тво левых и правых. У меня очень обширный круг общения. Не три человека, достаточных для статистики раввина, не восемь человек, достаточных для начальной научной статистики, - многие сотни.
Не для статистики. Позвонил внук: - Мои подчинённые и я уже забыли вкус от армейской пищи. Тысячи израильтян одаряют нас различными подарками, закармливают нас вкуснейшей пищей и деликатесами. И ведь отказаться неудобно. Обижаются. Везут со всех концов Израиля - от Метулы до Эйлата.
Сэм, конечно, хоть и мелкая, но всё же находка для антиизраильтян. Правы приславшие мне его цитаты. Но куда серьёзнее Сильвия. Не могу начать описывать её с детства. Не знаю, было ли у неё в молодости нечто пригодное для продажи. Сейчас, скажем, в зрелые годы есть. Она умеет писать. Она лжёт не так неумело, как Сэм. Она обвиняет правых в том, что они не представляют себе будущего. Что, мол, будет, если войска останутся в Газе. Она отлично знает, что за все годы пребывания израильтян в Газе потери там были значительно меньше, чем сейчас в течение нескольких дней. Мне кажется, что до журналистики у Сильвии была другая профессия. Мне даже кажется, что в той профессии надо было логически мыслить. Можно было проследить причинно-следственную связь между действием Шимона Переса с Бейлином и прочими пуделями, импортировавшими из Туниса околевающего там Арафата, и тысячами погибших израильтян. Надо ли перечислять всю последующую цепь преступлений её единомышленников?
Дорогой Евгений! Вероятно, мне всё же следует попросить прощение у приславших мне письма с упрёками. Но ради Вас я сдерживал поток эмоций, реагируя на причиняющих вред своей стране, которой три поколения Дегенов стараются быть максимально полезными.
Будьте здоровы и счастливы!
Ваш
Ион.
А теперь, господин либерал ватиканский (!!!), ответьте, пожалуйста, на вопрос: есть ли у меня право называть предателями тех, кто предаёт делаемое моим любимым внуком ценой собственной жизни?"
2014-09-02
http://berkovich-zametki.com/2014/Zametki/Nomer8/Degen1.php
Забытый день
Это же надо! Забыть, какой сегодня день! Нет, какой день недели, я не забыл. Не забыл даже, что сегодня ровно неделя моей работы в больнице, чтобы убедить всех, кого надо убедить в том, что мой врачебный диплом не куплен, а получен на законных основаниях, и эти законные основания позволяют мне получить диплом израильского специалиста. Диплом израильского врача я уже получил. Специалист, мумхе. Это не просто определение профессии. Это звание, положение на врачебной лестнице, как, например, в Советском Союзе ортопед высшей категории, кандидат или доктор медицинских наук.
А ещё, хотя было всего семь часов утра, солнце жарило немилосердно, и по этому солнцепеку мне предстояло прошагать пять километров от моего дома до больницы, в которой сегодня я впервые в Израиле оперирую. Шутка ли! Даже подумывал, не поехать ли автобусом в честь этого праздника. Но моих капиталов на такую роскошь не хватало.
Перечитал последнюю фразу и улыбнулся. От своего дома. Не было у меня ещё своего дома. И своего угла тоже не было. Друзья на три месяца, пока я буду работать в этой больнице, сняли для меня комнату у семьи, на время уехавшей заграницу. В квартире была открыта только одна комната, ванная и туалет. А что ещё нужно мне одному? Только переночевать. Жена ещё в центре абсорбции под Иерусалимом. Сын — в аспирантском общежитие института Вайцмана в Реховоте. Квартира эта располагалась на последнем этаже четырёхэтажного дома. Лифта в доме нет. Однажды, когда мы с моим другом Мотей поднялись ко мне, Мотя, слегка задыхаясь, мрачно произнёс: «Это же надо умудриться жить на пятом этаже четырёхэтажного дома». Но какое всё это имело значение? Ведь я сегодня уже оперирую! В Израиле!
И всё же, дорога не обошлась без горчинки. То ли солнце мне её подкинуло, то ли инвалидность, затрудняющая такие моционы. Хорошо хоть, палка моя не погружалась в асфальт, как при такой температуре в Киеве и в Москве. Ассистентом на операцию заведующий отделением профессор Комфорти назначил Хаима, лучшего в отделении ортопеда. В течениe недели у меня уже была возможность убедиться в том, что Хаим сильнее заместителя заведующего. Мог ведь назначить рядового ординатора. Значит, несмотря на просто братское отношение ко мне, у боса были какие-то сомнения? Обидно. А впрочем, вероятно и я поступил бы так же. Ведь бос знает только мои опубликованные работы. Он же не видел, как я оперирую. Мало ли что может случиться во время операции. А вся ответственность на нём.
Я уже взмок. Нет сил. Можно сказать, что один я на улице. Пешеходов почти не видно. Одни автомобили. Но я обязан дойти. Вспомнил подобные состояния в прошлом. От станции Натанеби до грузинского села Шрома тринадцать километров. Нога после ранения ещё не в норме. Дошёл. А через несколько месяцев, когда мы отступали от Армавира, даже был уверен, что на следующем километре умру от жажды, но где-то ещё километров через пять или шесть, а может семь, уснул. Сколько километров проспал, не знаю. А знали ли поддерживавшие меня? Правда, тогда мне было семнадцать лет. Сейчас в три раза больше. Даже с хвостиком. Но ведь всего два месяца назад, когда мы поднимались на Моссаду, Шмуэль, наш руководитель, замечательный преподаватель иврита в ульпане, велел мне подняться лифтом. Он не сомневался в том, что я не смогу подняться по змеиной тропе. Поднялся. Чего это стоило, другое дело. А спуститься было куда труднее. Но мы тут же поехали в кибуц Эйнгеди, и я, не задумываясь, поднялся к водопаду. В те минуты ещё не догадывался, что и этот рекорд мне предстоит побить. Примерно через месяц, после рабочего дня пришёл домой. На исходе сил поднялся на свою верхотуру. Полез в карман за ключом, а ключа нет. Так, вероятно, уронил, переодеваясь в операционном блоке. Не стану описывать, как я добрался до больницы. Ключ валялся на полу моего шкафа. Конечно, разумно было прикорнуть до утра в ординаторской. Но пошёл домой. А ведь тогда я уже знал, какая разница между погодой на берегу Мёртвого моря и в Кфар Саве. Там высокая температура переносится легче, так как воздух сухой, а здесь невероятная влажность.
Мокрый, словно вынырнул из воды, приплёлся в больницу. Позавтракал в столовой для персонала. Пришёл в операционный блок. Переоделся, в предоперационной помыл руки и вошёл в операционную. В ней хозяйничал Яков, операционный брат. Были у меня хорошие операционные сестры. Но даже лучшую из них нельзя сравнить с Яковом. Виртуоз! Стал перед ним, просительно сложив ладони лодочкой, как обычно ожидая шарик со спиртом. Понадеялся, что спирта в этой марле окажется больше, чем тысячи раз ранее. Яков с недоумением посмотрел на меня:
— Чего хочешь?
— Спирт, алкоголь.
— Педаль, — сказал Яков, небрежно махнув ногой в сторону предоперационной, из которой я только-то появился. Ничего не понимая, даже считая, что педаль на иврите несёт какой-то неизвестный мне смысл, вернулся в предоперационную. Мывший руки ординатор, видя мою растерянность, спросил, что я ищу. Спирт, алкоголь, ответил я. Он тоже сказал педаль и тоже махнул ногой. В сторону раковины. Под ней действительно находилась педаль. Ещё ничего не понимая, я все же нажал стопой на эту педаль. Из тонкого краника над раковиной потекла жидкость. Понюхал. Спирт! Лизнул. Вы не поверите — спирт! Я не отпускал педали, и спирт продолжал течь. Тут у меня начался неудержимый хохот. Всем находившимся в блоке, начавшим опасаться за рассудок нового врача, пришлось объяснить, что произошло бы в моем киевском отделении, будь там в операционной такая педаль.
И потом, во время операции, время от времени на мгновения в моём сознании возникали киевские операционные. Впервые в жизни я шил атравматической иглой, о которой прочитал в «Медицинской газете» ещё в пятидесятых годах, а познакомился два или три дня назад. Если бы восемнадцатого мая 1959 года, когда впервые в медицинской практике пришивал ампутированное фрезой предплечье, у меня была атравматическая игла, я бы, вероятно, попытался ею сшить артерию и нервы. И не родился бы тогда метод, благодаря которому операция оказалась успешной. Рука прижилась. Определённо, подумал я об этом не в тот день.
А пока всё шло обычно, хотя ежесекундно не переставал восторгаться инструментами. Но тут вдруг неожиданно возникла неловкость. Хаим поднял голову, подозрительно посмотрел на меня и спросил:
— Ты из Советского Союза?
— Да.
— Ты говорил, что не знаешь английского.
— Не знаю
— Хаим, на каком языке он рассердился, когда вместо кохера ты дал ему пеан? Мне пришлось объяснить, что по-английски я читаю. По-видимому, выскочило автоматически, так как была потребность, а на иврите не знал, как сказать. Второй диалог был более продолжительным и даже резковатым. В какой-то момент Хаиму понравился мой приём, и он ехидно спросил?
— Так ты из Советского Союза?
— Естественно.
— И в Советском Союзе так работают хирурги?
— Именно так работают. Ты суди не по Володе. Он учился в глубокой провинции, да и то, вероятно, был отстающим студентом. — Володя Эткинд, окончивший Иванофранковский медицинский институт, до моего прихода уже месяц работал в отделении. Я нередко краснел, когда он демонстрировал своё незнание, или, ещё хуже, невежество. А вот «отстающим студентом» было лишним. Испортило эффект. Только примерно через три недели я узнал, что в Израиле нет такого понятия — отстающий студент-медик.
— Естественно, так работают. Кстати, Хаим, ты знаешь, кто такой Лоренц?
— Ты что, смеёшься надо мной? Даже Эли тебе объяснит, что такое Лоренц-один и Лоренц-два. — (Эли, окончивший университет в Италии, в Болонье, самый слабый ортопед в отделении).
— Значит, тебе известно, что венский врач Лоренц был фактически отцом европейской, следовательно, мировой ортопедии? А у Лоренца среди учеников лучшей была Анна Фрумина, ставшая выдающимся профессором-ортопедом. А у профессора Фруминой среди многих учеников был любимый ученик, Ион Деген. Ты называешь его Даган. Выходит, по ортопедической линии я внук Лоренца. Вопросы ещё будут?