим и мягким постелям гиникея предпочитал шкуру барса, брошенную на пол. «Он решил никогда более не отдыхать на своем ложе, а спал на шкуре барса и пурпурном войлоке, расстелив их на полу, укрывал же он свое тело плащом своего дяди монаха Михаила по прозванию Малеина» (Л. Диакон).
Однозначно, что такой глубоко верующий и порядочный человек, как Фока, не устраивал развратную императрицу, а потому она занялась тем, что стала подыскивать нового кандидата на императорское место. И такой человек был найден — Иоанн Цимисхий, двоюродный брат базилевса, талантливый военачальник и не менее талантливый интриган. Именно он больше других содействовал тому, чтобы Никифор взошёл на престол, и именно он был тем самым человеком, которому базилевс доверял безоговорочно. Правда, до определённого момента. Незадолго до описываемых событий у Цимисхия произошёл конфликт с царственным кузеном и доместик схол Востока ушёл сначала в отставку, а затем в почётную ссылку в Халкидон. Но хитрая Феофано сумела настоять на его возвращении, пустив в ход все свои уловки, перед которыми не мог устоять простодушный Фока. И, распорядившись о возвращении кузена, он тем самым подписал себе смертный приговор. Распутница императрица, «как всегда, очаровала василевса, сверх меры преклонявшегося перед ее красотой и чрезвычайно к ней благосклонного» (Л. Диакон).
Ну а дальше всё стремительно завертелось и закрутилось. Благодаря Льву Диакону мы имеем подробнейшую картину тех событий, которые разыгрались в Констан гинополе в конце 969 года. Оказавшись в столице, Цимисхий сразу же окунулся в водоворот интриг: «Будучи человеком горячим, смелым и удивительно склонным к необыкновенным, дерзким предприятиям, он нашел средство проникать в покои августы через подготовленные ею тайные входы, чтобы вести с ней переговоры о свержении василевса Никифора с престола». Однако надо думать, что, проникая к Феофано через тайные ходы, Иоанн не только вел с ней переговоры, но и занимался другими, куда более интересными делами. Любовники встречались регулярно, и остаётся только удивляться, как о похождениях кузена не стало известно базилевсу, недаром Диакон отметил, что Цимисхий «беспрестанно являлся в царский дворец». Но не только Иоанн беспрепятственно шастал по императорским покоям. Понимая, что вот-вот придёт время действовать, он посылал к Феофано своих людей, «сильных и опытных в ратных делах», которых супруга Никифора пря тала в маленькой каморке в женских покоях..
Однако главной проблемой для заговорщиков было то, что Никифора любили в армии, и если бы базилевс выехал в войска, то вряд ли заговор имел успех. Однако Фока оставался в столице, а Цимисхий развил бурную деятельность, вербуя себе в сторонники тех командиров, кто по тем или иным причинам оказался недоволен императором. К числу таковых относился и Михаил Вурца, герой взятия Антиохии, ставший одним из ближайших помощников Иоанна. Именно он, а также Лев Педиасим и составили вместе с Цимисхисм план убийства базилевса, который был осуществлён в ночь с!0 на 11 декабря 969 года.
Между гем план заговорщиков чуть было не рухнул. Никифор получил предупреждение о том, что в покоях его жены прячется группа вооруженных людей. И вот здесь базилевс допустил роковую ошибку, ибо вместо того, чтобы явиться туда самому в окружении стражи и обыскать покои императрицы, он отправил туда своего постельничего. Решение в высшей степени неумное, поскольку постельничий прошёлся по покоям, а в злополучную каморку заглянуть не соизволил: «толи вследствие медлительности или из-за того, что повредился в уме» (Л. Диакон). Я думаю, что когда было надо, то постельничий становился быстрым как лань, да и с умом у пего было всё в порядке. Просто перед нами ещё один участник заговора, и не более того.
Дальше события стали нарастать как снежный ком, в спальню к базилевсу зашла Фсофано и стала развлекать его пустой болтовнёй о прибывших из Болгарии невестах для её сыновей Василия и Константина. А в заключение разговора сказала то, ради чего, собственно, и пришла. «Я пойду позабочусь о них, — сказала она, — а потом приду к тебе. Пусть спальня будет отперта, не надо ее запирать; когда я вернусь, я сама ее запру». Естественно, Никифор согласился и, помолившись на иконы, по своему обычаю, завернулся в плащ и улёгся спать на шкуру барса, брошенную на пол.
Едва во дворце всё стихло, как из спальни императрицы вышли вооружённые люди и двинулись к тому месту, куда должен был прибыть Цимисхий. Ночь стояла тёмная, за окнами дворца бушевал сильный ветер и густо валил снег. К этому времени Цимисхий, пробравшись на лодке вдоль берега, появился у дворца. Лев Диакон конкретно указал, где именно это произошло, — «высадился в том месте, где стоит каменное изображение льва, настигающего быка (это место в народе назвали Вуколеоном)». Однако заговорщикам нужно было попасть не во дворец Вуколеон, а в Большой дворец, где находился император. Поджидающие их люди сбросили со стены корзину с веревкой и по одному затащили их наверх. Последним тащили Цимисхия, и надо думать, что будущий базилевс, невзирая на свою легендарную храбрость, пережил немало неприятных минут, раскачиваясь под сильными порывами ветра над бездной. Но всё закончилось благополучно, и после этого группа вооружённых заговорщиков отправилась в императорские покои. Проводником у них был слуга Феофано, «бесстыдный человечишко», как именует его Лев Диакон. Но дворец он знал хорошо и провёл Цимисхия с его людьми так, что те благополучно миновали стражу. Приблизившись к покоям базилевса, заговорщики рванули мечи из ножен и, распахнув незапертые двери, ворвались в спальню Никифора. Однако, подойдя к императорскому ложу, где, по идее, должен был спать Фока, вся свора в ужасе шарахнулась назад, ибо там не было никого. Паника сразу охватила всех убийц, запаниковал даже Цимисхий, но положение спас «бесстыдный человечишко» — именно он и показал злодеям, где на шкуре барса спал император.
Убийцы бросились к базилевсу. Спящего Никифора стали пинать ногами, а когда он проснулся и попытался защититься, Лев Валант ударил его по голове мечом и рассёк лобовую кость. Фока тут же обмяк от удара, кровь заливала его лицо, а силы быстро покидали тело императора. Могучий воин, прекрасно владевший всеми видами оружия, он оказался бессилен против человеческой подлости и уже не мог защитить себя. Понимая, что для его двоюродного брата всё уже кончено, торжествующий Цимисхий уселся на императорскую постель и решил поглумиться над поверженным базилевсом. Истекающего кровью Фоку бросили к его ногам, и Иоанн, схватив его за бороду, обратился к нему со словами, которые приводит Лев Диакон: «Скажи-ка, безрассудный и злобный тиран, не я ли возвел тебя на ромейский престол? Не мне ли ты обязан верховной властью? Как же ты, охваченный завистью и безумием, забыл о таком благодеянии и не поколебался отнять у меня, оказавшего тебе громадные услуги, верховное начальство над войском? Ты послал меня, как будто бы я скиталец презренный, в деревню, проводить в бездействии время с земледельцами, меня, мужа столь доблестного и более тебя храброго, меня, перед которым дрожит неприятельский стан и от рук которого никто теперь тебя не спасет. Говори же, если ты можешь еще что-либо сказать в свое оправдание». Как видно из этого монолога, Цимисхисм двигали лишь огромное честолюбие и обида, а не забота о государственных интересах, как это было в случае с Ираклием. Неприкрытая жажда власти и желание отомстить — вот и все стимулы, которые подвигли Цимисхия на подлое убийство родственника.
Между тем, пока Иоанн таскал базилевса за бороду, остальные убийцы стали бить Никифора по лицу рукоятками мечей, дробя кости лица и выбивая зубы. Пол был залит кровью, и Фока медленно терял сознание. Ударом ноги в грудь Цимисхий швырнул императора на пол и, встав с ложа, мечом разрубил ему голову. Коротко бросив: «Добить», он снова опустился на ложе, продолжая смотреть, как превращают в кровавое месиво того, кто недавно повелевал величайшей Империей на земле. После того как базилевс перестал дышать, Цимисхий прошёл в главный дворцовый зал и уселся на трон. Но в этот момент зловещая тишина взорвалась от топота десятков ног и лязга железа, это спешила на помощь своему императору гвардия Никифора. Под мощным натиском гвардейцев дрогнули железные ворота, однако спасать больше было некого, а потому гвардейцы посовещались и громогласно провозгласили Цимисхия базилевсом. Что же касается тела убитого Фоки, то оно, по свидетельству Льва Диакона, пролежало целый день на снегу во дворе и лишь поздно вечером его положили в деревянный ящик и отвезли в храм Двенадцати апостолов, где находилась официальная усыпальница византийских императоров. Позднее на его гробнице были выбиты такие слова: «Ты победил всех, кроме женщины».
Лев Диакон дал довольно лестную характеристику правлению Никифора Фоки: «Я утверждаю, что если бы завистливая и карающая судьба, разгневавшись на успехи этого мужа, не лишила его так скоро жизни, ромейская держава достигла бы такого величия, какого она в другое время не достигала». Что ж, вполне вероятно, что проживи базилевс-воин дольше, ему бы удалось справиться с кризисом, поскольку средства для этого у него были. Армия была ему предана, а это в Империи значило очень многое. Государственная казна была полна, на Востоке арабы потерпели сокрушительное поражение, и единственной серьёзной проблемой на международной арене оставался Святослав. Он был действительно опасен для Империи, поскольку нацелился на Константинополь, а это, в свою очередь, давало Никифору возможность для маневра во внутренней политике. Ведь идея о том, что власть и народ объединяются перед лицом внешней опасности, была придумана в незапамятные времена, а потому Фоке ничего не стоило разыграть эту карту.
Между тем смерть воинственного императора вызвала вздох облегчения у недругов Византии. Арабы могли перевести дух и собраться с силами для того, чтобы вернуть все утраченные территории. Мог вздохнуть полной грудью император Священной Римской империи Оттон I, с которым Фока вёл бескомпромиссную борьбу в Италии. Никифор считал Оттона не императором, а самозванцем, варваром, и когда германский посол Лиутпранд стал перед ним разглагольствовать о силе и славе своего повелителя, базилевс бросил ему в лицо: «Вы не римляне, но лангобарды!» Все соседи страшились мощи Империи при Никифоре, он поднял славу византийского оружия на невиданную высоту, а потому совершенно уместным выглядит пассаж Льва Диакона, посвящённый победоносному императору: «Несокрушимость этого мужа, непревзойденная в боях, непобедимая сила, благодаря которой он быстро, без всякого худа, как будто по Божьей воле, побеждал любого неприятеля, страшила и приводила в изумление все народы, и они стремились к тому, чтобы он был им не врагом, а другом и господином».
А что же Цимисхий? Кем был этот человек, столь подло и жестоко убивший своего родственника и повелителя? Полным ничтожеством или же, наоборот, великим государственным деятелем? Ответить на этот вопрос не так просто. Дело в том, что Иоанн не был, подобно Фоке, той цельной личностью, которая на протяжении всей своей жизни придерживается определённых принципов и понятий. И если Никифор был достаточно прямолинеен, чётко деля окружающий мир на белое и чёрное, то за Цимисхием подобного не водилось. В отличие от своего кузена, который и на троне, прежде всего, оставался солдатом, Иоанн помимо того, что был талантливым военачальником, прекрасно разоирался во внутренних делах константинопольского двора. В тех интригах, которые плелись под сенью Большого дворца, Цимисхий чувствовал себя достаточно уверенно. В отличие от покойного базилевса, который придерживался определённых моральных принципов. Иоанн был очень циничным человеком, который ни перед чем не остановится ради достижения поставленной цели. Если к этому добавить то, что новый император был очень тщеславен и не чужд самолюбования, то портрет вырисовывается довольно неприглядный. Однако я ещё раз оговорюсь, что всё было не так однозначно.
Дело в том, что Цимисхий был отчаянно храбрым человеком, прекрасно владел оружием, в сражениях всегда находился в первых рядах и, главное, он действительно был очень талантливым полководцем. Будучи потомственным военным, он с ранней молодости участвовал в различных кампаниях и походах, не отсиживался в штабах, а постигал воинскую науку на поле боя. Сражаясь в первых рядах, плечом к плечу с простыми солдатами, Иоанн стал прекрасным бойцом, одним из лучших в Империи и пользовался заслуженной славой среди подчинённых. Именно он был первым, кто поддержал Никифора в борьбе за трон. Проведя громадную работу в армии по обработке личного и командного состава, в немалой степени содействовал тому, что войска единодушно встали на сторону Фоки. Нет, не был Цимисхий заурядным подлецом, это был действительно выдающийся человек. Просто он был полной противоположностью своему царственному кузену, чьи добродетели лишь оттеняли его недостатки.
Очень интересна та характеристика, которую даёт новому базилевсу Лев Диакон, она действительно стоит того, чтобы привести её полностью. «Что касается наружности Иоанна, то она была такова. Лицо белое, здорового цвета, волосы белокурые, надо лбом жидкие, глаза голубые, взгляд острый, нос тонкий, соразмерный, борода вверху рыжая и слишком суженная по сторонам, а внизу правильной формы и неподстриженная. Он был малого роста, но с широкой грудью и спиной; в нем таилась гигантская сила, руки обладали ловкостью и непреодолимой мощью; геройская душа его была бесстрашна, непобедима и отличалась поразительной для такого маленького тела отвагой. Он один без боязни нападал на целый отряд и, перебив множество врагов, с быстротой птицы возвращался к своему войску, целый и невредимый. В прыгании, игре в мяч, метании копья и стрельбе из лука он превосходил всех своих сверстников. Говорят, что он выстраивал в ряд четырех скакунов и, птицей мелькнув над тремя из них, садился на последнего. Он так метко направлял дротик в цель, что тот пролетал через отверстие величиной с кольцо; в этом он превосходил даже прославленного Гомером островитянина, стрелы которого проходили через проушины в секирах. Он клал кожаный мяч на дно стеклянной чаши и, пришпорив коня, проносился на полном скаку, ударяя по нему рукоятью копья так, что мяч подпрыгивал и устремлялся в воздух, чаша же оставалась совершенно целой и не двигалась с места. Он всех превосходил щедростью и богатством даров; всякий, кто просил у него чего-либо, никогда не уходил обманутым в своих надеждах. Он был человеколюбив и ко всем обращался с открытым сердцем и лаской, расточая, подобно пророку, елей благотворительности; если бы паракимомен Василий не обуздывал его ненасытное стремление оказывать благодеяния согражданам, он очень скоро исчерпал бы всю императорскую казну на раздачи бедным. Но недостаток Иоанна состоял в том, что он сверх меры напивался на пирах и был жаден к телесным наслаждениям».
Но что самое поразительное, так это то, что об этих похвальных качествах базилевса упомянул и русский летописец: «Таков же бе человеколюбив и великодушен Цимисхий» (Никоновская летопись). Если же отбросить в сторону чудовищную и кровавую борьбу за власть, то, по большому счёту, Иоанн не был ни кровожадным убийцей, ни законченным негодяем. Он был просто сыном своего времени, и не более того. К тому же обладавшим практически неограниченной властью, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Монархи идеальными не бывают.
Что же касается телесных удовольствий, то тот факт, что любвеобильная императрица Феофано клюнула на красавца полководца, говорит сам за себя. Ведь, в отличие от своего сурового и праведного кузена, Цимисхий был жизнелюбом, нравился женщинам и при желании умел находить общий язык с любым человеком. Особенно ярко это проявилось во взаимоотношениях между Иоанном и патриархом Полиевктом, когда встал вопрос о коронации нового базилевса. Патриарх, «муж святой и, несмотря на свой престарелый возраст, пламенный духом», как его характеризует Лев Диакон, не боялся никого и ничего. Недаром он пошёл на конфликт с Никифором Фокой, когда тот стал ущемлять права Церкви! И потому патриарх поставил перед Иоанном ряд условий, которые тот должен был выполнить, прежде чем произойдёт коронация. А потребовал Полиевкт от Цимисхия немало — изгнать из дворца бывшую трактирщицу Феофано, наказать убийц базилевса Никифора и вернуть Церкви все те привилегии, которые у неё отнял Фока. Однако Иоанн с лёгкостью на всё согласился.
Надо думать, что, удаляя Феофано из столицы, новый император испытал нескрываемое облегчение, поскольку знал истинную цену этой особы и прекрасно понимал, что как только он перестанет её устраивать, то императрица тут же от него избавится. А сама быстро найдёт нового претендента на трон и сердце. Со свойственным ему цинизмом Иоанн с лёгким сердцем выпроводил распутницу из столицы, и в итоге она оказалась в далёкой феме Армениаки, будучи заключённой в монастырь Дамидия. Пусть поздно, но по заслугам Феофано получила.
А с убийцами императора было ещё проще — Цимисхий просто кивнул в сторону Льва Валанта и заявил, что именно он и убил несчастного Никифора. О судьбе же остальных заговорщиков Лев Диакон рассказал лишь вкратце: «Но злодеи поплатились за свое преступление: неусыпное правосудие отомстило им впоследствии: у всех, кто приложил руку к убийству василев-са, было отнято имущество, и, очутившись в крайней нищете, они, подлые, подло и жизнь свою закончили». Как видим, Иоанн железной рукой расправился со всеми, кто привёл его к власти и вряд ли сожалел об этом, вполне вероятно, что он так поступил бы даже без ультиматума Полиевкта. Ну а что касается возврата церковных привилегий, то это базилевсу было раз плюнуть, поскольку его, в отличие от благочестивого Никифора, совершенно не интересовал моральный облик священнослужителей.
И в итоге получилось так, что в течение семи дней Цимисхий утвердился на престоле, получив при этом поддержку Церкви. Все неугодные ему лица, а также родственники убитого базилевса были отстранены от командных должностей в армии и флоте и выведены из системы государственного управления. Дальние и близкие родственники Никифора оказались в ссылке, а брат Лев Фока, некогда храбрый воин и толковый военачальник, был приговорён к ослеплению. Впрочем, в этом был виноват в какой-то степени он сам, поскольку когда до него дошла весть о смерти брага, то вместо того, чтобы поднять войска против узурпатора, Лев с перепуга побежал искать убежища в церкви. Очевидно, что хлебные спекуляции и прочие тёмные махинации сильно изменили некогда бравого вояку и в трудный час он просто оказался не способен сделать решительный шаг. За что и поплатился.
Ну а что касается нового императора, то на его плечи рухнул такой груз забот, что не позавидуешь. И самой главной проблемой оказался князь Святослав, чьи победоносные полки стояли на границе Империи и нацеливались на Константинополь.